«Сорок первое лето двадцатого века» ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

На модерации Отложенный

 

Глава 1. «Где-то на Смоленщине, утро 13-го июля 1941 года, пятница»

 

 

-Эй, командир! – раздался рядом чей-то громкий, зовущий меня голос. – Иди сюда!

Я обернулся на этот окрик и увидел в нескольких шагах от себя полкового комиссара Бронштейна Якова Моисеевича, а также стоявших рядом с ним моего командира капитана-пограничника Иванова Василия Ивановича и какого-то незнакомого мне подполковника-артиллериста, делавших обход позиций намечаемой обороны, проводя спешную рекогносцировку и отдавая последние указания.

 

-По вашему приказанию прибыл! – сделав пару шагов и приложив правую руку к оплавленному козырьку своей фуражки, очень громко выкрикнул я, вытягиваясь перед ними по стойке «смирно», как положено по армейскому уставу.

 

Отрапортовал я действительно очень сильно (хотя, не замечая этого), что даже комиссар Бронштейн чуть вздрогнул от неожиданности. Он удивленно, сквозь стекла своих очков, посмотрел на меня, бросая строгий и сердитый взгляд.

 

- Что орешь?! Как фамилия?! – сурово спросил он и, прищурив свои выпученные глаза, стал внимательно и серьезно вглядываться в мое лицо, а затем поинтересовался: - Контуженный, что ли?!

 

От пристального взгляда Бронштейна я немного оробел, словно под лупой разглядывал в свои золотые окуляры, а от заданного вопроса вдруг совсем растерялся. Дело в том, что в те дни я был немного не здоров, скорее всего, у меня тогда было некое психическое расстройство, связанное с первыми неделями войны, порой уже вообще ничего не соображал и не очень хорошо слышал, особенно левым ухом. Вот поэтому я просто не знал, что сказать комиссару. Заметив полное замешательство, непосредственный начальник Иванов, попытался ответить за меня: - Это лейтенант Круглов из моего…

 

-Я не тебя спрашиваю, - произнес Бронштейн, хамски перебивая его.

 

Тут очнулся я и тихо промолвил: «Лейтенант Круглов. Вы меня звали?» А сам подумал: «Может меня никто и не звал, может, голос просто померещился?»

Спиной стоял, со своими ребятами разговаривал, эмоционально обсуждали прорыв, матерились и даже шутили. А тут окрик, вроде голос комиссара был.

 

-Да, звал! Дело есть, - немного спокойнее заговорил Яков Моисеевич, - во втором батальоне только что комбат погиб, скончался от полученных сегодня ночью тяжелых ран. Так что принимай батальон. - Приказал Бронштейн.- Людей в нем мало осталось, всего полторы сотни, но со сборного пункта еще пришлем, будет подкрепление, да ещё и свежие армии на подходе.

 

-Товарищ полковой комиссар, у меня же нет опыта! – неожиданно для самого себя попытался я возразить. В тот момент вдруг представил, как несколько минут назад трагично умер от смертельных ранений бывший командир батальона капитан Петренко, хороший мужик был, я знал его не более недели, но сослуживцы, отзывались очень хорошо. С восхищением рассказывали, про то, как капитан водил в контратаки, в одном из боев первых дней войны, лично уничтожил и покалечил свыше 40 немцев, а теперь сам голову сложил, и тут же в голове пронеслась услышанная от кого-то фраза, что «комбаты долго не живут». Молодой, крепкий командир-кадровик, на вид не старше 30 лет, жить да жить, поймал сегодня ночью в грудь пару пуль. Перед тем как умереть, несколько часов хрипел, кашлял и плевался кровью, часто стонал, звал кого-то, наверно погибших товарищей, поскольку никто так и не откликнулся. Раненого капитана Петренко ребята вынесли под шквалом огня, завернув в шинель, когда других подстреленных парней бросали. И теперь его нет, наверно где-то остались жена, дети, родные, а он навсегда ушел, теперь ему на смену назначили меня, значит, недолго и мне осталось, прикажут в атаку и вперед, за мной батальон, ура. А я пограничник, не пехота, можно сказать другая специализация, никогда в штыковую не ходил. Да и из-за маленькой армейской практики, просто не знал, как бойцов на верную смерть поднимать, вероятно, только как этот капитан, ценой жизни.

 

-Что-о-о?! Как нет опыта?! – Бронштейн уставился на меня злыми, почти взбешенными глазами и мимика пожилого, морщинистого лица выразила агрессивную гримасу. Он метнул в меня испепеляющий взгляд, затем посмотрел сердито на Иванова и после взглянул на подполковника-артиллериста. Василий Иванович спокойно выдержал пристальный взгляд Бронштейна, а вот незнакомец-подполковник испуганно опустил глаза, видя, как тот разозлился, рассвирепел.

 

Комиссар снова посмотрел на меня, в его глазах на выкате читалось бешенство и гнев; после короткой паузы он заорал диким голосом, от которого я чуть не упал в обморок, поскольку четко расслышал и не ожидал подобного поворота разговора, что он так в ответ крикнет, очень неожиданно.

 

-Нет опыта?! Вот и набирайся! Понял, Круглов?! Не выполнишь приказа – пристрелю! Задачу своего батальона узнаешь от Иванова!

 

-Так точно! Разрешите выполнять? – испуганно и взволнованно ответил я.

 

Бронштейн не ответил, вместе с подполковником-артиллеристом пошли туда, где расположилась и стояла целая батарея противотанковых орудий, возле которой суетилось много красноармейцев-артиллеристов – боевых расчетов этих пушек, одни закапывали орудия, другие уже маскировали готовые огневые позиции, подносили ящики со снарядами.

 

А мы с Ивановым остались вдвоем и до нас еще некоторое время доносились выкрики, точнее, долетали обрывки фраз Бронштейна, типа: «Видишь, они тут уже все совсем с ума посходили! Не выполнят, застрелю на хрен!»

Похлопывая деревянную кобуру - приклад, болтавшейся на ремешке через плечо справа на боку, достававшую почти до колена, с наградным «Маузером» внутри. Мы видели, как он из него вчера двух красноармейцев уложил несколькими выстрелами, прямо перед строем, за паникёрство и распространение немецкой пропаганды, они якобы вели среди бойцов антисоветские разговоры. При обыске у них нашли фашистские листовки с призывами сдаваться в плен или прочими лозунгами о борьбе с еврейским комиссарством и большевизмом. Одновременно листовка служила пропуском для трусов и дезертиров, немцы обещали хорошие условия содержания до конца войны, а потом уверяли, что всех отпустят по домам, жить в свободной от коммунистической чумы стране, во главе с Гитлером-освободителем строить светлое будущее и стать частью европейской культуры и цивилизации. Оба красноармейца по слухам не были трусами, первый бой приняли в Прибалтике, их часть дралась не хуже других, да и в плен не сдавались и даже не собирались, коль с оружием в руках были и столько вёрст прошли. Просто идею идти в прорыв всей гурьбой не поддержали, предлагали мелкими группами, нащупать разрывы между немецкими дивизиями и без боя перейти условную линию фронта, проще говоря, найти дырку и как вода через неё просочиться, без шума и пальбы. Несмотря на то, что они были рядовыми красноармейцами, вообще без званий, под их руководством была группа из 15-20 бойцов и младших командиров, а долговязый, небритый парень лет 27-28, видно, что из запасников, стал для них главным. Он уверял, что тонкая типографская бумага листовок идеальна для самокруток, почти как папиросная, но Бронштейн был непреклонен, приказал их разоружить и затем публично пристрелил перед всеми, не вдаваясь в дебаты. Теперь вот и нам угрожал, «Маузер» свой поглаживал, словно предвкушая новые выстрелы.

 

- Совсем озверел комиссар,- тихо, как змея прошипел Василий Иванович, затем по - злому ругнулся и смачно сплюнул,- жидовская морда.

 

Оно и понятно, Бронштейну бывшему начальнику отдела из ГУПП РККА (Главное управление политической пропаганды Красной Армии) по сути, жизнь спасли под Минском, взяли с собой, всю дорогу кормили и поили, телами защищали в перестрелках, несколько парней погибло, прикрывая его, большинство сегодня ночью. А он теперь кричит – пристрелю. Вот неблагодарный человек и фамилию мою знал прекрасно, только вышли к своим, мигом поменялся, власть над всеми взял, орал на людей постоянно, оскорблял. Тут и ещё один нюанс был, там под Минском, Василий Иванович заставил Бронштейна обратно гимнастёрочку одеть, хотя немецкие войска были кругом, очень близко и в плен комиссаров не брали, как и лиц еврейской национальности. А то шёл Яков Моисеевич в пиджаке, словно не крупный армейский политработник, а обычный беженец. Хотя его водитель был с оружием и в форме сержанта, он подтвердил личность полкового комиссара, да и документы и китель свой Бронштейн сохранил и беспрекословно подчинился, надел обратно, имел ордена Красного Знамени, Красной Звезды и медаль «ХХ лет РККА», но не руководил, даже почти не говорил. И пусть он был среди нас самым старшим по званию и по возрасту, окруженцы слушались только капитана-пограничника, называя уважительно за глаза «дядей Васей» или вообще «Батей». А комиссар в основном тише воды, ниже травы, как мышь серенькая, а теперь петухом ходит, всеми командует, орёт, грубит, пугает.

 

На нас не добро смотрит, словно хотел быстрее избавиться от случайных свидетелей своего позора, уже этой ночью пытался, в группу прорыва назначил погранотряд и других окруженцев, а мы уцелели, пусть и не все.

 

- Поздравляю с назначеницем, комбат,- невесело усмехнулся Василий Иванович,- растёшь.

 

Вот таким образом, я лейтенант-пограничник Круглов Алексей, в девятнадцать лет стал командиром стрелкового батальона сводного полка Красной Армии. Это знаменательное в моей жизни событие случилось примерно около одиннадцати часов утра тринадцатого июля 1941 года.

 

 

 

Лишь накануне вечером, мы наконец-то вырвались из вражеского окружения. Такого счастья я не испытывал давно. Повезло, не то слово. Ведь я до сих пор живой, пройдя столько передряг, воюя буквально с первых минут войны, от самой границы! Но только я не знал, и никто тогда не знал, что те передряги были еще цветочками, ягодки ожидали нас всех впереди!

 

 

 

Еще никто из нас не знал, что три дня назад уже началось Смоленское сражение, вошедшее в мировую историю, как самое ожесточенное и кровопролитное противоборство первых недель Великой Отечественной войны. Таких потерь вермахт еще не знал за все два года глобальной войны. А жертвы врага на Восточном фронте за первые недели, сразу превысили всю прошлую убыль войск и боевой техники. Наши потери, к сожалению, были намного больше, в разы. Такого нападения, вероломной агрессии страна не знала с Киевской Руси, нашествие татаро-монгол и Наполеона и прочие военные конфликты вместе взятые, не шли ни в какое сравнение немецко-фашистскому наступлению на СССР. Театр военных действий (ТВД) от Баренцева до Черного морей, кто бы мог подумать, что такая война возможна между людьми и на нашей земле, затронув весь многонациональный и многомиллионный народ. Почти каждого жителя Советского Союза, а население было почти 200 миллионов коснулось всеобщее горе и сострадание, во многие дома пришла беда. Но летом сорок первого люди даже не представляли, что это лишь только начало Великой трагедии, время тяжелейших катастроф и поражений Красной Армии набирало обороты. Больше месяца не удавалось остановить наступление германского вермахта и всем понятно, куда их танки и пехота, пушки и самолёты прут, теперь рубежом обороны стала смоленская земля, западная область РСФСР, ровно полпути из Беларуси в Москву.

