ТРИ КДЮЧА СНЙПЕРА

Посвящается Татьяне Стешенко

      Замок был выбит, дверь в квартиру приотворена. Я выскользнул  из полоски света и застыл у стены. «Грабители? Вряд ли, - те не стали бы орудовать так нагло, без подельника на  стреме. Кто-то из окомпроматенных решил поквитаться с «журналюгой»? Так вроде никому я в последнее время на хвост не наступал. Ладно, суки, разберемся» 
     Я вынул из кармана «Паркер» с выкидной иглой, толкнул дверь и…
     В прихожей глыбилось абсолютно голое двухметровое нечто, от ладыжек до груди будто забинтованное в густую рыжеватую поросль. В свете лампочки лучилась лысина, палец у растянутых в виноватой улыбке губ - «молчи!», а со стиснутого в кулачине огненного мочала бороды стекала струйка.
  - Быть не может! Черный?!
  - Тсс-с, - он состроил свирепо-испуганную мину, и скосил глаза на дверь спальни. Потом за локти приподнял меня и троекратно, как на пасху, облобызал. - Ну,   братишка, здравствуй. А слез не надо. Живые мы.
   - Неужели Снайпер?
    Черный отпустил меня, мотнул головой - отрицательно. Входя в ванную, сдавленно пробасил:
   - Сваргань чего-нибудь.
       Пока он выпаривал многомесячную грязь войны, я варганил его любимые магазинные пельмени и жареное мясо с обилием чеснока и лука. Кромсая говядину, невольно вспомнил как на пятый день пребывания в отряде грызанула меня змея. Черный среагировал молниеносно: сцапал гадину за основанье головы, плюнул в разодранную пасть, рявкнул: «Ты охренела, глиста?!» - и, швырнув вверх, рассек ослепительно-черный в синеве неба извивучий иероглиф двумя краткими очередями. Потом полоснул ножом по укусу на моей ноге; пока хлестала отравленная кровь, приволок и козу, взрезал вымя и силой влил мне в глотку коктейль из молока и крови. Удивился я только тому, что меня не вырвало. Полдня  истекал я потом так, что - в буквальном смысле - камуфляжку выкручивал, а в ботинках хлюпало. А самое главное, лютый страх мой перед всякой ядовитой нечистью  - бесследно исчез.
   - Готово? - В облаке пара, с полотенцем вокруг бедер, Черный втиснулся в кухоньку. - Ты в комнате хочешь накрыть? Не надо. Здесь посидим.
       C медвежьим урчанием обнюхав дымящиеся лакомства, о чем-то задумался, резко встал и потопал в спальню. Возвратясь, накрыл третий стакан блокнотом, а сверху положил хлеб и связку из трех ключей. С натугой отодрав взгляд от этого памятника, выдавил:
   -  Во главе стола - командир.
    Помолчали.
   - Ну давай, помянем. – Черный, вопреки своей привычке все пить залпом, тянул водку медленно, давясь и морщась. Выпил и перевернул стакан. - Царствие Небесное.
   -  Не томи, Черный. Не чужие мы…


