Борис Викторович Савинков — один из крупнейших террористов ХХ столетия. Дворянин, член боевой организации партии эсеров, он участвовал во множестве терактов, организовал убийство министра внутренних дел и шефа жандармов Вячеслава Плеве и великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора и командующего войсками округа. Савинкова приговорили к смертной казни. Он бежал из страны. За ним следило около сотни филеров заграничной агентуры департамента полиции. Но помешать его террористической деятельности не смогли.
Чудесная машина
«Я видел Савинкова впервые в 1912 году в Ницце, — вспоминал писатель Александр Куприн. — Тогда я залюбовался этим великолепным экземпляром совершенного человеческого животного. Я чувствовал, что каждая его мысль ловится послушно его нервами и каждый мускул мгновенно подчиняется малейшему намёку нервов. Такой чудесной машины в образе холодно-красивого, гибкого, спокойного и лёгкого человека я больше не встречал в жизни, и он неизгладимо ярко оттиснулся в моей памяти».
Борис Савинков вернулся в Россию из эмиграции 9 апреля 1917 года. Его встречали торжественно, с оркестрами, знамёнами и речами.
«Изящный человек среднего роста, одетый в хорошо сшитый серо-зелёный френч, — так писали о Савинкове газеты в 1917 году. — В суховатом, неподвижном лице сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щёку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка. Голос у Савинкова был невелик и чуть хрипл. Говорил он короткими, энергичными фразами, словно вколачивая гвозди в стену».
8 мая 1917 года военный министр Александр Керенский назначил Савинкова, члена Совета казачьих войск, комиссаром 7-й армии Юго-Западного фронта, где готовилось наступление. Савинков писал матери: «Я работаю шестнадцать часов в сутки и не успеваю сделать всего. Десять последних дней возился с крупными волнениями в одном из корпусов. Не прибегая к вооружённой силе, добился успокоения. Главнокомандующий меня благодарит... Керенский при всех сказал: «Там, где Савинков, там победа».
Наступление закончилось неудачей. Но Керенский сделал Савинкова управляющим военным министерством. В нём была симпатичная военным подтянутость, чёткость жестов и распоряжений, немногословность, пристрастие к шёлковому белью и английскому мылу. Главным же образом производил впечатление прирождённый и развитый в подполье дар распоряжаться людьми.
Керенский нашёл себе странного союзника, которого, видимо, не вполне понимал. Кто-то точно сказал, что Савинков при его страсти к интригам и заговорам был бы уместен в Средние века в Италии, но ему совершенно нечего делать в Петрограде.
«Душа Бориса Викторовича, одного из самых загадочных людей среди всех, с которыми мне пришлось встретиться, была внутренне мертва, — писал его сотрудник по военному министерству. — Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти».
Борис Савинков писал Зинаиде Гиппиус в июле 1917-го: «Окончить войну поражением — погибнуть. Не думаю ни о чём. Живу, то есть работаю, как никогда не работал в жизни. Что будет — не хочу знать. Люблю Россию и потому делаю. Люблю революцию и потому делаю. По духу стал солдатом и ничего больше. Всё, что не война, — далёкое, едва ли не чужое. Тыл возмущает. Петроград издали вызывает тошноту. Не хочу думать ни о тыле, ни о Петрограде».
Загадка корниловского заговора
Большевиков и разгула стихии, анархии боялся и Керенский. Он тоже чувствовал, что власть в стране переходит к большевикам. Савинков и предложил ему назначить генерала Лавра Корнилова на пост Верховного главнокомандующего с дальним прицелом.
Борис Викторович затеял сложную интригу. Он предполагал вызвать с фронта надёжные конные части, объявить Петроград на военном положении, ликвидировать большевиков и провозгласить диктатуру директории — Керенский, Корнилов, Савинков. Он презрительно именовал Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов «Советом рачьих,собачьих и курячьих депутатов». «Ему, вероятно, казалось, — вспоминал современник, — и в этом была его главная психологическая ошибка, что достаточно как следует прикрикнуть на всю эту «сволочь» и взять её по-настоящему в оборот, чтобы она перед ним с Корниловым побежала».
