Николай Второй как драматический персонаж

«За дневным чаем я перечитывал свои прежние дневники – приятное занятие»,- пишет в ноябре 1917 г. Николай Второй.

Вот для чего многие люди ведут дневники: чтобы когда-нибудь перечитывать с удовольствием. Чтобы запечатлеть, удержать ход, последовательность, подробности событий, свидетелем или участником которых нам посчастливилось стать. А спустя годы и десятилетия, когда появится такое желание, заново вызывать в памяти картины былого.

Это полезно и приятно автору дневника, но может пригодиться и другим.

Дневники Николая Второго начали публиковаться в «Правде» и «Известиях» с 9 августа 1918 г., вскоре после расстрела царской семьи. Цель публикации была вполне понятна: показать всему миру, каким идиотом был этот царь.

Можно сконструировать среднеарифметическую запись, так сказать, квинтэссенцию:

«Выспался хорошо. День теплый, но пасмурный. Много гулял. Убил двух ворон. Принял двух министров и трех послов. Обедал с тетей Марусей. Вечером получил печальную телеграмму о нашем отступлении и больших потерях. Пил чай с милой Аликс и дорогими детьми. Легли спать в 11 ч.».

А вот подлинная запись:

«3-го марта. Пятница

Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыл в Могилёв. Все чины штаба были на платформе. Принял Алексеева в вагоне».

Если не знать, то и не догадаешься, что «вчерашний день» - день отречения от престола!

«В лице доброго Плеве я потерял друга и незаменимого министра»,- это о том самом Плеве, которого обер-прокурор Победоносцев (не говоря уже о либералах) называл подлецом!.. Нет, подлецом он, кажется, называл другого министра – Дурново, а Плеве – дураком. Короче, скажи мне, кто твой друг…

«Совсем одурел от докладов»,- подобные фразы цитировались с торжеством: «Вот как он был глуп, этот Николашка!» - словно любой человек, даже самый умный, не может одуреть от долгой, напряженной и не слишком приятной работы!

Два высших чиновника подали прошения об отставке. Николай пишет, что просьба одного из них его рассердила. Почему рассердила - не упоминает. Фиксирует свое настроение, не объясняя. Потому что пишет для самого себя, а самому себе и так понятно.

Вот этот пропуск объяснений, мотивов, подробностей, комментариев «для чужих глаз» и придает дневнику характер тупости.

При желании и с помощью такого же выборочного цитирования можно доказать, что Николай был тонкой впечатлительной натурой, чуткой ко всему художественному:

«Шла новая, довольно бессмысленная пьеса «Обыкновенная женщина». Вернулись разочарованными».

«Во французском театре давали интересную пьесу».

«Спящая красавица» - отлично, давно не видел».

«Шла «Русалка», очень хорошо».

«Повез дочерей в театр. Наслаждался дивной игрой «Свадьба Кречинского».

«Вили Ферреро, 8-летний мальчик дирижировал оркестром, без нот и с большим знанием и огнем».

«Драма Кости (великого князя Константина, поэта и драматурга, писавшего под псевдонимом К.Р. – А.Х.) «Царь Иудейский». Впечатление потрясающее. Постановка редкая по красоте».

«Слушали великолепную игру хора Андреева на балалайках»

Конечно, эстетические оценки не бог весть какой глубины, но я знавал людей, считавшихся вполне культурными, которые были не способных сформулировать свои впечатления пространнее, чем «Потрясающе! Редкая красота! Великолепная игра!»

В дневнике Николая постоянно встречается: «Много читал», «Целый вечер читал», «Читал до 12 ночи». Обычно в таких случаях пишут, чтО именно читают, но здесь речь идет, очевидно, о деловых бумагах («Пришлось много читать», «Много читал и кончил всё»).

По воспоминаниям современников, царь любил читать вслух в кругу семьи юмористические рассказы Лейкина, Чехова и Тэффи. После февральской революции, когда он находился на положении пленника, у него появилось больше свободного времени. Это находит отражение в дневнике, вслух читаются не только «Граф Монте-Кристо» и детективные рассказы на французском и английском, но и романы Тургенева, Мельникова-Печерского («Хорошо написано»), Мережковского («Хорошо написано, но оставляет тяжелое впечатление»), подряд тома из собрания сочинений Лескова. «93-й год» Гюго, «Тартарен из Тараскона»,

Подбор литературы, в общем, отнюдь не свидетельствует о дурном вкусе.

В целом дневники императора говорят не столько о тупости или нравственной ущербности, сколько о совершеннейшей заурядности автора. Вот это самое странное: цесаревича воспитывали заботливейшим образом, с ним занимались лучшие учителя, его готовили к высокому предназначению. А Николай, став взрослым, ставит в дневнике восклицательные знаки как попало, пишет: «Бывший день рождения дорогого горячо любимого Папа», «разгавливались семейно» (имея в виду «разговлялись») и т.д.

В пику советской пропаганде сегодня принято умиляться прекрасным качествам Государя как сына, мужа и отца, тем, как близко к сердцу он принимал боль и страдания народа:

«9-го января. Воскресенье.

Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

Он добрый-добрый и очень-очень впечатлительный, Но тут же, без абзаца, дальше идет: «Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь».

Вообще «тяжело» - это дежурная реакция Николая на все неприятности, большие и малые. Погиб флот – «тяжело и больно», и «без моей душки Аликс пусто и тяжело», и «без известий от дорогой мама тяжело». Так что не надо преувеличивать силу его трагических переживаний.

«Мне минуло 46 лет. Вот-с!» - совсем чеховская фраза из царского дневника. В нем было что-то от чеховских персонажей, в Самодержце Всероссийском.

Чеховский персонаж, который из-за случайностей рождения оказался в центре трагедии шекспировского размаха.