Смертная казнь: кто против?

 Статья написана Ю. Болдыревым 02.11.2009. С тех пор в Гайдпарке её поднимали так часто, что уже тема стала вызывать отторжение и непроизвольно возникал вопрос: "Зачем и почему так часто поднимают эту тему в нашей стране?".

   Прочитав статью заметил, что в комментариях к статьям о смертной казни не все стороны этого вопроса и его глубина были показаны в их связи с РЕАЛЬНОЙ жизнью, как это сделал Ю. Болдырев.

  Это и явилось причиной появления его статьи в Гайдпарке.

   Главной темой минувшей недели, на мой взгляд, стал вопрос о том, прекратится ли с первого января 2010 года действовавший в нашей стране последнее десятилетие «мораторий» на смертную казнь. 

По этой теме высказались многие. Разделение, понятно, произошло на две группы: за возвращение смертной казни и против. Но стоит обратить внимание на несколько аспектов этой проблемы, а также на некоторую суть современной демократии (не только в нашей стране, но и в целом), которая при этом обнажается.

Первое. Обсуждение вопроса возникло в связи с обращением Верховного Суда в Суд Конституционный с запросом о том, можно ли с первого января 2010 года приговаривать преступников к смертной казни. И сам факт этого обращения у большинства комментаторов не вызвал вопросов. Хотя у меня первый вопрос простой: а что непонятно? Если препятствием для приговора преступников к смертной казни было отсутствие на всей территории страны судов присяжных, и с первого января 2010 года это препятствие устраняется, то в чем вопрос? Но, уже после обращения, СМИ распространили мнение Председателя Верховного Суда о том, что к смертной казни приговаривать все-таки нельзя. Что ж, как большого гуманиста я его понимаю, но если мнение гражданина может базироваться на его личных взглядах, то публично высказываемое мнение Председателя Верховного Суда должно базироваться на требованиях Конституции и закона. И если Конституция и закон такое наказание как смертная казнь предусматривают, и они не противоречат какому-либо вступившему в законную силу (то есть не только подписанному президентом, но и ратифицированному парламентом) международному договору, то вышеупомянутое высказывание высшего руководителя судебной системы мне представляется, мягко говоря, не вполне уместным, дезориентирующим всю судебную систему и вследствие этого ставящим вопрос, как минимум, о его соответствии занимаемой должности.

Второе. Звучащие сейчас по всем СМИ аргументы за мораторий (или полную отмену) смертной казни. Каковы же эти аргументы?

В качестве главного аргумента против смертной казни, как это ни странно в светском государстве, тем не менее, высказывается идея о ее недопустимости с религиозно-этической точки зрения. Мол, не государство жизнь человеку дало (а Бог), не ему человека жизни и лишать. Не являюсь большим специалистом в религиозно-этической сфере, но сомнения сразу возникает два. Во-первых, не только жизнь, но точно так же и свободу с этой точки зрения человеку дало не государство – значит, и лишать свободы за преступление на какой-либо срок государство человека тоже не должно? Во-вторых, христианство существует две тысячи лет, и абсолютно большую часть этого периода смертная казнь чем-то противоречащим христианству не считалась. Так что же, следует сделать вывод, что лишь в последнее столетие на нашей планете возникло, наконец, «истинное» христианство?

Следующий высказываемый аргумент: государство должно не убивать, а защищать граждан. Что ж, с этим никто не спорит, но кроме случая, когда именно убийство (а точнее, совершенно реальная угроза лишения жизни за преступление) и выступает в качестве действенного метода защиты жизней граждан. Всякие же утверждения о том, что даже и для защиты граждан такой метод как убийство является неприемлемым легко разбиваются сами о реальную практику ведения любой войны: оборонительной, наступательной, «антитеррористической» и т.п. – от этого как принципиальной возможности, насколько мне известно, государства, в том числе, самые гуманные европейские, никоим образом не отказываются.