Такие разговоры Савинков и вёл с генералом Корниловым. После Февральской революции знаменитого генерала поставили во главе столичного военного округа. О его политических взглядах судить трудно, но революцию он принял безоговорочно. Корнилову поручили арест императрицы Александры Фёдоровны и царских детей. Генерал Деникин свидетельствовал: «Монархисты пытались вовлечь Корнилова в переворот с целью возвести на престол великого князя Дмитрия Павловича. Корнилов категорически заявил, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойдёт».
В мае 1917-го Корнилов принял армию на Юго-Западном фронте. Через месяц стал командовать фронтом. А 19 июля его уже назначили Верховным главнокомандующим. Воевал он всего год с небольшим. Ни одной крупной военной операции не провёл. Он был выбран Временным правительством в расчёте на его большую популярность.
«Я видел Корнилова только мельком, но никогда не забуду его тёмного, сумрачного лица, его узких калмыцких глаз, — вспоминал русский философ и писатель Фёдор Степун. — В качестве телохранителей его сопровождали текинцы; впереди и позади его автомобиля ехали автомобили с пулемётами... На вокзале в Москве ему была устроена торжественная встреча. На площадь он был вынесен на руках. Народ приветствовал его раскатистым «ура»... Когда в Большом театре появилась небольшая фигура Корнилова, вся правая часть зала и большинство офицеров встают и устраивают генералу грандиозную овацию. Зал сотрясается от оглушительных аплодисментов, каких в его стенах не вызывал даже Шаляпин. Солдатская масса продолжает демонстративно сидеть».
Мгновенный взлёт сыграл с Корниловым злую шутку. Он ощутил себя более значительной фигурой, чем был в реальности. Получив новое назначение, телеграфировал Керенскому: «Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого проходит в беззаветном служении Родине, заявляю, что Отечество гибнет...
Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего».
Эти телеграммы и громкие речи ему писали другие. Корнилов не был рождён для роли «генерала на белом коне». Ему не хватало блеска и обаяния личности, политического кругозора и дара управлять людьми.
Одинокий эгоцентрик Савинков привык в качестве главы террористической организации брать всю ответственность на себя. Прирождённый заговорщик и диктатор, он был склонен преувеличивать свою власть над людьми. Савинков так вёл дело, что генерал Корнилов имел основания считать, будто действует с ведома и согласия Керенского. Генерал соглашался разделить власть с Керенским и Савинковым: «Новая власть в силу обстоятельств должна будет прибегнуть к крутым мерам. Я бы желал, чтобы они были наименее крутыми, кроме того, демократия должна знать, что она не лишится своих любимых вождей и наиболее ценных завоеваний».
А Керенский полагал, что генерал Корнилов неукоснительно исполняет пожелания главы правительства. Александр Фёдорович, похоже, намеревался вызвать в Петроград надёжную фронтовую часть и объявить столицу на военном положении, чтобы навести порядок и покончить с большевиками.
«Не думаю, чтобы он был готов на «решительные и беспощадные меры против демократии», — вспоминал Фёдор Степун, — и уже совсем не допускаю мысли, чтобы он приветствовал Корнилова как вождя директории... Керенский ни минуты не думал о смещении власти вправо, а лишь о том, как при помощи Корнилова утвердить власть подлинной демократии, то есть свою собственную».
27 августа 1917 года Корнилов отправил в Петроград 3-й конный корпус для проведения операции против большевиков. Керенский отрешил Корнилова от должности. В ответ Корнилов провозгласил себя правителем России и заявил, что Временное правительство действует под давлением большевиков и в полном соответствии с планами германского генерального штаба. Но ничего из корниловского мятежа не вышло. Лавр Георгиевич, человек эмоциональный, импульсивный и прямолинейный, и мятежником оказался спонтанным, плохо подготовившимся.
Если Керенский одержал лёгкую победу, то это объясняется тем, что в его распоряжении была непримиримая к Корнилову рабочая армия. Железнодорожники с восторгом разбирали пути, по которым двигались корниловские эшелоны, не давали локомотивов, а иногда угоняли эшелоны в обратном направлении.
В помощь Корнилову собирались выступать какие-то подпольные организации. Но один из их участников рассказал впоследствии, что отпущенные на поднятие восстания деньги пропили, а глава заговора решающую ночь провёл в клубе...
