Ордынский синдром РПЦ

Экскурс в историю коллаборационизма

«Вспомните о традиционных нравственных ценностях церкви!» Эту реплику услышал я  в одной из дискуссий о судьбе Pussy Riot. Но как историка больше всего заинтересовало меня в той дискуссии одно — о какой церкви речь? Если о сегодняшней РПЦ, то тут, должно быть, какое-то недоразумение. Ибо за РПЦ, начиная с середины XIII века, никаких  нравственных ценностей не числится. Нет у нее такой традиции. И доказать это для всякого, кто знает ее историю, не очень сложно.

Дата, конечно, знакомая со школьной скамьи: в середине XIII Русь завоевала Орда. Чего, однако, нам в школе не объяснили, это что с момента завоевания оказалась вдруг РПЦ фавориткой этой самой Орды. И потому не знаем мы, как правило, за что, собственно, монгольский царь (именно так, за здравие царя земли русской, ордынского хана, молились тогда в православных церквях) одарил РПЦ такими щедрыми привилегиями и иммунитетами, каких не знала, пожалуй, ни одна другая церковь в Европе.

Вот указ царя своему воинству: «Не надобе им от церкви ни дань, ни поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм, во всех пошлинах не надобе им, ни которая царева пошлина». В переводе на современный русский означает это, что полностью была освобождена РПЦ от каких бы то ни было налогов, повинностей и вообще тягот, которыми обложено было все остальное население покоренной страны.

И что не менее важно, вручалось РПЦ верховное право управления и суда в ее владениях (а владения эти были огромны: под покровительством  завоевателей захватили ее монастыри больше трети всех пахотных земель в стране): «А знает в правду и право судит и управляет люди своя, — сообщает нам другой царский указ, — в чем ни буди: и в разбое, и в татьбе, и во всяких делех ведает сам митрополит, один или кому прикажет».

Поистине стояла та церковь посреди разоренной страны как сказочная храмина, как твердыня благополучия. И преуспевания. Но..

Но завоеватели отнюдь не были филантропами. Они платили РПЦ за коллаборационизм. За то, что она положила к их ногам духовный меч православия. За то, что звучала с амвонов проповедь покорности монгольскому царю и его славному воинству.  За то, что отторгла она от себя восставший от отчаяния народ Твери, который это свирепое «воинство» топило в крови.

Само собою, едва зашаталась на Руси власть Орды, зазвучали с амвонов совсем другие проповеди: теперь проклинали «поганых», поработивших страну. Короче, не моргнув глазом, РПЦ предала свою вчерашнюю покровительницу. От победительницы-Москвы ожидалось, естественно, что она подтвердит все ордынские «ярлыки» и станет защищать корпоративную собственность РПЦ столь же ревностно, как защищала ее Орда.

В частности, беспокоило тогда РПЦ, что крестьяне массами бегут с церковных земель на боярские (где, как правило, не было барщины). Чего стоила земля без обрабатывавших ее крестьян? Следовало запретить им переходы, закрепить их. В конце концов привыкла церковь за столетия ига, что на первом плане стоят ее частнособственнические интересы. А также к тому, что власть (т.е. Орда) их по первому требованию удовлетворяет. Но тут вдруг нашла коса на камень.

«Иосифляне» и «нестяжатели»

Не могли нравиться Ивану III, первостроителю Московского государства, претензии постмонголькой РПЦ. С его точки зрения подобало быть церкви пастырем народным, а не землевладельцем, не ростовщиком, не предпринимателем. И тем более не государством в государстве. Даже очень лояльно, чтоб не сказать сервильно, относящийся к РПЦ историк А.Н. Сахаров, который усматривает главную ее заслугу в «борьбе с католической агрессией Запада», и тот вынужден признать, что «церковь с ее религиозным влиянием, земельными богатствами, многочисленными льготами стала порою соперничать с великокняжеской властью».

И государь решил привести РПЦ в чувство. Первым делом в Судебник 1497 года был включен закон о Юрьевом дне (две недели в ноябре), когда крестьяне могли беспрепятственно покидать монастырские земли. Отныне о закреплении их не могло быть и речи. Понятно, что с этой минуты РПЦ возненавидела бояр, Юрьев день... и первостроителя.  

Власть, к которой нельзя было прислониться, которая не только не одаривала ее все новыми привилегиями, подобно ордынскаму царю, но и демонстративно отказывалась их защищать, не нужна была «иосифлянам» (как именовала себя РПЦ в XV–XVI веках, по имени главного своего идеолога Иосифа Волоцкого, игумена Волоколамского монастыря).

Но Юрьевым днем дело не ограничилось. Иван III призвал на помощь единомышленников, почитаемых «заволжских старцев», отколовшихся от монастырского «иосифлянства», и считавших церковное стяжание, не говоря уже о закрепощении крестьян, смертельным грехом и кощунством. Очень скоро превратились эти «нестяжатели» в мощное церковное движение, выдвинув выдающихся лидеров Нила Сорского и Вассиана Патрикеева.