Далее: мол, государство может быть воином, но не должно быть палачом. Соответственно, до тех пор, пока преступник представляет угрозу жизням других людей, против него может использоваться и оружие, с возможностью убийства. Но как только преступник оказывается в руках государства, опасности для жизней окружающих он уже не представляет, и потому казнить его уже незачем и нельзя. Что ж, в этом есть некоторая логика, но в ответ можно привести массу примеров, когда государства и их законы позволяют использовать оружие и возможность убийства для противодействия совсем иным угрозам, нежели непосредственная угроза жизням людей. В реальной практике большинства самых гуманных государств возможность (реальная угроза) убийства используется для защиты и имущества, прежде всего, имущества коммерческих структур. Самый очевидный пример – вооруженные инкассаторы. Не будь у них оружия, не возникало бы и угрозы их жизням: преступник наводит пистолет, они отдают деньги добровольно и послушно разбегаются. Пожалуй, так и надо поступать, если, конечно, следовать нашим «гуманистам», поучающим, что убивать преступника можно только и исключительно в момент угрозы с его стороны человеческим жизням? Но только в реальной практике ни одно более или менее здравомыслящее человеческое сообщество подобной логикой не руководствуется…

Следующий аргумент: смертная казнь якобы все равно не приводит к снижению преступности. Аргумент интересен своей абсолютной безапелляционностью, притом, что на деле не подкреплен какими-либо специальными корректными исследованиями. И ссылки на воров-карманников, очищавших карманы своих сограждан во время публичных казней в средневековой Англии, совершенно неуместны. Во-первых, кто считал количество этих преступлений и соотносил с тем, что было бы, если бы карманников в средневековой Англии не лишали жизни, а давали бы им «пожизненное»? Во-вторых, речь применительно к этим карманникам, как правило, шла о воровстве не для шикарной жизни на Багамах, но о добыче средств на элементарное пропитание. И если мы понимаем, что в этом историческом примере перед человеком зачастую выбор был не в том, жить ему или умереть, а в том, чтобы умереть одним способом (от голода и холода) и прямо сейчас, или же способом другим (быть повешенным за воровство), но, если повезет, то чуть позже, то, согласитесь, обращаться к этому примеру и утверждать на его основе, что ужесточение наказания, в частности, смертная казнь, «никогда не вела к ограничению преступности», мягко говоря, неуместно.

Другое дело, что, конечно, можно сравнивать Европу и США, и здесь опыт, как будто бы, не просто подтверждает тезис, но даже и позволяет предположить, что смертная казнь, напротив, ведет к увеличению количества убийств и других жестоких преступлений против личности. Действительно: в Европе, в отличие от США (примерно половины штатов в этой стране), смертной казни нет, но, в то же время, количество убийств в Европе на сто тысяч жителей примерно в три раза меньше, чем в США. Но можно ли из этого сделать вывод, что если и в США отменить смертную казнь, то количество убийств и других насильственных преступлений в этой стране в три раза уменьшится, а если в Европе смертную казнь ввести, но, напротив, и количество преступлений против жизни граждан в ней увеличится? Разумеется, нет. И различия между США и Европой, как в правовой системе, так и в нравах и обычаях, отнюдь не исчерпываются вопросом о наличии или отсутствии смертной казни. Принципиальное различие в ином: европейские государства являются существенно более социальными (если не сказать социалистическими), нежели США, и именно в этом уместно искать корни различий в сфере безопасности граждан. При этом, на вопрос о том, как изменился бы уровень насильственных преступлений в Европе, введи они сейчас, при всей их нынешней системе социального регулирования и контроля, еще и смертную казнь за наиболее тяжкие преступления, тем не менее, остается открытым.


Далее: государство, мол, не должно мстить. При этом по умолчанию подразумевается, что месть в современном мире – что-то заведомо устаревшее и неадекватное современной культуре. Но так ли это на самом деле? Вроде как, занятие подобной позиции во всяких теледискуссиях выдает в занимающих ее людей образованных, культурных, даже, может быть, благородных, далеко ушедших в своих эмоциях и деяниях от наших древних нецивилизованных предков. Но это все хорошо, пока абстрактно. А если касается непосредственно? Приводить примеры ужасов, которые не дай Бог кого-то из нас коснутся, не буду – и так все на слуху. И если касается непосредственно, то с высшей моральной точки зрения кто вправе лишить последнего права – права на месть? Пользуясь аналогией с явно спекулятивно используемой в этом вопросе идеей о том, что кто не давал, тот и не вправе отнимать, так же и здесь: кому позволено лишить гражданина, группу граждан, сообщество обоснованного и оправданного по отношению к насильнику и убийце права на месть?

