Азиатский инстинкт.Как делается и куда ведет внешняя политика России

^{Коллаж: Алексей Комаров — «Новая»}

Противодействие американскому «акту Магнитского», европейской системе ПРО, возможной военной операции против режима Асада в Сирии — все это, c точки зрения Кремля, важнейшие задачи внешней политики России. «Перезагрузка» с США, похоже, завершается. Отдельные эпизоды взаимодействия с НАТО (например, по афганскому транзиту) воспринимаются скорее, как «отклонение от генеральной линии», — темпы скатывания России в состояние «холодной войны-2» с Западом ускоряются.

Внешнеполитическая логика Кремля очевидна: «наращивать мускулы» — мол, если не уважаете, то хотя бы бойтесь нас. Ностальгия по тем временам, когда «нас боялись», заметно берет верх в политическом классе России. В итоге внешняя политика выглядит все более конфронтационной, антизападной, антиамериканской и азиатоцентричной.

По логике «калаша»

Внешнеполитический вектор «Путина-2» становится все яснее. Россия (Китай в меньшей степени) заявила себя главным гарантом «недопущения иностранного вмешательства» во внутрисирийский конфликт («В отношении Сирии ливийского варианта допущено не будет. Это мы гарантируем», — говорит Сергей Лавров). Позиция выглядит красиво со стороны. На деле же Москва оказывается в компании с Тегераном в деле де-факто защиты режима Асада, продолжающего танками и артиллерией подавлять восставшие города. Из-за действий российского МИДа в Совете Безопасности (блокирование арабских и прочих инициатив) поле для политических решений по Сирии сужается. План Аннана признан его автором неработающим, наблюдательная миссия ООН в Сирии сворачивается — ооновцы обвиняют конкретно Асада. В Москве касательно Сирии все чаще начинают высказываться военные, а не дипломаты. Показательны и недавние истории с поставками российских вертолетов для Асада и готовящиеся к отправке в сирийский порт Тартус большие десантные корабли с морпехами из Севастополя. Последнее смахивает на «ограниченный российский контингент» по типу того, что в 1979 году был направлен в Афганистан для защиты «апрельской революции». Итог операции оказался плачевным для судьбы СССР.

Между тем на стороне Асада уже давно воюют спецы из иранского Корпуса стражей исламской революции. Российские морпехи могут к ним присоединиться — под предлогом защиты базы в Тартусе? Это попахивает военным вмешательством в гражданскую войну в Сирии на стороне режима. Последствия могут оказаться весьма серьезными для нашей страны. И здесь возникает главный на данный момент вопрос: Москва (Путин) действительно втягивается во внутрисирийское противостояние вследствие логики ее политики последних месяцев («Не повторить ошибку, совершенную в Ливии»)? Или мы наблюдаем нечто вроде демонстрации силы со стороны России (Путина) в попытке разыграть «сирийскую карту» в ее противостоянии с Западом по европейской ПРО или даже по вопросу об отношении Запада к антипутинской оппозиции в самой России? Ведь признал же в прошлом году тогдашний президент Дмитрий Медведев, что августовская война в Грузии поставила пределы в расширении НАТО на восток.

Сегодня, похоже, опять появляется повод «тряхнуть «калашниковым» во имя большой геополитики. Как писала «Новая газета», Южный военный округ вооружается быстрее и основательнее, чем другие. Не к президентским ли выборам в Грузии нынешней осенью?

Азиатская мечта и ложные цели

Россия сегодня усиленно «наращивает мускулы», окапываясь на азиатском пространстве (легализация и увеличение числа военных баз в странах ОДКБ, укрепление ЮВО), но для отражения в основном «угрозы с Запада». Заметим, что ситуация вокруг Грузии также рассматривается в Москве как «спровоцированная Западом» (мол, добровольно грузины не могут стремиться в НАТО и Евросоюз). Это следует из ясно сформулированных Кремлем целей: «Недопущение дальнейшего расширения НАТО на восток», «адекватно ответить на европейскую систему ПРО», «противодействовать «цветным» революциям, провоцируемым Западом». При этом задача, например, защиты российских границ от талибов, влияние которых усилится после вывода натовского контингента из Афганистана, отчетливо не формулируется. Противостояние нарастает вследствие намерения кремлевских стратегов жестко отреагировать на «акт Магнитского» — фактор, казалось бы, невоенный, сугубо политический. Но ведь ответить на него можно и силовыми методами: например, упорно не идя на компромиссы с США и Западом по Сирии, защищая правящий там режим «от террористов» в расчете на то, что в Вашингтоне сообразят и примут «правильные решения» по вопросу, намного более чувствительному для российского истеблишмента, чем «какая-то Сирия». «Всем ясно и то, что от нас последуют ответные меры на «акт Магнитского», — сказал недавно Юрий Ушаков, главный внешнеполитический помощник Путина. — Их содержание пока держится в секрете». Мол, соблюдайте наш суверенитет, трактуемый чаще всего как полная свобода рук творить в своей стране всё что угодно. И в этом же контексте — соблюдайте, господа западники, суверенитет Асада делать то, что он считает нужным.