Вот что отвечали они Иосифу: «Испытайте и уразумейте, кто от века из воссиявших в святости и соорудивших монастыри, заботился приобретать села? Кто молил князей о льготе  для себя или об обиде для крестьян? Кто мучил бичом тела человеческие или облачал их оковами?» Как видим, взывали «нестяжатели к простоте доордынских церковных нравов. К тем самым отсутствующим в официальной церкви «нравственным ценностям».  Для них ее стяжание было карой Божией за измену древнему преданию, за поругание «нашей руссийской старины». Ничего, совсем ничего этого не знали, к нашему, русских историков, стыду,  девушки из Pussy Riot, но, судя по их речам на суде, чувствовали они точно то же, что их забытые пращуры.

Так или иначе, одно за другим — между началом 1480-х и серединой 1560-х — вышли на арену истории четыре поколения «нестяжателей». Борьба шла с переменным успехом. Бывали у них и «свои» епископы и даже «свои» митрополиты. Но «иосифляне», наследниками которых признает себя сегодняшняя РПЦ, победили. Они были богаче, хитрее и, как мы скоро увидим, аморальнее. В конечном счете они победили.

Главный их политический враг, русская вотчинная аристократия, боярство, было разгромлено, «нестяжательство» объявлено ересью и уничтожено, Юрьев день отменен и русское крестьянство наглухо закрепощено — на три долгих столетия. Но добились всего этого «иоисифляне» лишь в конечном счете.

Еще в середине XVI века исход этой эпической борьбы, решившей практически всю дальнейшую судьбу России, был неясен. В монастырях царил «великий разброд». Жадность съедала дисциплину, коррупция — духовные цели, распутство — человеческую порядочность. И ясно это было всем. Даже молодому царю Ивану IV.

В царских вопросах церковному Собору 1551 года  недоверие монастырской РПЦ выражено было совершенно недвусмысленно. Судите сами. Вот о чем спрашивал ее царь.

«В монастыри поступают не ради спасение души, а чтоб всегда бражничать. Архимандриты и игумены докупаются своих мест, не знают ни службы Божией, ни братства, прикупают себе села и угодья у меня выпрашивают. Где те прибыли и кто ими корыстуется? Над ком весь этот грех взыщется? И откуда мирским душам получать пользу и отвращение от всякого зла? Если в монастырях все делается не по Богу, то какого добра ждать от нас, мирской чади? И через кого просить нам милости у Бога?»

Согласитесь, вопросы были «нестяжательские».

Пиррова победа «иосифлян»

Для «иосифлян» то был страшный, тревожный сигнал. Все осложнялось тем, что новый Судебник 1550 года не только подтвердил закон о Юрьевом дне, но и в последней своей (58) статье запретил царю принимать новые законы без «совета и согласия» бояр.

В этой ситуации ничего, кроме государственного переворота, аннулирующего все законы Московского государства, спасти положение не могло. И «иосифляне» мобилизовали все свои ресурсы для организации такого переворота. А ресурсов у них было немало.

Прежде всего им повезло: метрополит в ту пору был у них «свой». Макарий был также воспитателям молодого царя и хорошо знал его слабости. Иван IV нисколько не походил на своего великого деда, первостроителя. Был он легко внушаемым, патологически жестоким и отчаянно честолюбивым юношей. На этом и решено было сыграть. План переворота состоял из трех пунктов. Во-первых, царю было внушено, что он наследник по прямой линии самого «Августа кесаря» и нет ему равных в Европе, кроме «цезаря» Священной Римской империи.

Во-вторых, поскольку вся коронованная европейская мелкота — польская, шведская или датская — отказывалась признать Ивана  IV царем, ее следовала проучить, завоевав земли распадавшегося Ливонского ордена (Прибалтику), против чего категорически выступало правительство.

В-третьих, наконец, предложен был царю соблазнительный пример турецкого султана Мехмета, который не только не послушался своего правительства, но и «велел их живыми одрати да рёк так: есть ли они обрастут телом опять, ино им вина отдастся. И кожи их велел бумаги набити и написати велел на кожах их — без таковыя грозы правду в царстве не мочно ввести. Как конь под царем без узды, так царство без грозы».

Трудно себе представить, что самые дальновидные из «иосифлянских» иерархов не понимали риски предстоящего переворота. Очевидно ведь было, что создавали они монстра — власть, не признающую никаких законов и ограничений, способную «живыми одрати» всякого, кто ей перечит, произвольную, самодержавную власть. Но так глубоко вошла уже в плоть и кровь большинства иерархии унаследованная от времен ига жажда прильнуть к груди «своей» власти, — ордынский синдром, если хотите, — что предпочли рискнуть.

Так или иначе, план удался. И едва грянул государственный переворот (известный под именем опричнины), как разразилась турецкая «гроза» над Русской землей; Иван IV превратился в Ивана Грозного — и полетели головы, в том числе и «иосифлянские».