Да, может быть, государство – как институт - мстить не должно. Но это понимать можно только так: государство как институт не должно действовать эмоционально. Но люди, общество – их от святого права на месть освободить не может никто. Но через какой инструмент общество может и должно осуществлять свое право на месть? Об этом люди договорились очень и очень давно - таким инструментом является государство. Соответственно, и ограничить право гражданина и общества на месть преступнику может лишь один этот институт – государство, но лишь в том случае, если оно берет на себя обязанность само от их имени осуществить возмездие. Не просто «изоляцию» (чтобы больше так не делал), а именно возмездие. И никак иначе.


Хорошо, не слышат и не читают меня в Европе, Парламентской ассамблее Совета Европы и т.п. А то бы осудили – нехорошо так теперь говорить и писать, вроде как, негуманно...

Ладно, у них в Европе – своя жизнь, и мы от них не требуем, чтобы и они вводили смертную казнь. Но вот зачем мы, живя совершенно в иных реалиях, подписали протокол номер 6 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, да еще и обязались ратифицировать в течение двух лет? Правда, вот здесь, как раз, вполне уместен вопрос: мы – это кто? Понятно: наделенный соответствующими полномочиями Президент России – от имени всей страны, то есть, и от нашего с вами имени тоже. Но Конституция и закон предусматривают, что и президенты могут ошибаться или действовать не вполне в интересах общества, и потому международные договоры должны ратифицироваться парламентом, то есть, проходить процедуру одобрения представителями общества. Общество и его представители (парламент) на протяжении уже существенно более длительного периода времени (нежели два года на ратификацию) однозначно демонстрируют свою позицию неодобрения этого протокола – несогласия с его требованием окончательной отмены смертной казни. Значит, по логике Конституции и законодательства, этот протокол не должен применяться?

Но на это есть еще Венская конвенция о международных соглашениях, в соответствии с которой, вроде как, и до ратификации нужно соблюдать подписанные соглашения, и именно на это указал Председатель Верховного Суда, считающий, что смертная казнь применяться не должна. Но если он прав и соответствует занимаемой должности (в чем, повторю, я теперь весьма сомневаюсь), то получается полный тупик и, извините, бред: ратификация предусмотрена для того, чтобы исполнительная власть в обход законодательной не могла навязывать стране не соответствующие ее интересам международные соглашения, конвенции и т.п., но Венская конвенция трактуется не только как намерение по возможности придерживаться заявленных (но еще не утвержденных) обязательств до того, когда парламент их рассмотрит и по ним определится, но еще и как обязанность всей высшей государственной власти, включая судебную, независимо от воли власти законодательной (она же представительная), просто подчиниться воле власти исполнительной – не абсурд?

И тогда, с учетом предусмотренного у нас приоритета международного права над национальным, кто же у нас высший законодатель? Получается, тот, кто подписывает международные договоры и конвенции…

Но, к счастью, есть у нас и другие примеры, и наиболее известный из них – Европейская энергетическая хартия – подписанная более десяти лет назад. Подписанная, но, вопреки тогдашним президенту и правительству, не ратифицированная парламентом. Позднее – уже в середине нынешнего десятилетия – и наша исполнительная власть пришла к выводу, что эта хартия – не в интересах России. И что же: подписанную, но не ратифицированную хартию Россия для себя обязательной не считает и, соответственно, не выполняет. Значит, и такая трактовка (по возможности придерживаться подписанных и не ратифицированных соглашений, но не обязательно) Венской конвенции возможна и у нас реализуется. И тогда почему же наш председатель Верховного Суда в данном случае счел, что трактовать Венскую конвенцию надо не единообразно, а избирательно?


