Я как - то долго не мог понять: почему у меня такая аллергия на Чехова, нутром же понимаю, какой там классный юмор, образы.. но аллергия. И только не давно дошло, что причина этой аллергии - экранизации Чехова: вечно сюсюкающие интеллигенты.. противно до блевотины! Дошло то, что в кино - то интеллигентов и дворян играли представители преимущественно одной национальности! Они играли как могли и показывали страсти не Чеховских героев, а свои еврейско - местечковые... Не знаю, для кого как, а для меня это было открытием, может быть снятием шор при прочтении наших классиков. Как нам преподавали русских классиков? Так, чтобы мы их в руки ни когда не брали! Привили к ним отвращение и вместо них предложили: Мандельштамов, Бродских, этого... как его.. ну, того, что "Доктор Живаго" написал... В Штатах заставляют изучать негритянскую литературу, у нас вот тоже... Какими уёбищами в школьных учебниках изображают Белинского, Пушкина...!
Достоевский - так тоже в основном изображается сюсюкающим: - Весь мир не стоит слезинки ребенка! Красота спасет мир... и всё! Еще про чаепитие почему - то... Сразу рождаются мысли, что всё что мог создать русский Достоевский, так это эти несколько фраз.. ну, голимый пацифист! А что сам Достоевский писал ваще - то? Думаю, это уже все прочитали и даже где - то выср***, а я вот таким отсталым.., но лучше поздно, чем никогда. Кусочек Достоевского, неизвестного широкой публике: ***
Один только вид войны ненавистен и действительно пагубен: это война междоусобная, братоубийственная . Она мертвит и разлагает государство, продолжается всегда слишком долго и озверяет народ на целые столетия. *****
-Помилуйте, народ идет на народ, люди идут убивать друг друга, что тут необходимого? -Всё и в высшей степени. Но, во – первых, ложь, что люди идут убивать друг друга: ни когда это этого не бывает на первом плане, а, напротив, идут жертвовать собственной жизнью – вот что должно стоять на первом плане. Это же совсем другое. Нет выше идеи, как пожертвовать собственной жизнию, отстаивая своих братьев и свое отечество или даже просто отстаивая интересы своего отечества. Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозреваю, что человечество именно потому любит войну, чтоб участвовать в великодушной идее. Тут потребность. - Да разве человечество любит войну? - А как же? Кто унывает во время войны? Напротив, все тотчас же ободряются, у всех поднят дух, и не слышно обыкновенной апатии и скуки, как в мирное время. А потом, когда война кончится, как любят вспоминать о ней, даже в случае поражения! И не верьте, когда в войну все , встречаясь, говорят друг другу, качая головами:» Вот несчастье, вот дожили!» Это лишь одно приличие. Напротив, у всякого праздник в душе. Знаете, ужасно трудно признаваться в иных идеях: скажут, - зверь, ретроград, осудят; этого боятся. Хвалить войну, ни кто не решится. - Но вы говорите о великодушных идеях, об очеловечении. Разве не найдется великодушных идей без войны? Напротив, во время мира им еще удобней развиться. - Совершенно напротив, совершенно обратно. Великодушие гибнет в периоды долгого мира, а вместо него являются цинизм, равнодушие, скука и много – много что злобная насмешка, да и то почти для праздной забавы, а не для дела.
Положительно можно сказать, что долгий мир ожесточает людей. В долгий мир социальный перевес переходит на сторону всего, что есть дурного и грубого в человечестве, - главное к богатству и капиталу. Честь, человеколюбие, самопожертвование еще уважаются, еще ценятся, стоят высоко сейчас после войны, но чем дольше продолжается мир – все эти прекрасные великодушные вещи бледнеют, засыхают, мертвеют, а богатство, стяжание захватывают всё. Остается под конец лишь одно лицемерие – лицемерие чести, самопожертвования, долга, так что пожалуй, их еще будут продолжать уважать, несмотря на весь цинизм, но только лишь на красных словах для формы. Настоящей чести не будет, а останутся формулы. Формулы чести – это смерть чести. Долгий мир производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства. Наслаждения не утончаются, а грубеют. Грубое богатство не может наслаждаться великодушием, а требует наслаждений более скромных, более близкий к делу, то есть прямейшему удовлетворению плоти. Наслаждения становятся плотоядными. Сластолюбие вызывает сладострастие, а сладострастие всегда жестокость... - Но наука, искусства – разве в продолжении войны они могут развиваться; а это великие и великодушные идеи. - Тут- то я вас и ловлю. Наука и искусства именно развиваются всегда в первый период после войны. Война их обновляет, освежает, вызывает, крепит мысли и дает толчок. Напротив, в долгий мир и наука глохнет. Без сомнения, занятие наукой требует великодушия, даже самоотвержения. Но многие ли из ученых устоят перед язвой мира? Ложная честь, самолюбие, сластолюбие захватит и их. Справьтесь, например, с такою страстью как зависть: она груба и пошла, но она проникнет и в самую благородную душу ученого. Захочется и ему участвовать во всеобщей пышности, в блеске. Что значит перед торжеством богатства торжество какого- нибудь научного открытия, если только оно не будет так эффектно, как , например открытие планеты Нептун. Много ли останется истинных тружеников, как вы думаете? Напротив , захочется славы, вот и явится в науке шарлатанство, гоньба за эффектом, а пуще всего утилитаризм, потому что захочется и богатства. В искусстве то же самое: такая же погоня за эффектом, за какою – нибудь утонченностью. Простые, ясные, великодушные и здоровые идеи будут уже не в моде: понадобится что – нибудь гораздо поскромнее; понадобится искусственность страстей. Мало – помалу утратится чувство меры и гармонии, явятся искривление чувств и страстей, так называемые утонченности чувства, которые в сущности только их огрубелость. Вот этому – то всему подчиняется искусство в конце долгого мира. Если б не стало на свете войны, искусство бы заглохло окончательно. Все лучшие идеи искусства даны войной, борьбой. Подите в трагедию, смотрите на статуи: вот Гораций Корнеля, вот Аполлон Бельведерский, поражающий чудовище...
P.S. Жан-Жак Руссо, еще более 200 лет назад, писал, что уже для тогда, современное ему государство предпочитало "одному спартанцу двадцать сибаритов". А мы удивляемся - откуда у пацифистских изнеженных европейцев такая страсть к жестокости (Ливия, Каддафи - показательный пример)
Комментарии