Мечта рабов

 
Суверенное русское стойло

Мечта рабов на одной седьмой части суши.
 
Заветная мечта раба - купить себе на невольничьем рынке доброго хозяина. Мечта постсоветского холопа - ограничить системой запретов невыносимую тяжесть свободы. Как это ни печально, раб, получивший вольную, не становится свободным человеком; он остается рабом, пасущимся на воле. Он ищет привычные для себя ограничения, а рабство если и выдавливается из него по капле, то с очень большими интервалами. Может и сорока лет не хватить.

О том, как любит всякие ограничения власть, и говорить нечего. Это ее стихия, и это понятно: чем больше ограничений свободы для человека, тем легче этого человека подчинять и управлять им в своих интересах. Но что там власть - к ограничению свободы призывают и те, кто сам от власти далек и никакой выгоды от закручивания гаек не получит. 

Последний пример - приз "Серебряная калоша" Владимиру Гундяеву, занимающему должность патриарха Русской православной церкви. Какие жаркие дискуссии развернулись на предмет того, можно ли шутить над человеком, занимающим такую ответственную должность; можно ли его критиковать и вообще отзываться о нем без должного почтения. Добро бы с приличествующим пиететом относилась к нему его паства - так ведь нет: об исключительности патриарха говорят вполне светские, образованные и, казалось бы, не запуганные люди. 

С похожим священным трепетом принято обсуждать историю войны. Вполне вменяемые историки и совершенно не глупые люди убеждают всех, что говорить вслух можно только то, что не оскорбит как-нибудь слух ветеранов. Самих фронтовиков, которые знают о войне гораздо больше, чем мы можем догадываться, никто не спрашивает. От их имени вещают ловкачи, заседающие в общественных советах и ветеранских организациях. На волне искусственного патриотизма и в страхе перед правдой войны министр культуры Владимир Мединский предлагал телеканалу НТВ снять с показа 22 июня фильм "Служу Советскому Союзу". Запрет - оружие Минкульта! Зря, кстати, боялся Мединский этого фильма - он не режет правду-матку, а лишь пытается заменить один миф другим. 

Общество в целом, как это ни печально, спокойно реагирует на усилия властей накинуть узду на гражданские свободы вообще и на свободу слова в частности. Парламент уже давно перестал быть местом для дискуссий. Действующие в легальной сфере политики опасаются перечить первым лицам государства. Журналисты соглашаются с необходимостью самоцензуры. Полиция объявила себя особой социальной группой, и за нелицеприятный отзыв по ее адресу, например, в интернете, можно получить обвинительный приговор. За неприятную, но вполне приличную надпись на заборе губернаторской резиденции можно получить три года лишения свободы условно. Девушки, спевшие в церкви неканонический текст, сидят в тюрьме. Опасными темами для обсуждения становятся межнациональные проблемы, наркозависимость, личная жизнь политиков и государственная коррупция. Говорить об этом еще можно, но уже все понимают, что особая осторожность здесь не помешает. Как бы не наступить на любимую мозоль сильных мира сего! Последствия непредсказуемы. Особенно в российской провинции. 

Законодательные инициативы, призванные ограничить свободу слова, встречают у значительной части общества если не сочувствие, то понимание.
Инициативы, слава богу, не всегда заканчиваются полновесными законами, но свое дело делают. Общество привыкает к тому, что ограничивать свободу слова вполне уместно. То под соусом борьбы с педофилией и сексуальными извращениями, то ради ограждения детей от тлетворного влияния порнографии и сцен насилия, то в целях поддержания авторитета православной церкви, то в рамках борьбы с переписыванием истории. Охранители режима тщательно выискивают мотивы, которые могут показаться обществу морально оправданными. То есть настолько оправданными, что ради них можно ограничить гражданские свободы. А там лиха беда начало - об изначальных мотивах потом легко забудут ради высоких государственных целей! 

Эта тонкая игра с подставными целями ведется непрестанно на протяжении последних 10-12 лет. Нам говорят, что надо бороться с терроризмом, и поэтому отменяют выборы губернаторов. Нам говорят, что свобода - это не вседозволенность, и поэтому отменяют свободу манифестаций. Нам говорят, что общество надо защитить от экстремизма, и поэтому какой-нибудь не успевший с утра опохмелиться судья в Мухосранске вносит в реестр Минюста РФ в качестве запрещенной книгу, которую читают миллионы людей во всем мире. 

Нам говорят, что надо уважать чувства верующих, и поэтому услужливые холопы из Федерального собрания предлагают "поправить" ст. 282 УК РФ так, чтобы под нее попадали те, кто оскорбляет православного патриарха. Причем под оскорблением они понимают не то, что имеют в виду нормы законодательства - "унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме", - а вообще любое обидное слово, сказанное по адресу людей нежных, обидчивых и беззащитных. Таких, например, как патриарх Кирилл. И это не абстрактные предложения, а вполне конкретные. Судить предлагается организаторов премии "Серебряная калоша" и девушек из Pussy Riot. И срок предлагается в поправку вполне определенный - до двух лет лишения свободы. 

Конечно, на сей раз этот фокус не пройдет. Законодатели наши по природной своей безграмотности и интеллектуальной недалекости не в курсе того, что законы, ужесточающие наказание или положение обвиняемых и осужденных, обратной силы не имеют. Им, разумеется, на эти мелочи начихать. У них великие планы на ближайшее будущее. Планы по превращению России в фундаменталистское государство с жесткой центральной властью и покорным народом. Что-то среднее между Саудовской Аравией, где на днях отрубили голову "преступнику", осужденному за колдовство, и Северной Кореей, где власть передается по наследству от одного коммунистического вождя другому, несмотря на очевидные признаки семейного вырождения. 

Но не то беда даже, что власти заняты своим любимым делом, пытаясь загнать Россию обратно в стойло, а то, что в обществе это часто встречают с пониманием. Здесь корень зла и постоянных неудач России на пути демократии. Общество слишком легко смиряется с ограничениями, которые накладывает на него власть. Мысль о том, что на невольничьем рынке все-таки можно найти себе хорошего хозяина, все еще жива и пользуется некоторой популярностью.