И, конечно, в качестве «аргумента» выдвигается еще и некая необходимость вообще «приобщения» к европейской цивилизации, заинтересованность не ухудшать отношения с Европой. Всерьез здесь, понятно, даже и обсуждать нечего: ни американцы, ни японцы на плохие отношения с Европой не жалуются. А если уж так невтерпеж «приобщиться», то почему бы не начать с ключевых элементов реально социального государства: с прогрессивного подоходного налогообложения, с пенсий на уровне от 40 до 70 процентов от заработка, с масштабных налогов на наследование крупных состояний, социального обеспечения безработных и инвалидов; наконец, с государственных инвестиций в науку и образование, а также строительство автодорог – много с чего на самом деле можно было бы начать действительное приобщение…


Реальный же аргумент против смертной казни мне известен один, и его тоже, разумеется, упоминают, но не как основной и единственный, а в ряду других. Этот аргумент – опасность судебной ошибки, а также, добавлю, целенаправленного коррупционного акта, ведущего к «засуживанию» невиновного вплоть до смертной казни, если она будет возвращена. И это аргумент действительно, повторю, серьезный. Что ему может быть противопоставлено?

Во-первых, изменение законодательства с тем, чтобы смертная казнь могла применяться без специальной длительной отсрочки лишь тогда и только тогда, когда судебная ошибка практически невозможна. Например, путем введения двух категорий принятия решения в зависимости от характера доказательств. Упрощенно: если человек ворвался в учреждение и стал стрелять, и это непосредственно видели все, а видеокамеры четко и достоверно засняли, то это, условно скажем, доказательства категории «а», по которым может и должно применяться такое наказание как смертная казнь. Если же доказательства представляются достоверными (любое сомнение ведь у нас якобы трактуется в пользу обвиняемого), но, тем не менее, по существу являются лишь косвенными (никто прямо и однозначно не зафиксировал действия именно этого гражданина), то это категория «б», по которой, во избежание неисправимой ошибки, приговорить можно лишь к пожизненному (в течение которого все-таки могут вскрыться новые обстоятельства, оправдывающие осужденного). Согласитесь, такое изменение законодательства практически снимало бы этот аргумент.

Во-вторых, в части заботы об ограничении опасности целенаправленного коррупционного или иного ложного навета, стоит заметить, что государство у нас далеко не единственный субъект, способный приговаривать к смерти и убивать. Реальная практика такова, что если кому-то во власти или около нее нужно, то такие, представлявшие для нее реальную опасность наши сограждане, как, например, генерал Рохлин, оказываются убиты «неизвестными» и без всякого приговора. Или я что-то преувеличиваю или недопонимаю?


Наконец, возвращаясь к «аргументам», не много стоящим, еще мне очень понравился такой, высказанный на всю страну: мол, веками государства строились на праве убивать своих граждан, а теперь, вроде как, этого права мы, наконец, должны их лишить. Но достаточно лишь вслушаться в этот аргумент, и сразу становится ясным, что основой этого аргумента является четкое деление на «мы» и «они», но только не в смысле «мы» - общество и государство, а «они» - преступники, а в смысле ином: «мы» - вместе и законопослушное и моральное общество, и преступники, а «они» - совершенно отдельное от нас и противостоящее нам государство. Что здесь скажешь? Действительно, по многим вопросам, в том числе, связанным с такими понятиями, как «преступление» и «наказание», общество и государственная власть, прежде всего, власть исполнительная, а в ряде случаев, и власть совокупная, включая судебную (например, в ситуациях, когда исполнительной власти удается подчинить себе все прочие ветви власти), оказываются разведены и противопоставлены друг другу. Но из этого еще вовсе не следует, что это дает основания для фундаментального противопоставления обществу не конкретной власти, а всего государства как института. Во всяком случае, если общество намерено сохранить это государство (пусть сколь угодно со временем видоизменив его) на будущее как основную форму своей самоорганизации и основной институт, призванный обеспечить даже и физическое выживание общества.


Третий аспект проблемы – а насколько искренне высказываются вышеприведенные аргументы? Не скрывается ли за ними что-то еще, прямо непроговариваемое?