 

 

***

- Слушай меня внимательно, комбат,- перед тем как уйти на свой участок обороны, напутствовал Иванов, теперь он был начштаба полка РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии) под командой полкового комиссара Бронштейна,- главное, не давай немцам близко подойти к окопам, лучше издали лупите из всех винтовок и пулеметов. Если враг приблизится на полста метров, готовь контратаку. Прав Круглов, опыта у тебя маловато, да и я тебя этому не учил, не думал, что нам погранцам в окопах придется сидеть за сотни верст от границы. Так что придется тебе сразу на практике военную науку постигать, без лишней теории. Пойми, если фашисты близко подберутся, сидящие в окопах лишаются преимущества, поэтому смело поднимай бойцов в рукопашную, они знают, что делать. По команде бросайте гранаты и сразу на врага, с криками, с напором. Если «гансы» драпанут, за ними не бегите, лучше в спины пальните, быстро трофеи соберите и бегом обратно в окопы и снова издали встречайте прицельным огнем. Если надо все по-новой повторите, важно не подпустить их на расстояние броска гранаты, бросайте их первыми и в штыковую. Ничего не бойся, это не сложно. Уяснил комбат?

 

- Так точно, спасибо, Василий Иванович,- сердечно поблагодарил я своего командира, что бы я без него делал, не знаю. После его инструктажа, стало спокойнее на душе, теперь я точно знал, что от меня требуется и как этого добиться. Не будь капитана рядом, наверное, наломал бы дров в своем первом крупном сражении.

 

На прощанье он крепко пожал мне руку, дал еще парочку дельных советов и отправился на командный пункт к Бронштейну.

 

 

Двести шестьдесят два бойца моего батальона уже начали подготовку оборонительного рубежа немного в стороне, чуть левее основных сил нашего сводного полка Красной Армии, в соответствии с приказом Бронштейна. Согласно приказу комиссара, главной задачей второго батальона, находящегося под моим командованием, являлась защита левого фланга нашей линии обороны. То есть красноармейцы моего батальона должны были отбивать все попытки вражеской пехоты обойти, окружить или обхватить слева оборонительные позиции полка. Вот поэтому мои бойцы и сержанты, обливаясь потом, копали окопы, рыли траншеи и ходы сообщения, возводили бруствер, словом, зарывались в землю, предчувствуя жестокую битву. Окопаться решили по полной программе, чтоб остановить вражеское наступление, бой предстоял жаркий и долгий, а в окопе немного спокойнее, имеется хоть какая-то защита, возможность выжить, уцелеть.

 

Справа от второго батальона расположился отдельный истребительный дивизион из трех десятков 45-мм противотанковых орудий и тяжелый танк «КВ-1», обшитый дополнительными броне листами.

 

Такой танк я видел впервые, их передали в войска совсем недавно и в очень ограниченном количестве, экипажу здесь предстоял первый бой, прислали на усиление обороны артдивизиона, а теперь, сводного полка РККА. Беглого взгляда на стальную громаду «Клим Ворошилов» было видно, что наши новейшие танки намного мощнее немецких танкеток. Ребята артиллеристы рассказали, что видели пятидесяти тонный танк «КВ-2», тот вообще намного больше «КВ-1», гораздо внушительнее. Новые тяжелые танки вселяли оптимизм, подкрепляли уверенность в победе, да и средние танки Т-34 говорили, что серьёзно о себе заявили в первых сражениях с немецкими стальными армадами.

Жаль всего один тяжелый танк прислали, но всё равно с ним лучше, чем без него.

Думал посмотреть во время боя, как он будет защищать орудия ПТО, его замаскировали рядом с сорокопятками, чтобы останавливать прорвавшиеся танки и пехоту противника. Не видел никогда советских танков в действии, первые недели в основном германское танковое нашествие и масштабное отступление РККА от них, разбитая советская техника, но тут создали крепкий оборонительный рубеж, предстояла первая крупная битва, отсюда лёгкий мандраж и порой страшная тревога. Неизвестно какое количество войск враг против нас пошлёт, вдруг дивизию или корпус, но несмотря на это, настроение было какое-то торжественно-боевое. То, что хотели – случилось! Мечтали вырваться из кольца окружения и выйти к своим, получите! Желали драться плечо к плечу с красноармейцами и ополченцами, на те вам, пожалуйста!

Многое другое в то утро было для меня в новинку, чувствовал, фашистам здесь крепко достанется. Ощущал сопричастность к большой силе, скопившейся почти на стыке границ России и Беларуси, здесь фашистов мы были просто обязаны остановить, дальше, в пределы РСФСР, к Москве их пускать было нельзя, их чудовищную, варварскую войну, навязанную нашему народу, пора было прекращать.

Регулярная воинская часть, к которой мы с боем вышли из вражеского окружения, была вооружена до зубов, прибыла сюда накануне, из Подмосковья, имела несколько бронемашин с башенными пушками и пулеметами, их тоже вкопали в землю, усилив в центре оборону полка, превратив в долговременные огневые точки. Но самое главное, это наличие тридцати «сорокопяток», маленькие пушки представляли большую угрозу танкам и бронетранспортерам врага, а также пехоте. Не даром эти замечательные орудия некоторые бойцы ласково называли «Аннушками», удобные, приземистые, обладавшие огромной убойной силой, особенно с близких дистанций, пробивали броню любого немецкого танка начального периода войны, с такими пушками воевать было гораздо легче, тем более имея их целый дивизион под командованием того подполковника-незнакомца и его обученных артиллеристов. В их усиленном отдельном противотанковом артдивизионе служили парни не первого года службы, многие кадровые военные и сверхсрочники, обучавшиеся, проводившие стрельбы, тренировки, повышали навыки, боевые расчеты работали как один механизм, слажено, во взаимодействии. Эта воинская часть была в качестве оперативного резерва, из московского военного округа, часть повышенной боевой готовности, могла перекрыть шоссе, на время задержать или остановить прорыв вражеской бронетехники и пехоты, а окруженцы и ополченцы-добровольцы отлично дополняли общую ударную мощь, боевой настрой, желание выстоять и победить.

 

 

На правом фланге нашей обороны окопались бойцы первого и третьего стрелковых батальонов, в резерве находился разведвзвод, саперная часть и немного конницы с обозом. Всего нас собралось и заняло оборону в тот июльский день более полутора тысячи бойцов и командиров Красной Армии.

 

И пусть нас всего была половина от стандартной численности обычного стрелкового полка РККА (согласно штатному расписанию полк должен иметь не менее 180 человек старшего и среднего комсостава, более 400 младших командиров и около 2500 красноармейцев), но зато какая половина! Почти 200 автоматов и пулемётов, более 1200 винтовок и карабинов, гранаты и бутылки с бензином, чуть позади окопов расположилась миномётная батарея с десятком ротных миномётов 50-мм и двух крупнокалиберных, поле впереди и саму дорогу обильно заминировал взвод саперов-инженеров.

 

Я был уверен, что закопавшиеся в землю красноармейцы серьёзно осложнят наступательную задачу противнику, а там глядишь придут обещанные подкрепления, краем уха слышал, что наши танки на подходе, главное здесь задержать немцев, не дать врагам прорваться к Смоленску, до которого по этой дороге было рукой подать, каких-то 60-70 километров. Как нам сказали при выходе из окружения, там под Смоленском прибывают наши войска из глубины страны, разворачиваются новые армии, что успех фашистов временный, связанный только с коварным нападением, скоро они получат по полной. Такие сведения среди нас распространяли ополченцы, которые пришли колонной со стороны Смоленска, они единственные, кто двигался на запад, все остальные бежали без оглядки строго на восток, от шума приближавшейся канонады. Мужчины разных лет в штатском (рабочие заводов и предприятий, с винтовками и гранатами, все добровольцы), мальчишки и даже девчонки с медицинскими сумками и мелкокалиберными винтовками на плечах пришли к нам на помощь. Всего человек 100-120, без лишних слов вставали в окопы или рыли свои, готовые разделить участь битвы вместе с воинами, на равных, не забывая делиться свежей информацией из советского тыла, согревая сердца одичавших и измученных окруженцев, с радостью помогавшим вновь прибывшим обосноваться на новом месте, в преддверии первого и возможно последнего боя. Война пришла на русскую землю, скоро докатится до колхозных полей Смоленщины, ещё месяц назад таких событий даже в бреду не ожидали. Подмога всегда приятна, может когда-нибудь и смена придёт, в тыл пошлют на переформировку, ведь три недели без выходных, с первых минут войны, без сна и покоя, под ежеминутной угрозой убийства, хотелось немного поспать, отдохнуть и обратно в поход на Берлин. Утром артиллеристы рассказали, что во всех городах и сёлах военкоматы переполнены, идет круглосуточная запись добровольцев, от желающих нет отбоя, вся огромная и великая страна встала на отпор врагу, ополченцы тоже подтверждали, прежде всего, своим присутствием.

 

От этих новостей, я был счастлив также как и от долгожданной встречи с регулярной Красной Армией, выстраданной долгими походами по лесам и болотам от самой западной границы, омраченными смертями и ранениями многих товарищей, голодом, унижениями и лишениями, попавших в кольцо германского окружения. И, наконец, воссоединение с нашими войсками произошло, что придало дополнительных сил, подняло боевой дух и настроение, прогнало прежние тяжелые мысли и уныние. То о чем долго мечтали, наконец-то сбылось, причем даже лучше, чем представлялось. Теперь мы имеем возможность драться в открытом бою, а не в «котлах» и «огненных мешках», в которых нахлебались своей крови через край, наголодались и настрадались до предела, озлобились. Настала пора дать в морду зарвавшимся захватчикам, по крайней мере, всё необходимое для достойного отпора врагу у нас было, осталось их только дождаться и как следует встретить.… Надоело бегать и прятаться как трусливые зайчики, вон всю Беларусь проскакали, отдали фашистам столько земли, с родными городами и деревнями, лесами и лугами, озёрами и реками, а главное и самое страшное, что вместе с нашими согражданами, их было жаль больше всего, не смогли защитить, хотя и были обязаны. На то и армию народ содержит, чтоб охранял, а мы пока только отступали, а кое-где в панике бежали под немецким натиском. Всё, надоело бегать, дальше не куда, началась российская территория, приказано стоять насмерть, не пропустить врага вперед, храбро держаться до прихода наших главных сил. А коль кому доведется голову сложить, так некуда деваться, теперь кругом война, от судьбы не уйти. Важно успеть напоследок, прихватить с собой в мир иной, как можно больше вражеских солдат и офицеров, продать подороже свою драгоценную жизнь, а если повезет, то и уцелеть в бою и пережить всю битву до полной победы. Сомнений не было, что Советский Союз выиграет в конечном итоге войну с Фашистской Германией и их союзниками, наши люди были так воспитаны, верили, что скоро дойдем до Берлина. С такой верой, возможно и умирать не страшно, но каждый хотел спастись от немецкой пули или осколка, инстинкт самосохранения заставлял надеяться на лучшую долю, чем близкую погибель, дурные мысли старались отгонять как можно дальше, но и о чём-то уж слишком хорошем, думать не получалось. Хотя утро 13 июля выдалось лично для меня радостное, к тому же досыта накормили, угостили махорочкой, обнадежили хорошими новостями, настороженная тревога закралась в душу, жить дальше очень хотелось, а тут бой скоро. Если сбежишь, то трусом и дезертиром объявят и расстреляют, а мне только через месяц двадцать стукнет, и война с фашистами никого не щадила, уже столько смертей видел, а калечила как, не передать, такое можно понять, если только на себе испытать, всё остальное демагогия. Порой думаешь, уж лучше сразу на небеса, чем по земле без ног ползать, в тоже время не стоило забывать, что жизнь у человека одна, по сути, бесценна.