        Отряд Снайпера стерег подходы к станице, некогда многолюдной. Выжившие при разгуле чеченской  независимости  немногие русские своими силами восстановили часовенку. Служил в ней молодой – года три после семинарии – священник.
       «Командир стал частенько отлучаться. Я сразу смекнул: к отцу Николаю ходит. О чем толковали, не знаю. Но что добром это не кончится, было понятно. Сказал я ему: «Не свети батюшку». А он в ответ: «Семеро, братишка, семеро». Это значит, столько нечеченцев  в станице осталось. А год назад было двадцать. А  десять лет тому – семьсот человек жило в русской станице».
         Попадья была махонькая, с виду  - десятилетний ребенок. Тоненькая, русоволосая, с глазищами строгими – как на византийской иконе. Увидев ее впервые, командир отвел отца Николая подалее от глаз людских, спросил властно: «Слуга Божий, ты  куда привез ее? А? Ты на землю грешную спустись да поразмысли, что случится, если…».
         И случилось. Пропала Ксения. На мольбы  отца Николая  мирные чеченцы лишь усмехались: «Ну что, помогли тебе твои  русские? Молись своему Богу, может Он даст тебе жену другую – всем будет хорошо…».
        Вернули ее... В воскресенье, перед заутреней, у входа в  часовенку, пригретая Ксенией девчонка-сирота наткнулась на мешок. Багровый и заскорузлый от спекшейся крови. Завязанный шнурком с нательным крестиком Ксении.
         В тот день отец Николай творил службу в безмолвии. Когда потянулись к причастию, борода его от слез слиплась. То, что осталось от жены, он сам обмыл, отпел и схоронил у оградки.
         После похорон священник и девчонка-сирота как в воду канули.
         Обо всем этом  в отряде узнали спустя неделю, когда вернулись с задания – охотились на банду Адвоката. 
        А потом к бойцам приковылял Повернутый. Так чеченцы называли слабоумного раба. Слабоумным он стал после попытки побега. Почти год, ежедневно измываясь, его держали на цепи в собачьей будке и поили каким-то наркотическим пойлом. И что-то в мозгу его неисправимо повернулось. Когда сняли с него ошейник, поставили на ноги и приказали идти в хлев, он пошел спиной вперед, поглядывая через плечо. Во время второй чеченской войны медики попытались отправить его в госпиталь. Не получилось. Он ползал  перед врачами на коленях, скулил  и жестами умалял оставить у хозяина. Хотели увезти силой – намертво вцепился в порог хлева и завыл так, что решили: лучше не трогать. Кем он был прежде и как попал в рабство – так и не выяснили.
        «Повернутый принес записку. От Адвоката. Этот шакаленок басаевский в обмен на отца Николая, девчонку и двух солдатиков-срочников требовал встречи с командиром - один на один. Грозил заложников живьем сжечь…».
        Все в отряде понимали, что это значит; и всем было ясно: Снайпер пойдет. Он скомкал записку, погладил раба по грязной лысине и сказал: «Все честно. Вестник. Иного я не  заслужил. Именно таким и должен быть мой ангел».
        Отдал Черному документы, блокнот и связку ключей. Приказал: «Все твое. Квартиры оформят на тебя. Там знают». Потом оглядел его медленно с ненавистью и недоумением, будто впервые увидал, притянул за бороду и потребовал нательный крест.

«Ты ведь не веруешь». - «Не верую. Если б веровал - снял бы». Надевая крестик, оскалился: «Пойду я, помолюсь…» Взял Повернутого за локоть и  - будто надвое человека разорвали: со спины командир, а с лица…
        Пока они не исчезли, бойцы примагниченно глядели  им вслед. Слабоумный «ангел», восторженно поскуливал и кляксил безъязыкий рот, дергая резинку кем-то подаренного «попрыгунчика» - в ладонь его безостановочно влипал, отскакивал и снова влипал набитый опилками шарик. 
       Указанное в записке время истекло. Адвокат заложников не отдал. Черный собрал своих «промысловиков» и повел в горы. Самое главное было не засветиться. Если чеченцы учуивали, что на охоту вышли бойцы Черного, вся их дутая горская лихость вываливалась в штаны, - сидели по норкам, боясь лишний раз высморкаться или спешно переквалифицировались в мирных жителей. Бывало, чтобы отвести беду от других разведчиков, командование пускало в эфир мульки: на задании такой-то, - наивная эта уловка спасла не одну жизнь.
         Нужен был пленный. Его взяли. И выяснили: Адвокат уводит своих людей в Грузию. Черный прикинул маршруты, и охота продолжилась.
        «Неудачно. Кто-то из местных нас засветил. Уж очень торопились мы. Вышли из ущелья – место знакомое. Впереди – ручей, а за ним – минное поле на подступах к «зеленке». Глянул я в бинокль и…как в болото новокаиновое рухнул. Засосало по самые извилины». 
        Снайпера и заложников погнали на минное поле. Нагишом. Отец Николай вел за локоть Повернутого - их и счавкал первый взрыв. Второй – Снайпера…Солдатик один метнулся было к лесу – проткнули с двух сторон очередями. Потом еще взрыв - и осталась лишь девчонка.
          Пока шла она, у меня бинокль к морде прирос – танком не отодрать. Обет дал - уцелеет, в монастырь уйду. Всех святых молил -  только бы не шарахнули ей в спину, только бы  не…А что по минам пройдет -  это я и так знал».
         Боевики вгвоздили несколько очередей в ущелье, дав понять, что знают о преследователях- и улизнули в заросли.
        Девчонка уцелела. Доковыляла до ручья. Легла ничком. Когда бойцы до нее добежали, она спала. Свернувшись как в утробе, прижав колени к подбородку. Пока собирали куски тел и потом, в вертолете, она спала у Черного на руках.
         В станице останки сложили в доме священника. Черный сам их обмыл, уложил в сколоченные прихожанами гробы и перенес в часовенку.
        «Попросил я у отца Николая благословение, и начал, как умею, отпевать. Пока отпевал, бойцы, один за другим повыскакивали. Отпел я, вышел к ним, а они глаза отводят, молчат. Лапнул  я себя за голову, - дела…Черепушка как стеклянная, кирдык волосенкам - отвалились. После медик наш объяснил: постстрессовая реакция, мать ее так, бывает. Главное - борода целехонька. Еще и развеселил: в Отечественную у девок молодых годами менструации не было. И ничего, потом наладилась».
         Банду Адвоката месяц спустя «промысловики» Черного закапканили.
         До суда Адвокат не дожил.