Проблема российского подхода к кризису в Сирии — это не только вопрос геополитики, но в значительной степени вопрос ценностного, идеологического порядка. В чистом виде проблема «акта Магнитского» того же ценностного порядка. Отход от демократических ценностей начинает все больше определять внешнюю политику РФ, главным лозунгом которой остается «вставание с колен». Уже изрядно забыт, а отчасти и высмеян кремлевской пропагандой сегодня такой, например, базовый тезис внешней политики горбачевских времен, как «Россия — часть европейского пространства от Ванкувера до Владивостока». Высмеивается и тем самым дезавуируется сама идея интеграции нашей страны в это пространство, несмотря на формальное присутствие в ряде общеевропейских структур.

Азиатский вектор как «предназначение России» все ощутимее определяет ее внешнюю политику: от примаковского треугольника «Москва—Дели—Пекин» во второй половине 90-х до идеи Евразийского союза сегодня, «евро» в котором — это только географическая, а не цивилизационная часть нынешней России, плюс лукашенковская Белоруссия. Ясно, что в основе этой идеи лежит генетическое родство путинского режима с азиатскими аналогами. Эта база — идеологическая, генетическая, психологическая и даже интеллектуальная. Она диктует восприятие Запада как «коварного противника», стремящегося «расколоть мощную ядерную державу», наводя на нее террористов (?), подорвать ее изнутри «цветными» революциями и «вновь поставить на колени». Это и есть, судя по всему, мировоззренческая и идеологическая основа российской внешней политики сегодня. Текущее же ее состояние, тактические цели и задачи определяются в режиме реакции на конкретные «вызовы»: «список Магнитского» в США, натовская ПРО в Европе, сирийский кризис, ядерная программа Ирана.

Но, пожалуй, важнее других факторов воздействует на эту российскую политику недовольство «лидера нации» морально-политической поддержкой, которую оказывают страны Запада протестному антипутинскому движению внутри России.

Во многом именно это чувство обиды «лидера» и определяет подход России ко всем перечисленным «вызовам». Даже к Сирии, которую кремлевские пиарщики пытались представить во время президентской кампании Путина эдаким «форпостом в противостоянии американской агрессии» («Сегодня — Сирия, завтра — Россия»). Согласимся, что трудно вплести эти ощущения «лидера» в понятие «стратегические интересы России в мире».

И тем не менее именно в рамках понимания «лидером», а не системно, выстраивается шкала вызовов для России. В верхних строках этой шкалы значатся не угроза экспансии, например, со стороны Китая, его растущая гигантская военная мощь (кстати, и случаев дел по «шпионажу» китайцев в России разоблачено поболее, чем западников), не ядерная угроза со стороны Северной Кореи и потенциально со стороны Ирана, а нечто иное, исходящее от Запада, — «список Магнитского», европейская ПРО, якобы инспирированные Западом «цветные» революции по типу «арабской весны». На противодействие им и направлены усилия МИДа как органа в лучшем случае консультативного, но в основном де-факто исполнительного и пропагандистского (т.е. призванного прояснять и оправдывать позицию Кремля). Показательно, что разочарованные таким положением вещей некоторые серьезные мидовские эксперты иронично называют себя «мидаками».

Все это не означает, что внешнеполитические решения принимаются Путиным произвольно. Разумеется, в его «корзину» складываются различные «ведомственные» рекомендации, после анализа которых его ближайшее окружение (надо полагать, главным образом Юрий Ушаков) и предлагает варианты действий, которые уже сам президент «подгоняет» под свои внутриполитические потребности, под взгляды и позиции своего «электората» (например, чтобы люди с Уралвагонзавода поняли и поддержали решение Кремля).

Экспертная вертикаль

Известно, что мнение экспертного сообщества по внешней политике для Кремля далеко не определяющее, — в России предельно минимизирована практика привлечения экспертов-аналитиков из академической среды для проработки стратегических решений. Процесс этот замкнут и бюрократизирован (решения прорабатывают в основном чиновники ведомств). В США, например, чиновники отрабатывают варианты решений на экспертах, активно вовлекая их и в структуры администрации. Каждая администрация взаимодействует с определенными независимыми аналитическими центрами, поглощая их продукцию. Российский подход в этом плане сегодня во многом противоположный: основные экспертные площадки благословлены Кремлем, который старается использовать их в основном как «витрину» для популяризации своих решений.