 

То, что нас ожидало тяжелейшее испытание в жизни, никто не сомневался, ведь если немецкая армада двинет по этой дороге, то мимо нас им никак не пройти. Полк наглухо перекрыл грунтовку, оборонительный рубеж готов, местность поделили на сектора обстрела, стволы пушек и миномётов, станковых и ручных пулемётов, винтовок и карабинов, направлены в сторону вероятного появления вражеских войск…

 

…Все люди разные, поэтому каждый по-своему ждал предстоявшего боя, продолжая готовить оборону и настраиваться на схватку с сильным противником, значительная часть бойцов немцев и в глаза ещё не видела, другие уже успели от них натерпеться, поэтому больше их опасались и ненавидели, жаждали мести. В возводимых траншеях разговаривали, курили, шутили, кто-то даже пел, кажется, ребята и девчата из истребительного батальона народного ополчения. Кто-то молча молился или тихо смотрел на дорогу, некоторые умудрялись дремать в отрытом окопчике, а один пожилой, рослый красноармеец с усами вслух читал стихи собственного сочинения, с солёнными словечками, в основном про любовь и отношения между мужчиной и женщиной, под дружный хохот молодых парней.

 

Глядя со стороны, чудилось, словно время не повисло в тревожно-томительном ожидании перед битвой, а вернулось в мирную жизнь. Оказывается, я так отвык от смеха и шуток, песен и прибауток, а ведь война началась совсем недавно, и кончаться в ближайшие дни не собиралась. Еле уловимый привкус нервозности все-таки летал над нами, теми, кто уже нюхал пороху, а вот новобранцам и необстрелянным красноармейцам, судя по их юмору, вроде все ни почём, море по колено, война не война, а так весёлая прогулка за город. Конечно, задорный настрой лучше, чем страх, но «бывалые» не шутили, больше о чём-то думали, каждый о своём, почти не разговаривая друг с другом. Может, и вспоминали прошлое или представляли будущее, но в них я был уверен, все-таки кадровые военные, такие не должны были дрогнуть в бою, за плечами большинства годы службы, некоторые ветераны прошлых войн. И то, что именно они выбрались живыми из окружения, говорило о многом. По очень примерной статистике, поскольку точные цифры не известны (всех не посчитаешь), из разбитых возле границ армий, дивизий, корпусов, рот, взводов и прочих подразделений Красной Армии, потерпевших полное фиаско и разгром в приграничных сражениях, к своим через фронт пробился каждый десятый или сотый из уцелевших, проще говоря, единицы, остальные как мухи гибли в котлах или попадали в плен.

 

 

 

Одного взгляда на мой батальон с поредевшими ротами было достаточно, чтоб понять, что общая трагедия катастрофического начала Великой Отечественной войны не сломила волю красноармейцев и сержантов к ожесточенному и упорному сопротивлению. Они лягут костьми, но не побегут, не сдадутся на милость врагу, это было видно по их лицам, можно у каждого, как говорится, прочитать на лбу, что с данного рубежа обороны никто без приказа не отойдет. Было в них нечто обреченного покорства военной судьбе, куда кривая выведет, как кому повезет, наверно имелись среди нас такие, которые изначально считали бой на картофельном поле возле смоленской деревушки последним, лично я верил, что доживу до великого дня нашей победы, иначе жизнь потеряла бы смысл.

 

Немецкого наступления здесь никто не хотел, но, скорее всего оно было неизбежно и вполне вероятно, что именно сегодня, в самые ближайшие часы.

 

Появление немецких войск и танков после полудня стали ожидать с минуты на минуту, поскольку в небе над нами все чаще и чаще кружил вражеский самолет-разведчик, а также летали истребители и бомбардировщики противника. Эти фашистские летающие машины обстреливали и бомбили дорогу, проходящую между населенным пунктом N и тем картофельным полем, на котором занимал оборону наш сводный полк РККА (Рабоче-Крестьянская Красная Армия).

По этой уходящей на восток (к Смоленску) дороге все реже и реже двигались колонны, вернее толпы мирных жителей, проезжали обозы с беженцами, которые торопились покинуть места боевых действий и попытаться спастись от бежавшей за ними войны. По дороге, вместе со стариками, женщинами и детьми, уходили на восток, точнее, пытались отойти командиры и бойцы из разрозненных отступающих частей советских войск. Но контрольно-пропускной пункт (КПП), организованный бригадным комиссаром Бронштейном возле деревни N, немедленно задерживал военнослужащих РККА и тут же пополнял ими ряды нашего сводного полка. От влившихся в наш полк красноармейцев доносились тревожные слухи о том, что уже очень близко, всего в десяти километрах отсюда, в нашу сторону по этой дороге мчалось большое количество танков и двигались огромные полчища фашистов, многокилометровые колонны сухопутных сил.

 

- Их много, сотни танков! Такая силища! Сейчас сами увидите! Эх, помирать-то рановато, а придётся!!! Не окопы, а могилы себе роем!!!

 

Пессимистов пресекали, а осадок оставался внутри.

 

От этих сообщений прибывших в наш полк бойцов и командиров из разрозненных отступающих частей Красной Армии, честно признаться, было неспокойно на душе, а если еще более правильно выразиться, то можно сказать, что у многих в тот день кровь застыла в жилах перед ожиданием схватки с многочисленным противником.

 

А пока немцев не было, только вражеская авиация иногда подвергала бомбардировке дорогу, поле и населенный пункт. От бомбежки возник пожар в деревне, сразу несколько домов и деревянных построек запылали, сначала повалил сизый дым, потом чёрный, в жару хорошо разгорелось, с треском и копотью в голубое небо. На дороге, возле нескольких глубоких воронок, лежали трупы мирных граждан, военных, догорал подбитый грузовик, валялись щепки, оставшиеся от телег.

 

Палящее солнце обжигало своими лучами измученных красноармейцев, которые, махая саперными лопатками и копая землю, продолжали приготовления к скорой и неминуемой встрече с врагами.

 

Тем временем, пока бойцы и несколько сержантов моего батальона зарывались поглубже в землю, отдав им распоряжения и обозначив окончательные контуры обороны, я позволил себе немного отдохнуть и укрыться от жарких солнечных лучей раскаленного, душного и знойного июльского дня. Я ненадолго присел в тени одиноко стоявшей березы и спиной прижался к ее стволу, сказывалось напряжение последних недель. Казалось, что ноги уже не держат, частые головокружения буквально выбивали землю из под меня. Вероятно остаточные явления после контузии, полученной в первые часы, начавшейся три недели назад страшной войны ещё имели место. Жуткие головные боли, и приступы недомогания преследовали меня регулярно, я даже стал привыкать к ним. Снял с ремня флягу, открыл ее, хотел, было сделать несколько глотков, но она оказалась пуста.

 

«Эх, какая досада!» – печально подумал я, ведь в горле моем пересохло и жажда начала мучить меня.

 

Метрах в десяти-пятнадцати от березки, возле которой я уселся, была по левому краю огромного картофельного поля небольшая березовая роща, где по моему приказу расположились две пулеметные точки. К моему счастью, в рощу мимо меня проходили два вторых номера пулеметных расчетов, которые несли в руках сразу несколько коробок с пулеметными лентами для своих «Максимов» и целое ведро воды.

 

-Ребята, дайте воды попить, - окликнул я красноармейцев.

 

-Пожалуйста, товарищ комбат, - сказали бойцы.

 

Наполнив свою флягу и напившись вдоволь студеной воды, я сердечно поблагодарил двух солдат и сказал им: «Когда попрут немцы, сразу себя не обнаруживайте, а лучше, выждав момент, ударьте по ним во фланг, да так, чтобы покрошить как можно больше гадов. Ясно?»

 

-Так точно, ясно, товарищ комбат, - ответили мне пулеметчики, и пошли в свои укрытия.

 

Я сам не знал, зачем это сказал, просто я, наверное, устал от тяжелых дум и молчания. Как часто это на войне случалось, что порой, бывало, только перекинешься парой слов с кем-то, как через мгновение твоего собеседника не стало. Не забуду, как на одном привале парень с Урала, наш пограничник, Женька Баженов, травил байки у костра, рядом рванул снаряд, все в рассыпную, а он так и остался сидеть с дымившимся в руках котелком, только полголовы осколком снесло и кровища хлынула. Ещё двоих тогда ранило, меня к счастью пронесло, а был рядом, слегка опять оглушило, а так ничего. За последние дни я так вымотался, что уже ничего не соображал и не понимал, а просто выживал среди кошмара. В те самые тревожные и трудные дни конца июня-начала июля физические и духовные силы покидали меня, точнее я, как и многие, был на пределе человеческих сил, даже молодой организм начал давать сбой.

 

Сидя в тени березы и облокотившись на нее, я уже невольно закрывал слипающиеся от усталости глаза и почти моментально погружался в дремоту. Я не помню, сколько суток я не спал, только помню, как шел и воевал, как шагали от самой границы, как прорывались из окружения. Чтобы отогнать эти тяжелые воспоминания своего недавнего прошлого, я силой воли заставлял себя открыть глаза. Глядел на бойцов своего батальона, передо мной мелькали усталые лица и потные спины солдат, рывших землю. Они копали землю, не обращая на меня никакого внимания, каждый думал и беспокоился о себе, каждый готовил свой личный рубеж обороны.

 

Мои веки снова слипались и тогда перед глазами в моем сознании снова мелькали видения, и образы пережитых недавно самых жутких дней начала войны, они становились отчетливее, словно заново их проживал.