Из Корнилова Наполеон не получился. «Корнилов, — писал генерал Брусилов, — был человек страстный и желавший во что бы то ни стало выдвинуться. Полководцем он не был и по свойству своего характера не мог им быть. Полководец прежде всего должен иметь хладнокровную и вдумчивую голову, чего у него никогда не было. Это — начальник лихого партизанского отряда и больше ничего... Бедный человек, он запутался сильно».
Керенскому пришлось отправить в отставку Савинкова, которую тот отпраздновал в подвале кавказского ресторанчика вином и шашлыками вместе с офицерами Дикой дивизии. После Октября он стал непримиримым врагом советской власти.
Биологическая храбрость
В марте 1918 года газета «Русские ведомости» опубликовала статью Бориса Савинкова «Что они сделали с моей Россией». Ленин и другие приехали в Петроград через Германию, писал Савинков, а «даром ничего не даётся», и они расплатились разложением армии и миром: «Большевики служили и служат немцам...Надо бороться с немцами и бороться с большевиками».
«Синдикат-2»
Савинкова решили заманить в Россию. Контрразведывательный отдел ГПУ разработал типовую операцию «Синдикат-2». Создали мнимую антисоветскую подпольную организацию, которая пригласила Савинкова побывать на родине и гарантировала безопасность. Конечно, Савинков сомневался, можно ли ехать. Но бежавшие из России военные и политики хотели верить — не могли не верить! — в то, что в России крепнет антибольшевистское движение.
Друг и соратник Савинкова Александр Дикгоф-Деренталь вспоминал: «Савинкову казалось, что о происходящем в России мы имеем неверные сведения, что здесь уже образовалась новая Россия, новый быт, новые отношения, которых мы за границей, по оторванности нашей, совершенно не знаем, и нужно самому ему видеть всё, дабы принять то или иное решение».
Ему позволили перейти границу и арестовали в Минске. На первом же допросе Савинков начал давать показания. В протоколе зафиксировано его заявление: «Я не преступник, я — военнопленный. Я вёл войну, и я побеждён. Я имею мужество открыто это сказать.Моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами борьба не дала результатов. А раз это так, значит, русский народ был не с нами, а с коммунистической партией. Плох или хорош русский народ, заблуждается он или нет, я, русский, подчиняюсь ему. Судите меня, как хотите».
Борис Савинков сделал всё, что от него требовали чекисты: публично покаялся и призвал недавних соратников прекратить борьбу против советской власти. Политбюро 18 сентября 1924 года приняло директиву для советской печати: «Савинкова лично не унижать, не отнимать у него надежды, что он может ещё выйти в люди».
Группу иностранных журналистов привели в камеру с мебелью и ковром, чтобы они взяли интервью у Савинкова. Французский журналист спросил его о пытках. — Если говорить обо мне, — ответил Савинков, — то эти слухи неверны.
Злейшего врага советской власти приговорили к расстрелу. Но казнь заменили десятью годами заключения. Участники Гражданской войны возмущались: почему ему подарили жизнь? Не понимали, что живой Борис Викторович Савинков исключительно полезен для советской власти. Сидя в камере, Савинков в статьях и письмах восхищался теперь новой Россией и приглашал эмигрантов вернуться на родину. Зачем он это делал? Почему служил тем, кого ненавидел? Спасал свою жизнь.
Бывший террорист написал письмо «Почему я признал советскую власть», которое передали для публикации в эмигрантской прессе. Его книги издавали и в России. Гонорары за публикации пересылали во Францию его сыну Льву. Тогда он был мальчиком. В годы гражданской войны в Испании капитан Лев Борисович Савинков будет сражаться на стороне республиканцев.
Борис Викторович надеялся на освобождение.
Феликс Дзержинский сказал тогда Савинкову: «Держать вас в тюрьме нам неинтересно. Вас надо бы расстрелять или дать вам возможность работать с нами... Вы посидите несколько месяцев в очень хороших условиях, а там будете помилованы».
Но его не освободили. Убедившись, что выпускать его не собираются, Савинков выпрыгнул из открытого окна, хотя в кабинете на Лубянке вместе с ним находились двое чекистов. Окна выходили во внутренний двор, так что лишних свидетелей смерти великого авантюриста не было.
Комментарии