Правда, есть здесь и исключение — это созданный во времена медведевского президентства Институт современного развития (ИНСОР) под руководством Игоря Юргенса), считающийся «оплотом либерализма». Ему изначально, хоть и неофициально, была определена особая миссия — прорабатывать и выносить на самый верх (равно как и на публику) «прорывные» по российским меркам идеи и предложения в направлении интеграции России в европейское пространство, — чтобы тестировать настроения элит и общества. Вот как, например, определен желаемый вектор внешнеполитических усилий России в одном из последних докладов института:

«В принципиальном споре XXI века — цивилизация против варварства — Россия выбирает сторону цивилизации. Поэтому базовый вектор нашей внешней политики — превращение России в полноправного и ответственного члена международных экономических и политических союзов демократических стран, разделяющих ценности политической и экономической свободы».

Внешняя политика рассматривается ИНСОРом как «важный инструмент модернизации России». Но на деле эти идеи и конкретные предложения не были востребованы даже самим Медведевым (их заказчиком). Что уж говорить о дне сегодняшнем.

Другая площадка — созданный недавно Российский совет по международным делам (во главе с Игорем Ивановым, бывшим министром иностранных дел РФ) — по сути, призвана объединять под «одной крышей» высокопоставленную мидовскую бюрократию с внешнеполитическим истеблишментом академической сферы, — чтобы, как гласит миссия РСМД, «содействовать процветанию России через интеграцию в глобальный мир» (заметим: в «глобальный», а не в «демократический»). Дух единения мидовцев и академиков, конечно, полезен, но главное в том, чтобы это единение с бюрократической средой не препятствовало свободе экспертных дискуссий, без которой невозможно продуцирование идей альтернативных тем, что спущены сверху. А без альтернативных вариантов не может быть и адекватной проработки внешнеполитических сценариев.

Не пойдет ли РСМД по стопам уже много лет существующего Совета по внешней и оборонной политике (СВОП),т.е. не станет ли инструментом «мягкой», нелобовой внешнеполитической пропаганды Кремля? Известно, что членами этой организации являются отнюдь не только независимые эксперты, но и практически все основные прокремлевские пропагандисты по внешней политике.

Руководство СВОП устраивает дискуссии (типа «Валдайского форума») и готовит собственные доклады, предлагая «свою внешнеполитическую повестку». Если вчитаться в тезисы основных материалов (статей, докладов, интервью и т.д.) руководителей этой структуры, то на сегодняшний день складывается картина вполне определенная. Выразить ее можно одним тезисом: «Западная модель потерпела крах, а потому России следует двигаться на восток — в Азию». Вот, например, пассаж из текста, характерного для этой структуры:

«Проект нашей интеграции с Европой сегодня пока неперспективен. Потому что к этому не готова прежде всего сама Европа, переживающая глубокий и весьма затягивающийся во времени кризис. Нынешнее ее состояние говорит о том, что Европа не выдерживает современной международной конкуренции. И это главный фактор, говорящий о бесперспективности устремлений интегрироваться с Западом».

По мнению лидеров СВОПа, мир катится к политической системе, которую можно определить как «демократический авторитаризм», или «авторитарная демократия», о чем якобы свидетельствуют события «арабской весны».

Сегодня внешняя политика России призвана, судя по всему, обеспечить «внешнее прикрытие» для реализации внутриполитических интересов «национального лидера», а не осуществлять выверенную стратегию продвижения интересов страны за рубежом. Отсюда и частые высказывания Сергея Лаврова по внутренним проблемам (протестным движениям, скандальным законам по митингам и НКО), его попытки поставить знак равенства в подходах к их решению за рубежом и в России.

В условиях вполне жесткой организации внешнеполитического сообщества экспертов свежие идеи по формированию современной либерально-ориентированной политики появляются как «частные инициативы» — в независимых и оппозиционных СМИ, на сайтах, в блогах и форумах экспертов и структур, видящих перспективы России в интеграции в европейское пространство.

Проазиатски настроенная вертикаль пытается вытеснить «европеистов» на обочину внешнеполитического дискурса. В реальной политике ей это, несомненно, удается, но в информпространстве — нет.

И это вселяет надежду на возрождение европейского вектора как шанс для модернизации России в будущем.