 

Нечеловеческими усилиями я вновь открывал глаза и опять всматривался в лица красноармейцев своего батальона. Я видел лица, которые были мне совершенно незнакомы. Я не знал даже фамилий и имен этих людей, но в то же время, в те печальные летние деньки и ночи, которые для многих бойцов и командиров Красной Армии слились в один бесконечный бой, одним словом, у большинства на фронте лица и судьбы были очень и очень похожи. Почерневшие от солнца, пороха и пыли, исхудавшие и небритые лица наших военных выражали мужество и решимость к самопожертвованию ради ратного подвига. Но в глазах, в почерневших от усталости и человеческого горя глазах, читалась у многих какая-то трагическая обреченность, а также невозможность понимания всего происходившего вокруг, у большинства в воспаленных глазах просматривалось почти полное безумие и даже страх. Действительно, у бойцов и командиров Красной Армии на фронте, в самом начале войны, порой ум заходил за разум от всего увиденного и пережитого. Ведь многие люди, оказавшиеся в такой экстремальной для жизни ситуации, каковой явилась жестокая и смертельно опасная война, честно пытались задержать германский вермахт, гибли не жалея себя, дрались до последнего вздоха. С тех самых первых ее минут, когда враги вероломно перешли государственную границу, Красная Армия оказалась вовлеченной в смертельную битву с сильнейшим и превосходившим по многим показателям и во многих отношениях противником, всячески пыталась оказать сопротивление стремительно продвигавшейся вглубь нашей страны немецко-фашистской военщине, а остановить их агрессию никак не могли. В самый начальный период боевых действий с вооруженными силами противника многие из нас не только не могли опомниться от полученных серьезных и разрушительных ударов судьбы, но и просто хоть как-нибудь осмыслить, понять суть происходивших с нами событий военного времени. Например, почему, несмотря на мужество и отвагу проявленные нашими первыми эшелонами войск прикрытия, враг сумел глубоко прорваться вперед и захватить значительную часть нашей территории за столь короткий срок и вообще, где наши танки, самолёты, почему к пограничникам не пришла подмога и война не перенеслась на землю врага и таких вопросов до бесконечности. В долгом пути отступления нам попадалась на глаза только разбитая или брошенная советская техника, превращенная в хлам, а так чтобы видеть танки в бою не доводилось, не говоря уже про самолёты. Зато на немецкие, крестатые боевые машины насмотрелись и на земле и в небе. У страха глаза велики, хаос и паника привели к массовому исходу войск с недавно занятой земли, ещё не до конца превращенных в полноценную советскую территорию, воевать там было сложно по многим причинам. Два года назад часть восточной Польши, стали Западными Беларусью и Украиной, часть населения бывшей панской Польши, особенно среди буржуев, помещиков и националистов была настроена враждебно, причем не открыто, как в послереволюционные годы на протяжении 20-летия с окончания Первой Мировой войны, когда Польша из провинциального уезда Российской Империи откололась и стала независимым государством и затем долгие годы враждовавшей с Советской Россией и Белоруссией, ведя против нас подлую подрывную деятельность, в результате которой борьба носила затяжной и жестокий характер, с обеих сторон совершались военные преступления. Поэтому значительная часть красноармейцев устремились за так называемую линию Сталина, условно проходившей вдоль старой польской границы 1939 года, до освободительного похода против белополяков, многие бывшие польские жители встретили РККА радушно, их армия против нас почти не воевала. Гитлеровская Германия и Сталинский СССР разделили польское государство на две части и создали между собой непосредственную границу. А линия Сталина проходила за сотни вёрст на восток и считалась нашей территорией, там считали, для нас будет спасение. К сожалению, когда погранотряд добрался до туда, от мощного фронта остались «одни рожки да ножки» и толпы разрозненных красноармейцев, напоминавших скорее анархистов, чем регулярное войско, каждый двигался куда и как хотел, некоторые вообще бросали оружие и сдавались. Вермахт наступал стремительно и с размахом, в нескольких местах прорвал укрепрайоны на старой границе, и пришлось снова топать по лесам и полям, через реки и болота, под угрозой полного окружения и истребления в местах концентрации или передислокации крупных группировок войск противника.

 

           Теперь ситуация сложилась иначе, мы заняли оборону перед врагом и на русской земле, за каждый клочок нужно сражаться, отступать дальше не куда, здесь держать врага и ждать резервов Западного фронта…

 

Чтоб компенсировать скудное наличие противотанковых гранат, бойцы крутили связки из обычных гранат, соединяли их шнурами или бечевкой от трёх до пяти РГД-ЗЗ, готовили зажигательные бутылки и спички. Немного неудобные бутылки оказались, выполненные кустарным образом на одном ликероводочном предприятии Смоленска, прежде чем бросить, нужно было запалить фитиль, поэтому бойцы делились друг с другом спичками и «черкалями», клали их в нагрудные карманы гимнастерок, чтоб в бою были под рукой. В других бутылках, были засунуты тряпочки, пропитанные керосином или бензином, они были снаружи и внутри бутылки, перед метанием их тоже следовало поджигать…

 

Против вражеской авиации «Люфтваффе» нам защититься было не чем, кроме окопов и ручных пулемётов и винтовок, гранату не докинешь при всём огромном желании. Сколько не палили в небо, сбить самолёт не получалось, а они продолжали бомбить. Горизонтальные бомбовозы «Хенкель» плыли на высоте, а пикировщики «Юнкерс-Штука» после первых залпов, низко не опускались, противно воя сиренами на верху, больше нагоняя страху.

-Эх, щас бы пару зениток, а нету,- сокрушался вслух усатый солдат рядом.

 

Было страшно на самом деле, только дураки не боятся. Ведь, сколько до войны бравых песен пели и трубили на каждом шагу, мол, пусть только сунуться фашисты проклятые, так дадим, что костей не соберут. И все случилось с точностью наоборот. Еще месяца не прошло, а фашисты до границ Смоленщины добрались! Отсюда до Москвы по прямой всего 500-550 километров. Всего полтыщи вёрст и стены Кремля можно рукой потрогать, до сердца России на скоростной машине можно за пол дня добраться или на поезде ещё быстрее. Вон куда «фрицы» пришли, теперь их так многие стали называть, поскольку не все немцы были фашистами. Мы надеялись, что трудовой народ Германии восстанет против Гитлера, ведь существовала же, пусть и недолго Баварская Советская Республика, имелись немецкие коммунисты и антифашисты, но нацисты давно подавили оппозицию и какое-либо сопротивление внутри страны, затем внутри Европы, теперь хотели разгромить и захватить советскую империю, потом весь мир.

 

Если думать глобально, то наш полк можно представить как один из заслонов на пути фашистов к осуществлению агрессии планетарного масштаба и обычное русское поле может стать ареной, на которой развернётся битва не только за Русь-матушку, а ещё и за будущее всего человечества. Подобные размышления придавали уверенности в праведности нашей войны, не мы первые на них напали, они вероломно вторглись, нарушив все прежние договоры и договорённости на высшем уровне, остаётся только обороняться на каждом шагу и сражаться за каждый рубеж, сдерживая немецкое наступление на Смоленск до подхода главных сил. Такими ожесточёнными боями можно изматывать и сковывать противника повсеместно, а затем, накопив силы перейти в решительное контрнаступление и прогнать фашистов со своей земли и добить гадов в их зверином логове. Беспощадно, также как они нас громили и крушили в первые дни Великой Отечественной войны, заставляя порой драпать на Восток со всех ног, из последних сил. Ну, бегству пришёл конец, сейчас дадим фрицам прикурить, пусть только сунутся сволочи, многих положим, и даст Бог сами, не умрём. Замаскированный и укрепленный противотанковый артдивизион, миномётчики, экипажи боевых машин - ДОТов и зарытая пехота уже были полностью готовы к отражению вражеских атак. Все были взвинчены до предела, главное не перегореть в томительном и тревожном ожидании, надо перебороть страхи и настраиваться на бой с холодной головой. Теперь более 370 пар глаз моего батальона обращены на мою скромную до этого персону, струхнуть не имел права, зелённая фуражка чекиста-пограничника обязывала ко многому, также как и звёзды политрука на рукавах. В бою должен быть героем, таким же, как бывший комбат Петренко, лишь бы не сгинуть в самом начале войны, пожить хотелось неописуемо. Помню, как сидел целый день под дождём, промокшее до нитки потрепанное обмундирование прилипло к телу. Вода с небес была тёплой, душ приятным, да и форма стиралась, освежалась от пыли и пота, только пятна крови и следы пороховых газов так не отмыть. Раздеваться нельзя было, сидели в канаве и ждали темноты, чтобы открытую местность и шоссе пересечь, днём по нему часто проезжали немецкие войска, сидели тихо до самой ночи, потому и проскочили без боя, на одном рывке. Тот дождь наполнил меня необычной энергией, впервые тогда ощутил, что поживу ещё какое-то время, неизвестно сколько, но ничего плохого в ближайшие дни не случится, несмотря, ни на что. Откуда взялась такая уверенность необъяснимо, но с таким настроением было легче выбираться из передряг и опасных скитаний вражеского окружения. Как сейчас мне не хватало того дождя, слишком было жарко и душно и нервишки натянуты словно тугие струны, успокоится сложно, в голове целый рой разных мыслей, но, представив капли дождя на себе сначала провалился в черную пустоту, затем сладко задремал под берёзкой…

•         •         •

 

Мои глаза снова закрылись и тут же, почти мгновенно на меня нахлынула волна воспоминаний недавно прожитых моментов жизни. Тогда я, молодой парень, сразу же после окончания Московской Высшей школы НКВД СССР был направлен в звании лейтенанта погранвойск в Белорусский пограничный округ (Западный Особый Военный Округ) на пограничную заставу №13 (резервную, второй линии), находившуюся недалеко от города Брест-Литовска в Западной Белоруссии. Школу я закончил за полтора года вместо трёх положенных, по ускоренной программе, стране срочно были нужны молодые командиры с политическим уклоном, решили, что доучимся на практике. Кто же знал, что на такой суровой и крайне опасной службе придется не учиться, а выживать под шквалом огня и градом настоящих осколков бомб, снарядов и мин. А тогда не терпелось оказаться на границе, в бинокли разглядывать настоящих фашистов, поделивших с нами Польское государство 2 года назад, проложив новые пограничные рубежи между Третьим Рейхом и Советским Союзом. В мае возле стен Кремля и Мавзолея на Красной площади перед выпускниками выступал товарищ Сталин, он особо подчеркивал важность западного направления, не исключал войну с фашизмом, поэтому все рвались в ту сторону. С другой стороны, на восточной границе, Отчизне угрожали японцы, но я был сильно обрадован местом службы и от столицы близко, где я родился в 21 году 20 века и вырос и куда на поезде максимум двое суток в пути, можно друг к другу в гости ездить, если разрешат.

Только благодаря двоюродному брату отца мне удалось по блату попасть в школу пограничных командиров, минуя трёхгодичную службу. Дядя занимал высокий пост в органах НКВД-НКГБ СССР, поэтому попал по личному его приказу, зачислили сразу после обычной средней школы и вот учёба в Высшей школе позади, пролетели быстро 15 месяцев, появилось много новых друзей и знакомых, курсантские казармы и часто выходные дома, с мамиными обедами. А теперь вот новая, самостоятельная и интересная жизнь в самой западной части Советского Союза, на государственной границе, проходившей по бывшей польской территории.

Отгуляв в Москве свой короткий отпуск, оформив все документы, я попрощался с родными и близкими людьми на Белорусском вокзале и отбыл к месту назначения в комфортабельном полупустом вагоне…

…Уже тринадцатого июня 1941 года, ровно в 13 часов, я стоял в кабинете начальника 13-ой погранзаставы капитана Иванова Василия Ивановича. Чертовщина какая-то, тем более пятница была, но мы комсомольцы, в «бабкины приметы» не верили, просто так всё сложилось, до заставы добрался благополучно, от самого вокзала на попутной машине домчался, даже на день раньше положенного срока.