Конечно, есть и те, кто совершенно искренни – не будем всех подозревать огульно. И искренние гуманистические убеждения вполне достойны уважения, равно как и забота о том, чтобы при рубке леса не летели щепки – чтобы свести к минимуму опасность уже непоправимой судебной ошибки. Но последний из приведенных мною аргументов против смертной казни недвусмысленно указывает и на иной мотив. А именно – на стремление ослабить национальное государство, сделать его не самым сильным субъектом принятия решений, а лишь одним из многих, равным среди равных. Но кто же еще эти «равные»? А это мы найдем в других текстах и выступлениях тех же ораторов – это всяческие «горизонтальные» структуры, международные организации и, разумеется, корпорации. И вот здесь-то и зарыт ключик: большие «демократы», с одной стороны, самоназывают себя таковыми, но с другой, то прямо, то тихой сапой, но совершенно реально борются за то, чтобы у власти, избираемой населением, реальные рычаги главной власти, ключевые кнуты и пряники – отнять. И перераспределить их – в чью пользу? Да в пользу тех, кого все население не избирает – тех же «горизонтальных» структур и, опять же разумеется, транснациональных корпораций. У последних, по их логике и созданной ими ныне реальной практике, и официальные зарплаты должны быть на порядок, а то и на два выше, чем даже у высших руководителей государства, и кнуты в руках должны быть более мощные – правозащитники ведь на зарубежные гранты с тем же рвением и пылом, что против государства, против корпораций почему-то не сражаются и за тотальный контроль над ними почему-то не выступают. Отчего же такая избирательность? Или я что-то опять недопонимаю?


Четвертый аспект: а в деле реального снижения преступности действительно важный вопрос о смертной казни, тем не менее, является ли сейчас главным, определяющим? К сожалению, нет. В том смысле, что все наше уголовное законодательство настолько ложно гуманное, что добавление смертной казни лишь за весьма ограниченный круг самых тягчайших преступлений вряд ли реально картину преступности в стране изменит. И действительно: если за умышленное убийство у нас сейчас предусмотрено отнюдь не пожизненное заключение, а лишь от шести лет заключения, а за убийство двоих, беременной женщины или с особой жестокостью – от восьми, то причем здесь замена нынешнего пожизненного заключения на смертную казнь? Это я к тому, что важные дискуссии о возвращении смертной казни или же о ее полной отмене не должны заслонить от нас не менее актуальный вопрос о насущно необходимом радикальном ужесточении наказаний за все виды насильственных преступлений, что, кстати, на деле явится приобщением к современной западной цивилизации: в США, как известно, в отличие от нынешней России, пожизненное заключение или смертную казнь получают за простое однократное убийство из корыстных побуждений.

И не менее важен вопрос ложного гуманизма по отношению к ненасильственным (в том числе, масштабным финансовым) преступлениям. Как у нас любят выгораживать высокопоставленных воров: мол, они ведь никого не убивали. А десятки тысяч погибших в автомобильных авариях на наших автодорогах, при строительстве и ремонте которых по экспертной оценке уворовывается не менее половины выделенных денег («себестоимость» работ у нас оказывается вдвое дороже, чем в Скандинавии и вчетверо (!) дороже, чем в Китае), - это, хотя и косвенно, но не убитые?


И, наконец, аспект пятый: а решение-то окончательное в демократическом государстве кто принимает, и насколько оно соответствует или не соответствует воле общества? Ведь известно, что примерно две трети населения нашей страны выступает за смертную казнь для насильников и убийц. Более того, и в Европе, где демократии вроде как побольше нашего, тем не менее, в этом вопросе есть разногласие между мнением большинства общества и принятым представителями общества законом.

Один из комментаторов в этой рубрике постоянно ставит вопрос о прямой демократии и о необходимости ограничения в ее пользу власти представительной. И он, со своим постоянным «Карфаген должен быть разрушен», разумеется, абсолютно прав. Но когда болезнь так запущена, как у нас, выясняется, что для самой возможности возвращения хотя бы по ключевым вопросам к прямой демократии предварительно надо еще и как-то преодолеть барьер не вполне представляющих ныне волю общества институтов демократии представительной, принимающих законы, однозначно в принципе не допускающие прямое волеизъявление граждан ни по одному действительно жизненно важному вопросу. Но это уже – другая тема…

В любом случае, будь моя воля – как обычного гражданина на референдуме или же как представителя граждан в парламенте - в первую очередь я бы ставил и рассматривал вопрос даже не о смертной казни, а сначала о вышеупомянутом мною общем радикальном ужесточении наказания за насильственные преступления (с тем, чтобы убийца ни в каком случае не мог получить шесть лет и выйти через четыре), а также о столь же радикальном ужесточении наказания за масштабные материально-финансовые преступления и коррупцию. И для этих категорий - никаких сроков давности.