       -  А девочка?
- В госпиталь сразу отправил. А когда из армии уволился, забрал. Надо, - Черный кивнул на ключи, - квартиры на нее оформить. Сделаешь?
- Сделаю. Как зовут ее? И лет ей сколько?
Черный вяло ковырнул нетронутые пельмени, позвякал ключами Снайпера и положил их передо мной.
- Рыська ее зовут.
- ?
- Дикая она. Молчит. Ни слова за два месяца. А на спине и груди – пятнышки родимые. Потому и Рыська. А лет, думаю, двенадцать.
      Он встал, отмахнулся от моего «уже?», быстро оделся и потопал в спальню. Долго стоял над спящей, потом, заметив на столике у кровати надкушенное ею печенье, сцапал его и сунул в рот. Заметив меня, улыбнулся затравленно, смутился и тихонечко вышел. Глянув вскользь на свое отраженье в зеркале прихожей, тронул с виноватой улыбкой щетину на голове: «Растут». Невольно, с нестерпимой отчетливостью, как въяве, представил я его в часовенке, когда, на глазах лысея, придушенным басом он отпевал… По лицу Черного было видно: он понял о чем я подумал и сам думал о том же.
   -   Пока на Валаам поеду. А там  - видно будет. Напишу. – С порога, через плечо проскрипел: - Там, у Адвоката…Беременная она.
         Разобрать записи в командирском блокноте не сумел бы и опытный криптограф. Какие–то закорючки, цифры, схемы, иероглифы, - Снайпер как-то обмолвился о своей любви к средневековой японской поэзии. Только на одной странице властно-игривым женским почерком было начертано: «Ты сам сказал: острие клинка не видит цели. Ты сам сказал: любовь и смерть – одно и то же, ибо ни в чем они не схожи. Ты сам сказал: встретиться могут лишь те, кто идет в разные стороны и постоянно меняет направление. И вот теперь…» - далее зачеркнуто и рукой Снайпера нарисован прижатый к губам палец - «молчи».
        Это был один из двух его любимых жестов: палец к губам, или вскинутая в римском приветствии ладонь, если он считал разговор бессмысленным.
       Рыська спала. Прижав колени к подбородку и прикусив край простыни. Казалось, она в любой момент может закричать. Но она не кричала. У кровати были разбросаны купленные Черным коробки с детской одеждой, в углу — его скомканная камуфляжка. Я бесшумно выскользнул.
     И когда прятал блокнот и ключи за икону, непоправимо почувствовал: мы никогда ими не воспользуемся. Никогда. Потому что двери, которые этими ключами можно было открыть  – взломаны.

                                            Аминь
.