 

Я предстал перед Ивановым в новой суконной гимнастерке, с двумя красными кубиками в зеленых петлицах и с белоснежным подворотничком, пришитом утром в поезде, побрился, хотя сбривать было особо нечего, освежился одеколоном, который подарила мне сестра, аромат изумительный. На коротко стриженной голове у меня была новая командирская фуражка с зеленым верхом, красной звездочкой на синем околыше и с черным лакированным козырьком. На совсем новом кожаном ремне висела кобура с ТТ, а через плечо – кожаный ремешок портупеи. Моя прямоугольная пряжка командирского ремня сияла натертой до золотистого блеска звездочкой. Широкие брюки-галифе синего цвета с красной ниточкой - окантовочкой и начищенные почти до зеркального блеска хромовые сапоги, в общем, все это говорило о том, что владелец обмундирования только совсем недавно надел новую форму лейтенанта-пограничника и был в полном восторге от своего внешнего вида. В детстве я очень мечтал стать командиром, и вот она сбылась, да так хорошо, как и представить не мог. В начале сороковых годов красные командиры были в почете и в уважении, можно сказать, привилегированная категория граждан, с довольствием и жалованием намного выше среднего достатка. После выпуска всем бывшим курсантам, ставшим командирами, из ГУПВ (Главное Управление Пограничных войск) выплатили солидную по тем временам премию, мне хватило на дорогие подарки родным, на походы в рестораны, в парки отдыха, кино, выставки, музеи, пускали почти везде бесплатно, денег полные карманы, друзья и девчонки смотрели с восхищением. С друганами детства из двора и средней школы, с однокурсниками и девушками кутили сутки напролёт, собирали большие компании, весело проводили время, разумеется, форму не снимал. Даже ещё одну заказал, более лучшего покроя и оплатил в ателье запасную форму по своей фигуре из качественного материала. Жаль до отъезда портные не успели сделать. Родители обещали, потом посылкой прислать или самим привезти, если получится или может, меня в командировку пошлют, сам заберу. Поэтому обмундирование берёг, буквально пылинки сдувал, таким чистюлей стал, как говорится, всё с иголочки.

 

Начальник 13-ой заставы Иванов, внимательно разглядывая меня с ног до головы, все это, конечно, понял и в его пристальном и изучающем взгляде виделся явный интерес к моей персоне. После недолгого осмотра моей внешности он посмотрел мне прямо в глаза и немного удивленно спросил, с лёгкой иронией:

 

-Вы, собственно, ко мне по какому вопросу?

 

Я поставил свой большой фанерный чемодан на пол и торжественно ему доложил:

 

-Лейтенант Круглов! Прибыл к вам на заставу для прохождения армейской службы!

 

Я достал из кармана гимнастерки бумагу, в которой ясно и понятно, черным по белому, было написано и указано, кто я такой и почему я здесь. Вынув этот листок бумаги, я гордо протянул его капитану.

 

Тот взял, равнодушно развернул и, быстро пробежав глазами, прочитал документ, а затем весело произнес:

 

-А, выпускник школы НКВД! Очень рад! Добро пожаловать к нам! Меня уже предупредили по поводу тебя. Из самой Москвы несколько дней назад звонили, сказали жди нового зама! Завтра ждал!

 

Он вернул мне бумагу и очень крепко пожал руку.

 

-Садись. Чай будешь?

 

Я кивнул головой и облегченно улыбнулся, продолжая при этом взглядом изучать стоявшего передо мной человека – моего нового командира. Он высунулся во двор, кому-то крикнул самовар поставить и принести нам кипятку.

 

Василию Ивановичу на вид было около сорока лет. Это был рослый мужчина крепкого телосложения, с бритой наголо головой и с густыми черными бровями, со сломанным носом и массивным, почти квадратным подбородком, с выпуклыми скулами, пухлыми губами и с большим, глубоким шрамом на правой щеке. В его петлицах зеленого цвета горели по одной малиновой шпале, а на широкой богатырской груди гордо и ярко сверкал орден Боевого Красного Знамени. Заметив явное мое любопытство по поводу своей боевой награды, он не без гордости спросил:

 

-Нравится?

 

-Ага! То есть, так точно, товарищ капитан! – очень восхищенно, почти с восторгом ответил я, поскольку очень долго, с самого детства мечтал совершить какой-нибудь выдающийся подвиг и стать обладателем любого ордена или на худой конец хотя бы медали.

 

Надев военную форму, я думал постоянно об этом, потому что на груди моей новенькой гимнастерки в тот момент кроме комсомольского значка и пуговиц больше ничего и не было.

 

-Товарищ капитан, скажите, а этот орден вы здесь заслужили? – поинтересовался я.

 

В глазах Иванова вдруг промелькнула горькая усмешка типа: «Эх ты, мальчишка», но затем его суровые брови нахмурились, и лицо стало совсем серьезным.

 

-Ты про Халхин-Гол в Монголии слышал? Так вот, видишь этот шрам, - он указал рукой на лицо, - этот рубец и этот орден неразрывно связаны между собой! Понимаешь?! А сюда, на эту заставу, я попал после своего ранения. Но могу тебе уверенно сказать, сообщить по секрету, что и здесь, на границе, можно заработать и получить такой же. Запомни, сейчас тут обстановка не спокойная, можно сказать, почти напряженная. Понял?!

 

-Так точно! – вдруг обрадовано выкрикнул я, очень желая, чтобы во время моей службы на нашем участке границы обязательно произошло бы побольше всяческих там приключений, чтобы задержать какого-нибудь лазутчика или поймать вражеского шпиона и получить за это настоящий боевой орден или хотя бы, на крайний случай, любую медальку. Я был тогда просто переполнен наивными и романтическими мечтами о совершении подвига.

 

Но после первой встречи и разговора с Ивановым как назло потекли самые обыкновенные пограничные будни по круглосуточной охране государственной границы СССР. Участок западного рубежа нашей страны, защищавшийся пограничниками 13-ой погранзаставы в количестве 64 человек, был южнее города Бреста и был протяженностью более 7 км по берегу реки Западный Буг. Наша застава считалась резервной, второй линии, имела два мотоцикла, один грузовик, 4 конных тарантайки и брички, 6 служебных собак, могла прийти на помощь нарядам, дозорам, организовать погоню. В главную задачу входило не допустить через так называемую «линию Молотова» вражеских агентов, шпионов, провокаторов, нарушителей. Короче работы было много, без сна и покоя, почти в постоянном напряжении, поскольку в июне случаи нарушения и перехода на нашу сторону стали регулярными, боевые тревоги частыми.

Я день за днем постепенно втягивался в работу заместителя начальника погранзаставы, во всем старался помочь капитану, брался за любую работу и поручения, и буквально глядя в рот, запоминал почти каждое слово опытного командира, учился у него всему, он стал мне хорошим наставником. «Эх, как же хорошо здесь в Западной Белоруссии. И с командиром мне повезло, и застава вполне подходящая, и пограничники относились ко мне с уважением, я один со всей заставы был из Москвы. Если так все пойдет и дальше, то армейские будни могут пролететь незаметно и служба на границе подойдет к концу, а далее мое воображение и фантазия рисовали радужные перспективы будущего, думал потом в военную академию поступать, чтоб затем полковником или даже генералом стать». Примерно так я мечтал незадолго до начала войны, переполненный юношеским максимализмом вставшего на жизненный путь молодого командира. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.

 

Но откуда мне было тогда знать, что всем этим мечтам не суждено было сбыться и воплотиться в реальность. Откуда и от кого я мог бы узнать точно, что скоро начнется Великая Отечественная война, которая сама по себе представляла лишь только важную составляющую часть всемирного и всеобщего человеческого безумия и жестокости – Второй Мировой войны, которая стала самым крупным вооруженным конфликтом в истории человечества. И кроме этого, откуда мне было известно, что скоро начнется моя личная война, которая сделала вместо мечтательного молодого человека настоящего мужчину – воина-участника настоящих боевых действий и жестокой войны, которая разом и навсегда изменила все мои жизненные планы и цели. Мне, как и многим людям, было очень сложно разобраться в тех предвоенных днях, в тех июньских теплых деньках уходившей навсегда в прошлое мирной жизни. С одной стороны, мы верили, что войны не будет, а если все-таки она начнется, то будет намного позже. С другой стороны, здесь, на границе, начиная с середины июня 1941 года, четко и конкретно повисло в воздухе незнакомое для многих слово «война», вокруг нас постоянно начали раздаваться многочисленные слухи о скором нападении фашистов. Многие местные жители приграничных районов закупали самые необходимые товары, такие как соль и спички, либо покидали свои дома и отправлялись подальше от границы. Почти каждый день наши пограничники ловили нарушителей госграницы, в основном евреев из Польши, бежавших от фашизма на нашу территорию; именно они уверяли нас, что скоро начнется.

 

Все было странно и запутанно, недаром говорят, что самое таинственное в Войне – это ее начало.

 

Помню, как утром 16-го июня Иванов, замученный вопросами пограничников, которые постоянно его спрашивали: «А правда война с немцами будет?» «А скоро война?», заставил меня как заместителя провести политзанятия с бойцами и всунул мне в руки газету «Известия», в которой было опубликовано сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года. Собрав пограничников во дворе заставы за исключением тех, кто был на боевом дежурстве, я перед всеми зачитал вслух это сообщение, основным смыслом которого являлось, что слухи о войне с Германией – это ложь и что советско-германский договор о дружбе и о ненападении будет соблюдаться, как и прежде, даже ещё лучше.

 

После меня речь держал наш командир, который сделал короткий доклад о мировой обстановке и о некоторой напряженности на границе. А в заключение своего выступления он уверенно заявил, что война с немцами сейчас невозможна и что они просто не посмеют на нас напасть, вести битву на два фронта могли только безумцы. Но если враги нарушат договор и начнут войну с нами, то мы их быстро разгромим, Красная Армия всех сильней и в том же духе.

 

- Сначала им Англию надо разгромить и только потом к нам. Никому ещё не получалось выиграть войну на два фронта. Время на нашей стороне. Хочешь мира готовься к войне. Это мудрая пословица. Вот и продолжим готовиться. Пока война не началась, следует обучаться военному ремеслу. Будем постигать вершины боевой подготовки, перевооружаться новейшими образцами оружия, прежде всего автоматическим. Вот нам недавно прислали на заставу новые автоматы ППД-40. Их необходимо освоить каждому пограничнику. Жаль, что мало прислали, всего пять, но позже обещали еще, а пока и на том спасибо. Чтоб каждый знал автомат на зубок, мог собрать, разобрать и почистить закрытыми глазами, в субботу проведем соревнование. Победители получат увольнение в город на воскресенье. За автоматами будущее, запомните мои слова. Продолжим исправно нести погранслужбу, во много раз усилив бдительность, как подобает настоящим чекистам и, не тратя время попусту будем учиться, учиться и ещё раз учиться. Как завещал великий Ленин. Разойдись!!!