С той поры и любит РПЦ представлять себя жертвой. Да, пострадать ей пришлось. И митрополита Филиппа задушил опричник Малюта Скуратов. И в ХХ веке гонения были жесточайшие: ленинские и хрущевские. Об этом рассказывают. Но ни полслова о том, что в XVI-то веке сами же они и создали «царя Бешеного, который 24 года купался в крови подданных», говоря словами Михаила Лунина, одного из самых светлых умов декабризма. И о том не расскажут, как в ХХ веке поспособствовали большевикам, пальцем о палец не ударив, чтобы помочь Временному правительству — несмотря даже на то, что именно оно вернуло им Патриархию.

Как бы то ни было, коварная попытка «иосифлян» спасти свои привилегии с помощью государственного переворота кончилась для них в XVI веке и впрямь плохо. Трижды заставил их Грозный заплатить за изобретенное ими самодержавие беспримерным страхом и унижением. В первый раз принудил он их всем Собором участвовать в омерзительной комедии суда над их собственным митрополитом. Вторично — когда до нитки ограбил их псковские и новгородские монастыри. И в третий раз, когда поставленный им на время вместо себя шутовской «царь» татарин Симеон отобрал у монастырей все льготные грамоты, выданные им Ордой, и потребовал разорительную мзду за их возвращение. Такова была страшная царская шутка.

Куда страшнее, однако, заплатило за ордынский синдром крестьянство. Конечно, как помним мы из времен ига, судьба собственного народа была последним, что интересовало РПЦ. В особенности, если на кону стояли ее земные богатства. Но то, что, защищая эти богатства, церковь во второй раз причинила неимоверные страдания своему народу (Николай Карамзин был первым, кто приравнял царствование Грозного к монгольскому нашествию), не должно быть забыто. Судите опять-таки сами.

Нет печальнее чтения, нежели вполне канцелярское описание бедствий народных в официальных актах времен опричнины, продолжавших механически, как пустые жернова, крутиться и крутиться, описывая то, чего уже нет на свете. «В деревне в Кюлекше, — читаем в одном из таких актов, — лук Игнатки Лукьянова запустел от опричнины — опричники живот пограбили, а скотину засекли, а сам умер, дети безвестно сбежали. Лук Еремейки Афанасова запустел от опричнины — опричники живот пограбили, а самого убили, а детей у него нет. Лук Мелентейки запустел от опричнины — опричники живот пограбили, скотину засекли, сам безвестно сбежал...»

И тянутся и тянутся бесконечные, как русские просторы, бумажные версты этой хроники человеческого несчастья. Снова лук (участок) запустел, снова живот (имущество) пограбили, снова сам сгинул безвестно. И не бояре ведь все эти Игнатки, Еремейки да Мелентейки, не враги государевы, просто мужики, у которых был «живот», который можно было пограбить, были жены и дочери, которых можно насиловать, «лук», был, который можно отнять — пусть хоть потом запустеет...    

Нераскаявшаяся

Здесь кончается моя компетенция как историка РПЦ. С этого момента единственное мое преимущество перед читателем — историческая ретроспектива, которую так сжато, как мог, очертил я выше. Увы, свидетельствует она неоспоримо — на протяжении трех с половиной столетий заботилась иерархия РПЦ исключительно о своих земных богатствах. Ради них готова она была не только преданно сотрудничать с иноземным завоевателем, но и вдохновить, если верить Карамзину, «второе монгольское нашествие». Какие уж там нравственные ценности? Когда напомнили ей о них «нестяжатели», она объявила их еретиками, «жидовствующими» — и уничтожила. Так откуда у нее в таком случае «традиция нравственных ценностей»?

Теоретически она могла, конечно, обрести ее в последующие века. Могла, если бы искренне покаялась в тех тяжких страшных грехах, о которых мы говорили. Но слышали ли вы из уст иерархов РПЦ хоть слово покаяния? Напротив, они наняли целую армию пишущей обслуги, призванную оправдать все ее грехи. И главное, продолжали грешить — в том же духе, в каком начали в XIII веке. Тот же ордынский синдром БЫЛ и в 1943-м, когда прильнула РПЦ к груди Сталина, как некогда к груди монгольского царя, и преданно сотрудничала с его спецслужбами. И в 2012-м, когда пытается она подкрепить своими средневековыми канонами идейную пустоту чекистского режима.

* * *      

Если о чем-нибудь и свидетельствует суд над Pussy Riot в августе 2012 года, так это о том , что РПЦ не удалось убить в России традицию доордынского православия и «нестяжательства». Ее бережно, оказалось, хранят в сердцах тысячи мирян и священников. Едва ли кто-нибудь усомнится, что будь у Вассиана Патрикеева возможность послушать последние слова обвиняемых на этом процессе, он признал бы в них СВОИХ! Да, гонимых, да, оклеветанных, как он, но стоящих на своем — до конца. Диву даешься, когда слышишь, что их, продемонстрировавших миру кощунство «черных ряс в золотых погонах», объявляют «кощунницами».

Пусть приходы этих новых «нестяжателей» бедны. Пусть голоса их едва слышны за шумом официальной пропаганды. Но они есть, эти голоса и эти приходы. И само их присутствие — залог того, что «она все-таки вертится!» Есть, значит, у нравственных ценностей русского православия  будущее. Ибо начинаются они, эти ценности, с преодоления ордынского синдрома, с независимости от власти.

Александр Янов