 

В общем, обо всем этом поведал начальник, ставя точку многим разговорам и домыслам последних дней накануне катастрофы, в преддверии чёрного дня нашей истории, никому верить в скорую войну не хотелось, так устроены люди, тем более, когда первый месяц лета, тепло, солнечно, природа распустилась вовсю зелень, птички поют, красота вокруг. Скажи любому, что завтра война начнётся, все равно до последнего верить не будешь…

 

 

 

…Вечером того же дня начзаставу позвонил комендант нашего участка госграницы и еще раз серьезно предупредил: «Запомни, Вася, в случае обстрела со стороны немцев приказано ответного огня не открывать и избегать любых конфликтов. Усек, любых! Если на твоем участке будет что-то не так, сразу звони мне и никакой самодеятельности, а то под суд можно попасть и под трибунал всех подвести. Ни в коем случае не поддавайся на провокации фашистов, даже если стрелять будут! Головой отвечаешь! Меня понял?! В случае чего звони, держи связь только со мной! Конец связи!» во время этого телефонного разговора я присутствовал в кабинете и видел, как начальник заставы внимательно слушал, хмуря брови, делая морщину между ними всё глубже, становясь всё серьёзнее.

 

А после немного взволнованно сказал мне:

 

-Это полковник Хренов, комендант погранучастка звонил, предупредил, чтобы были осторожны, бдительны и не отвечали на всевозможные провокации, даже на крупные. Чушь, какая! Они в нас палить будут, а нам приказано не отвечать, молчать! Понимаешь, Круглов?!

 

 

-Не совсем, - честно ответил я. И по этому распоряжению вышестоящего руководства Белорусского приграничного округа и служба по охране госграницы, несмотря на часто возникавшие перестрелки и провокационные обстрелы со стороны немецких пограничников и солдат, в последние предвоенные дни осуществлялась, как и прежде. Только за исключением того, что Иванов на свой страх и риск усилил наши дозоры, секреты, всю систему охранения вверенных 13-ой погранзаставе рубежей и объектов вдоль берега реки Буг. Наши пограничные посты, патрули, выходившие в наряды, были усилены количественно и огневой мощью. Все остальное на нашей заставе, да, наверное, и на соседних пограничных заслонах, было, как и прежде.

 

Дивизии Западного Особого Военного Округа, чьи рубежи мы стерегли и днём и ночью, проводили учения, находились в палаточных лагерях, тренировались и уж тем более не собирались в 1941 году нападать на Германию, а вермахт сжался как пружина, накопив армаду войск, чтобы начать грандиозное сражение. Стальные кулаки танковых групп, лавины пехоты, частокол из пушек и миномётов, воздушный флот из тысяч самолётов нацелился на тоненькую ниточку из погранзастав и опорных пунктов Брестской цитадели, на военные городки и аэродромы, на советские города и сёла. Передовые части Красной Армии располагались на некотором удалении от пограничных столбов, но каждый пограничник был так воспитан, что лови лазутчиков и задержи врагов, а любимая РККА всегда придёт на выручку и спасёт, сокрушит любого противника мощью и боевым духом.

Мы свято верили своему военному командованию и руководству и, несмотря на возможность начала войны, просто продолжали нести обычную погранслужбу по круглосуточной охране рубежей нашей Родины. На 13-ой заставе Брестской комендатуры был полный порядок, несмотря на несчастливую нумерацию, никаких происшествий, даже маленьких не отмечалось, всё было расписано по часам и минутам, выполнялось строго и ответственно, время такое было, малейшее разгильдяйство могло покараться жестоко, вплоть до трибунала. Но не представляли тогда какая чёрная туча надвигалась с запада и уже совсем скоро кровь и слёзы польются рекой, морями, океанами.

 

24 июня 1941 г. газета «Правда» писала: «Как львы дрались советские пограничники, принявшие на себя первый, внезапный удар подлого врага. Бессмертной славой покрыли себя бойцы-чекисты. Они бились в рукопашную, и только через мертвые их тела мог враг продвинуться на пядь вперед».                      

 

Смоленщина 11-го июля 1941 года

(отрывок из черновика-рукописи)

 

•         •         •

Часть1. Глава 2.

 

Тяжелый и трагичный след в моей памяти оставило роковое начало войны. Мне навсегда запомнилась воскресная ночь 22-го июня 1941 года, с которой все и началось. Самое страшное и неожиданное для многих произошло, когда ночную мглу постепенно сменял тревожный рассвет.

Около трех часов ночи в небо взметнулись ракеты, это наши недремлющие наряды, дозоры, секреты засигналили о нарушении государственной границы СССР, точнее его воздушного пространства. Вскоре с запада на восток пролетели многочисленные стаи немецких самолетов. Прямо над нами проплывала бесконечным потоком вражеская авиация, нарушая гулом множества моторов предрассветную тишину и спокойствие мирной жизни.

И вдруг, еще до команды «Боевая тревога! Застава в ружье!», большинство красноармейцев-пограничников, разбуженные рокотом авиационных двигателей, тревожно вслушивались в странный гул и, вскочив с кроватей, подбегали к окну, показывая руками в небо, будили своих спящих товарищей, которые сквозь сон ворчали по поводу того, что их рано потревожили: «Сегодня же выходной! Ни минуты покоя даже в воскресенье! Чего кричите, тревоги же не было» и так далее. И хоть на границе выходных не бывает, всё же в воскресенье многих ждало увольнение в город на весь день или просмотр кинофильма на заставе, свободное время ожидалось у большинства пограничников. Порой такие дни ждали неделями и месяцами, готовились к ним, строили планы и я, в том числе… Самолёты немцев озверели и ревели протяжно моторы, своим громким гулом разбудили людей средь ночи, вставать не хотелось, тем более многие не сразу поняли, что происходило над нами, вокруг и против Страны Советов. Обнаглевшие немцы напали на первую в мире страну рабочих и крестьян, вероломно вторглись в пределы советского государства!

В тот момент, когда «погранцы» отходили от сна, совершенно неожиданно рокот немецких самолетов заглушил пронзительный свист падавших прямо на нас авиационных бомб, в то же мгновение где-то совсем близко к свисту добавился ужасный вой сирен пикирующих бомбардировщиков.

 

Разом взметнулись в небо столбы земли, дыма и огня, буквально все вокруг задрожало и затряслось от мощных разрывов большого количества бомб, упавших и взорвавшихся рядом с нами, прямо на заставе. В самой непосредственной близости от жаркого дыхания смерти в один миг оказалось несколько сотен человек, включая мирных жителей военного городка, окрестных домов и населённых пунктов. Казалось, немцы бомбили всё живое вокруг, именно в те места, где располагалось большинство, будто знали, куда сбрасывать много килограммовые бомбы и зажигалки.

Лишь немногим удалось выбежать на улицу или спрятаться в укромном месте, что позволило пережить налет вражеской авиации и остаться в живых.

Самые первые, страшнейшие минуты войны запомнились поднявшейся паникой среди ребят, принявших на себя основной удар вражеской бомбежки. Громкие крики и стоны гибнущих товарищей, первыми убитыми и ранеными друзьями, жутким грохотом взрывов и звоном разбитого стекла, дымом и гарью загоревшейся в один миг 13-ой погранзаставы. Вспыхнул пожар и объятая губительным огнем казарма, в которой той ночью находилась основная масса пограничников, оказалась для большинства горящей братской могилой. Многие парни среди начавшейся агрессии навсегда покинули нас, сгорев заживо. Не менее половины ребят погибли, даже толком не поняв, что же произошло. Всё быстро, буквально доли секунд.

В один миг обрушилось кирпичное здание, в соседних домах со звоном разбитого стекла вылетали оконные рамы.

На том месте, где стояло здание казармы, в небо из глубоких воронок и обугленных руин поднимались языки пламени и копоть черного дыма. В дымящихся развалинах догорали тела погибшей в первые минуты войны большей части нашего гарнизона. Точное попадание, возможно, что не одной авиабомбы, вывели из строя 60-70% в одно жуткое мгновение.

«Ну что же такое творится?! А где же наши самолеты?! Где они?! Почему они позволили немецкой авиации так жестоко подвергнуть бомбардировке нашу погранзаставу?!» Ответ был простым и горьким.

 

Только потом, немного позднее (несколько суток спустя) нам стало известно, что на ближайшем от нашей заставы аэродроме, который был в 30 км вглубь советской территории, вражеские воздушные эскадры на рассвете 22-го июня очень быстро сделали свое грозное дело, отработанное годами Второй Мировой и упорными тренировками. Немецкая авиация, пользуясь слабым прикрытием нашей ПВО (зенитки, истребители) и плохой маскировкой авиачастей ещё мирного времени, смогла совершенно внезапно совершить налет и нанести сокрушительный удар по советским самолетам. Ни один «Ишак» не успел подняться с этого аэродрома, поскольку почти все стояли, покрытые брезентом и без горючего. Наши самолеты и летчики на этом военном аэродроме в Белоруссии не были готовы к войне против немецкого воздушного флота. Поэтому и были уничтожены истребители, стоя и сгорая на летном поле, не имея возможности защитить воздушные рубежи Родины и гибнущих под бомбами советских людей, пограничные заставы, военные городки и гарнизоны, склады, шоссейные и железные дороги. Да, не смогли доблестные «соколы» разом подняться в воздух и помешать врагу беспощадно бомбить важные объекты. ВВС противника «Люффтваффе» с первых минут войны стали нагло хозяйничать в советском небе, нанося огромные потери наземным целям в живой силе и технике, разрушениями.

Помня, как, отступая, остатки погрангруппы вышли на летное поле, которое было усеяно обломками разбитых и сгоревших советских самолетов. Там же в отряд окруженцев влилось несколько уже пеших летчиков, которые со слезами на глазах покидали уничтоженный в пух и прах аэродром истребительной авиации и крылатую технику, которая так и не смогла достойно встретить в своем небе вражеские боевые самолеты.

Из-за бездействия нашей авиации многие впервые ощутили на себе ковровые бомбежки и удары с воздуха из пушек и пулеметов. Для большинства ребят первая авиаатака врага, тут же стала и последней.

Мы, чудом, уцелевшие после бомбардировки, хотели прийти на помощь и попытаться спасти хоть кого-нибудь, попробовать вытащить из горящего здания казармы, но нам помешали враги. Тут же безжалостная бомбежка сменилась ураганным, мощным и беспощадным, артиллеристско-минометным огнем, который был нацелен и обрушен на приграничные районы. Земля заходила ходуном, затряслась от разрывов.

Разметая все в клочья, по нам залпами долбила дальнобойная и крупнокалиберная артиллерия противника, стирая с лица земли пограничную заставу №13 Брестской комендатуры, уничтожая смертельными осколками лежавших на земле пограничников и разрушая укрытия, в которых они пытались спастись.

В течение 30-40 минут длилась вражеская артподготовка, и после этого губительного обстрела штурмовые войска противника перешли границу и рванулись вперед, не ожидая серьезного сопротивления.

Но на границе и в приграничных районах врагов встретили огнем. Завязалась ожесточенная схватка доблестных воинов-пограничников с превосходящими вооруженными силами противника-агрессора.

До полудня 13-ая застава, точнее, малочисленные и плохо вооруженные остатки под командованием капитана Иванова героически и мужественно защищались, засев в специальном фортификационном сооружении, именуемым блокгаузом, возле которого после нескольких безуспешных атак пехоты противника лежало около сотни убитых и раненых вражеских солдат и офицеров. Немцы, подобрав погибших и раненых, отступили.

И хоть в переводе с немецкого, блокгауз означает укрытие из дерева, на 13-й заставе его сделали из железо-бетона, предназначенный для круговой стрельбы с двух уровней (2-х этажей, ещё 1 этаж – подвал, уходил на несколько метров под землю).

Фашисты не могли приблизиться, наличие 2 станковых и 2 ручных пулемётов, 5 автоматов, 4 автоматических винтовок и обычных винтовок и карабинов, не позволяли противнику поднять голову, меткие стрелки моментально срезали выскочек или даже тех, кто пытался подползти.

Так мы мстили за погибших товарищей. Но и нас в ходе битвы с врагом становилось все меньше и меньше. Уже к двенадцати часам осталось всего два десятка пограничников, способных еще сопротивляться, остальные ребята храбро погибли в бою или, получив ранения, выбыли из строя. За время сражения с противником у нас почти подошли к концу патроны и гранаты, и оставалась только неудержимая злость и ненависть к гадам, посмевшим напасть на нашу Родину. Не имея боеприпасов, мы уже просто собирались навеки остаться здесь, но не покинуть свой рубеж, приняв решение сразиться с немцами в рукопашную, и в то же время мы с мольбою и с нетерпением ждали подхода подкрепления, ждали наших войск.

С самого момента нападения мы пытались наладить связь со своим командованием, в частности, с полковником Хреновым – начальником нашего участка госграницы. Но телефонная линия молчала, скорее всего, из-за разрыва проводов во время артобстрела и бомбежки с воздуха.

Даже послали связного-гонца на мотоцикле в погранкомендатуру, располагавшуюся примерно в 15 км от нашей заставы, почти на самой окраине города Бреста. Иванов приказал ему передать пакет и выяснить по поводу дальнейших действий. Наш делегат связи младший сержант Ч… /или просто «Чича» как звали его сослуживцы/, не возвратился, его мы больше никогда не видели и так и не узнали, что с ним произошло и что делать нам дальше, как быть. Поэтому всю инициативу по руководству нами взял в свои руки Василий Иванович и, возможно, только это позволило хоть кому-то уцелеть на этой страшной войне, не погибнуть в самом начале боевых действий.

В одну из коротких пауз перед очередной немецкой атакой к нам приполз раненый связной, залитый кровью сержант-пограничник с соседней погранзаставы, которой командовал старший лейтенант Никулин. Он со слезами на глазах сообщил страшную весть: «Застава погибла! Они, гады, танками!»

-Что с Никулиным?! – не обращая внимание на слезы связного начал тревожно допытываться Иванов.

-Погиб. Они всех танками! – захлебываясь слезами, кричал пограничник с 12-ой заставы. – Когда политрук меня к вам послал, на всей заставе всего восемнадцать человек осталось, да и то многие с ранами!

-Связь была?! Я спрашиваю, связь с начальником участка была?! –спрашивал капитан у забившегося в истерике сержанта. – Я говорю, у вас связь с комендантом, полковником Хреновым, имеется?

-Нет! Нет! Еще ночью пропала! – плакал навзрыд связной. – Товарищи, что же делать?! Немцы там всех до последнего сейчас убивают! Нашим нужно помочь! – громко сквозь рыдания и обливаясь слезами орал раненый сержант, молодой, широкоплечий парнишка из соседней пограничной заставы войск НКВД, с окровавленным лицом, формой, заляпанной своей и чужой кровью…

-Перевяжите его! – холодно приказал Иванов, надежда на помощь руководства комендатуры и пограничного отряда рухнула, теперь предстояло действовать самостоятельно ...

Только он успел это сказать и подумать, как опять, с новой силой, по заставе ударили немецкие пушки и минометы.

-Всем в укрытие! Оружие к бою! Занять блокгауз и подвал! – незамедлительно последовали команды нашего командира.

Заглушая слова капитана, последовали мощные залпы артобстрела, а также выстрелы из минометов.

Оглушительные разрывы множества фугасных, зажигательно-термитных снарядов, выпущенных по нам тяжелыми артиллерийскими орудиями и свистящий металлический звон лопающихся минометных мин, слились в один жуткий и сплошной грохот, который со страшной силой долбил по барабанным перепонкам.

В смотровые щели и маленькие окошки блокгауза влетал горячий воздух, клубы порохового дыма вперемешку с запахами гари, облаками пыли и кирпичной крошкой наполнило помещение.

Все вокруг тряслось и качалось, на голову с потолка сыпались и падали куски битого кирпича, штукатурки, дышать было нечем, голова наполнилась гулом, а из ушей и носа красными струйками хлынула кровь. Меня тошнило, я стал задыхаться. Это была первая и далеко не последняя контузия на этой войне.

Артиллерийско-минометный обстрел продолжался более двадцати минут, а потом наступило затишье.

К нашему всеобщему удивлению, немецкая пехота нас уже почему-то не атаковала. Как ни всматривались сквозь пелену дыма и пыли, никаких цепей фашистских солдат, идущих на нас, мы не смогли обнаружить.

Отходившие после пережитого обстрела, засевшие в полуразрушенном блокгаузе и в полуобвалившемся подвале во главе с Ивановым пограничники с опасением и с нескрываемой тревогой ожидали дальнейших действий противника, занимая огневые позиции и держа круговую оборону.

Даже когда облако пыли осело на землю, все было тихо и спокойно, только где-то в стороне от нашей заставы гремело громкое эхо недалекого боя.

Прошло совсем немного времени, как вдруг сквозь грохот доносившейся канонады почти рядом с нами послышался рев моторов и лязг гусениц. Танки!!!

Это были немецкие танки, многочисленная колонна ревущих надрывным гулом вражеских бронемашин, башни с пушками и пулеметами наводили ужас. Урча двигателями и звеня гусеницами, поднимая пыль и выпуская выхлопные газы, огромное количество немецких танков обошло стороной развалины нашей заставы и беспрепятственно двинулось туда, откуда слышались звуки разгоревшейся битвы.

-Огня не открывать, - приказал Иванов.

Мы,   затаившись в своем укрытии, провожали танковую колонну противника испуганными и беспомощными взглядами, много немецкой бронетехники переправилось через Буг. И пошли враги в наступление, прокладывая стальными кулаками путь пехоте на восток, обходя или сокрушая оборону пограничников и красноармейцев, остановить лавину германских танков было не чем и не кому.

Василий Иванович смотрел в щель и тихо, но зло матерно ругался, крепко сжимая в руках автомат ППД-40. Да, мы ничего не могли сделать! Против танков у нас уже не осталось гранат, а с винтовкой или с автоматом в руках мы никак не могли помешать движению немецких бронемашин, только себя обнаружим и понапрасну погубим.

Вслед за танками, в каких-нибудь двухста метрах от нас, устремились на восток бесконечные колонны мотопехоты, состоящей из мотоциклов, грузовых и легковых машин с солдатами и офицерами, автобусов, бронетранспортеров и тягачей с артиллерийскими орудиями и минометами на прицепе.

Оставаться на заставе было глупо и смерти подобно.

-Товарищ начзаставы, что же будем делать?!- спросил я командира. –Будем подхода наших ждать? Можем в ловушку попасть!

-Мы уже в ней, приказа об отходе нет, - сердито ответил капитан, - это не провокация, война началась настоящая, большая, как ни ждали, а сразу просрали. Подмогу не прислали, оставили одних без гранат и патрон!

Мы с болью в сердце и злостью в душе беспомощно глядели, как мимо нашей разрушенной заставы продвигались огромные полчища бронетанковых и моторизованных передовых частей германской армии. Эти войска шли на шум разгоревшегося недалеко от нас боя. А над всей этой военной мощью противника, в небе, на малой высоте, совершенно безнаказанно, пролетали многочисленные эскадрильи вражеской авиации.

Даже атаковавшие нас с самого утра немецкие солдаты тоже рванули за ними, решив, наверное, что с погранзаставой покончено или не желая больше терять живую силу и время, оставляя нас на закуску шедшим следом штурмовым батальонам и ротам, чтоб мокрого места не осталось.

Горстка пограничников под командованием Иванова, продолжали находиться и прятаться среди дымившихся развалин 13-ой заставы, которая почти выгорела дотла, похоронив под своими обломками многих товарищей.

Кроме погибших, среди нас было много раненых, причем большинство из них получили очень серьезные и тяжелые повреждения, увечья и раны. В полуразрушенном и заваленном блокгаузе, прямо на полу подвала, лежали раненые, истекавшие кровью. Они постоянно стонали, кричали от боли, просили, умоляли уцелевших оказать им помощь, дать воды, вытащить осколок или пулю, перевязать рану и даже добить, прикончить, пристрелить. С глубокой горечью и с сожалением, мрачно смотрели мы на своих друзей, которые выбыли из строя в самый первый день войны, и которым не суждено было продолжить активную борьбу, поскольку в дальнейшем судьба многих из них закончилась трагически.

В силу сложившейся чрезвычайной обстановки 22 июня 1941 года тяжелораненых пограничников нам пришлось оставить в подвале блокгауза, за массивными стенами, за стальными перекрытиями, за бронированными дверями. Там они все будут обнаружены немецкими солдатами и безжалостно расстреляны в упор, кто знал, что фашистам разрешили военных в зелённых фуражках в плен не брать, а убивать на месте, ибо считали погранцов фанатиками, готовыми дико и яростно обороняться. Но это всё впереди, а напоследок мы им сказали:

-Потерпите, ребятки! Не умирайте, хлопцы! Скоро придут наши! – говорили мы, стараясь обнадежить и пытаясь успокоить умиравших и мучавшихся от ран пограничников.

Мы отдали раненым всю имевшуюся воду, все медикаменты вплоть до индивидуальных пакетов. Оставив им последние гранаты (3 шт.), 1 автомат, пообещали прислать санитаров, а сами ушли. (Капитан твердо обещал вернуться за ними, но война помешала).

По приказу Иванова боеспособные остатки 13-й заставы, прячась от немцев, пошли вслед за ними туда, где в это время гремело сражение, откуда раздавались мощные выстрелы орудийных залпов и слышались громовые раскаты артиллерийской канонады, там кружила немецкая авиация и звучала грохотом бомбежка. В тех местах слышалась ожесточенная перестрелка и трескотня пулеметно-автоматной стрельбы, ружейных залпов, гранатных разрывов.

Избегая открытых столкновений с войсками противника и укрываясь по кустам и низменным, затенённым местам, прячась от больших скоплений немецкой пехоты и танковых групп, вглубь нашей территории, на звуки доносившегося боя скрытно вел наш небольшой погранотряд Василий Иванов.

Всюду и везде вокруг нас были полчища фашистов, все дороги и населенные пункты поблизости от границы были забиты и заполнены немецкими войсками, по всем дорогам двигались многокилометровые колонны танков и мотопехоты, которые стремительно мчались вперед. Мы несколько раз были обстреляны проезжавшими немцами. К счастью, мы их не особо интересовали, и они продолжали движение, не желая тратить на нас время.

Чуть дальше границы, в приграничном районе Западной Белоруссии, примерно в 15-17 км от нашей заставы, возле хутора М, во второй половине дня началась жестокая битва. Оказалось, что всего в нескольких километрах от нас на подмогу пограничным войскам пришли части советской мотострелковой дивизии под командованием полковника…., всего 6,5 тыс. красноармейцев, вооруженных в основном огнестрельным оружием и противопехотными гранатами, поэтому не смогли пробиться к догоравшим заставам, сами полегли на полпути. Артиллерия на гусеничных, колесных и конных тягачах отстала, большинство артполков были разбросаны по стрельбищам и полигонам, вдали от складов, как и батальоны, роты находившихся на занятиях в палаточных лагерях. Но смогли части оперативно собраться, заменить холостые на боевые патроны, взять гранат, сесть на грузовики и примчаться на помощь пограничникам, оставшиеся один на один с отборным зверьём в серо-зелёной форме. Спешили красноармейцы на выручку, но не доехали, не добежали, не доползли, обрекая ребят на неминуемую гибель. Самое страшное для мотострелков началось, когда стальные кулаки из танков и броневиков, активно и эффективно поддержали авиация и артиллерия. Вся колонна грузовиков была расстреляна в пух и в прах, уцелевшая пехота рассеяна по округе и частично деморализованная. В слаженности родов войск был силён германский вермахт, а также концентрация и значительный перевес войск на главных направлениях наступления, способствовали оглушительным успехам и победам. Преодолев сопротивление погранзастав, полчища немцев начали педантичный разгром приграничных группировок Красной Армии. Наши войска несли огромный урон в живой силе и боевой технике, большие жертвы среди гражданского населения и сильные разрушения в полосе боевых действий сразу показали жестокий характер начавшейся войны. С первых сражений гитлеровцы устроили кровавую баню, настоящую бойню, используя отмобилизованные, подготовленные вооруженные силы, имевших за плечами двухлетний успешный опыт ведения агрессивных войн и блестящую многовековую школу военной мысли и командования. Немецкий генералитет преимущественно пожилой, многие потомственные военные из аристократических и рыцарских родов, за их плечами как минимум уже две Мировые войны, точнее Вторая пока только разгоралась на востоке, но до этого несколько лет удачи в захвате Европы возрождёнными из небытия войсками. После Первой войны, немцам запретили иметь сильную армию, но при пособничестве и попустительстве ведущих держав, костяк озлобленных ветеранов сумел создать новые дивизии и покорить, подчинить весь запад для нападения на СССР…

Как зажатая пружина копили войска и технику, вели активную подготовку, аэрофотосъемку и другую разведку, а потом пружина начала движение и через границу из Польши хлынули бесконечные колонны и обозы. Путь моторизованной и обычной пехоте, кавалерии и велосипедистам, их тылам прокладывали танки прославленных немцами и проклятых нами Гота и Гудериана. Маршруты танковым кулакам прямо на местности указывали пушки и миномёты, а сверху по земле ставили цели и отметины самолёты, обстреливая и бомбя советские войска, города и сёла, ключевые объекты обороны и жизнедеятельности. Такую схему придумали захватчики и воплощали её на практике почти повсеместно, сначала бомбёжка с воздуха или артобстрел из гаубиц и дальнобойных орудий, а чаще и то и другое и третье, например подключение средней артиллерии, включая зенитки, а также миномёты разных калибров. После огневого налёта шла стремительная танковая атака, которая продавив оборону или обойдя очаги отчаянного сопротивления, устремлялась на восток. Следом, заполняя шоссе и дороги бескрайним потоком, двигала и при необходимости зачищала или защищала местность немецкая пехота, кавалерия, самокатные части…

 

 

…Как нам стало известно немного позже от выживших красноармейцев из той краснознамённой дивизии, почти все геройское войско погибло в тот же день в упорной, яростной и неравной схватке с врагами, полегли сотнями на полях, высотах, лесах Западной Белоруссии, сотни и тысячи трупов, полки, батальоны, роты, взводы. Суматоха, паника, было ощущение, словно немцы знали откуда помчится к границам подкрепления и встретили залпами сотен стволов, затем перекрыли дорогу танками и мотопехотой. Кто-то драпанул, кто-то сдался в самый критический накал схватки, в те моменты, когда помимо танков на бойцов, налетали самолёты и шквал арт/миномётного огня, можно было бежать от страха лучшего любого спортсмена-спринтера, рванули все кто мог и со всех ног, но даже рекордный бег не был гарантией спасения в той мясорубке, немцев в разы многочисленнее и сильнее.

 

Представить трудно, как могла сравнительно небольшая и плохо вооруженная стрелковая дивизия Красной Армии, входившая в первый эшелон прикрытия Западного Особого Военного Округа и являясь сама по себе лишь малой частью советских войск, находившихся в Белоруссии рядом с границей, так бесстрашно броситься на мощную и крупную войсковую ударную группировку из передовых частей немецких армий «Центр»?!

 

Из рассказов бойцов и командиров, чудом уцелевших в том неравном сражении, выяснилось, что дивизия была застигнута врасплох и поднята по тревоге вдалеке от своих воинских складов, на стрельбище, где проходили учение и подготовку красноармейцы первого года службы весеннего призыва 1941 года, которых в дивизии было больше половины. И с учебного полигона эти еще не до конца обученные мальчишки с винтовками в руках и зачастую без гранат бросились на помощь пограничникам.

 

 

Спеша к госгранице и внезапно напоровшись на огромную массу танков врага, дивизия была вынуждена прямо с марша, с ходу, даже не успев приготовиться к бою и занять оборонительные позиции, смело вступить в бой с сильнейшим противником, сразу же дивизия понесла большие потери в личном составе. Со свистом обрушила сотни снарядов немецкая артиллерия, невидимая смерть, как её прозвали бойцы. Слышишь, как где-то ахнуло или бабахнуло и если приближается нарастающий свист, значит снаряды и мины полетели в твою сторону и их разрыва можно не увидеть, не успеть. И не сразу поймёшь откуда бьют и трудно найти спасительное укрытие, сами немцы после залпа могли сказать «капут». Несмотря на трагическое обстоятельство внезапного обстрела, красноармейцы почти до самого вечера стойко отбивали атаки и сдерживали во много раз превосходившие передовые части фашистов и своими действиями и жизнями на несколько часов остановили наступление танков врага. Против советской дивизии немцы бросали многочисленные бронетанковые группы, целую лавину танков с пехотой и артиллерией. Кроме этого наступавшие сухопутные силы с воздуха постоянно поддерживала вражеская авиация. Самолеты почти беспрерывно сбрасывали на оборонявшихся множество тонн смертельного груза, убивая и калеча красноармейцев.

 

Группа пограничников Иванова бежала сквозь лесные заросли, изо всех сил спешила туда, где гремел грохот битвы, чтобы слиться с рядами войск Красной Армии и вместе с ними бороться с врагами. Затем вернуться на заставу, спасти раненых, а для начала разжиться боеприпасами, поскольку патроны у нас были на исходе, стрелять не чем.

Не суждено было нам в тот день добраться до своих. Не доходя каких-нибудь пару-тройку километров, путь пограничникам преградила рота вражеской пехоты. Мы неожиданно наткнулись в лесу на немецких солдат и офицеров, в касках с натыканными в сетку ветками, в пятнистых маскировочных халатах, с автоматами и ручными пулеметами, карабинами и гранатометами. Фашисты нас заметили и открыли по нам бешеную стрельбу, моментально убив троих наших и ранив двоих. Не ввязываясь в перестрелку с ними, мы попытались скрыться, но враги начали преследование пограничников, с азартом, как на охоте. Пришлось до самой ночи бегать по лесу, отстреливаясь на ходу и убегая в противоположную сторону, обратно на запад, где немецких войск было сотни тысяч, если не миллионы. Около полуночи, когда стемнело, вражеские солдаты отстали и потеряли нас из виду. К полуночи в отряде осталось всего 17 человек, способных передвигаться самостоятельно; еще одного пограничника, раненого в грудь, приходилось нести на руках, меняясь каждые двадцать минут.

Так наступила первая ночь войны. Самый страшный, кошмарный, ужасный, смертельно опасный, трагический, внезапный, губительный воскресный день 22-го июня остался позади.

Когда германские автоматчики и стрелки оставили нас в покое, мы развернулись на восток и снова продолжили путь в направлении на селение М, где, по нашим предположениям, происходила в течение второй половины дня жестокая битва. К вечеру оттуда все реже и реже доносились отзвуки боя, а ночью мы слышали очень редкую пальбу немецких автоматов, пулеметов и одиночные выстрелы из винтовок. Мы понимали, что там может уже никого не быть, но все-таки желали увидеть кого-нибудь в живых, а также разжиться патронами и гранатами.

Добравшись до места боя, мы застали только жуткую картину отшумевшего сражения: множество трупов, вонь от разложения тысяч тел, разбитая боевая техника, глубокие воронки, сгоревший хутор М.

 

При свете луны мы стали собирать уцелевшее оружие и боеприпасы, а также искали живых красноармейцев, но внезапно нас обстреляли немцы, которые подбирали своих раненых и хоронили трупы погибших фашистских солдат и офицеров.

Ответив дружным огнем из найденных трофейных автоматов, кинув несколько гранат в сторону немцев, мы убежали в соседний лес, и противник не стал преследовать нас, оставил в покое, бегать в темноте не захотел или испугался. Пограничникам по роду службы часто приходилось по ночам бодрствовать, ориентироваться по местным предметам в кромешной мгле, да и было чем встретить непрошенных врагов, напавших на нашу Великую Родину. Хотелось даже вернуться и перестрелять немцев, копавшихся на поле боя развязанной ими войны, отомстить за тысячи мальчишек и мужчин убиенных в первые часы большой бойни…

В лесу нами была случайно обнаружена небольшая группа бойцов РККА, всего шестеро от дивизии.

Пятеро молодых красноармейцев-пехотинцев и один пожилой майор Ж. встретили нас изумленными лицами и печальными глазами. Именно они поведали нам историю о схватке с врагами, когда в ходе неравного сражения и кровавого боя геройски погибла вся дивизия, в том числе пал смертью храбрых комдив …, получивший несколько ранений не совместимых с жизнью, красноармейцы не сумели вынести полковника с поля брани, та же участь настигла начальника штаба дивизии, подполковника … Только поздним вечером, ближе к ночи, почти разбитая стрелковая дивизия не имея сил, средств и возможности устоять под не прекращавшимся напором превосходивших по своей военной мощи атаковавших вражеских сил, раскололась и оставила свой оборонительный рубеж. Одна часть отступила и была разгромлена преследовавшими их танками и мотоциклистами. Другая часть разбитой советской дивизии попыталась прикрыть отход отступавших, но танковая группировка очень быстро прорвала оборону дивизионного арьергарда и полностью уничтожила его. Только малой части красноармейцев удалось не поддаться всеобщей панике и спрятаться в глубине спасительного леса, а не бежать от танков по дороге или по открытой местности.

 

 

 

И теперь шестеро красноармейцев-пехотинцев шли вместе с нами, влившись в отряд пограничников капитана Иванова.

Пожилой седовласый майор Ж был ранен в ногу, он шел с помощью двоих своих бойцов, морщась от боли. Через несколько часов на привале в белорусском лесу майор застрелился неизвестно по какой причине, скорее всего у него не выдержали нервы от всего увиденного, а дальнейшая жизнь стала не нужной, бессмысленной, а может просто пожалел ребят, которые из последних сил тащили его на себе.

В такой угнетающей обстановке проходили первые сутки с начала войны. Кругом были немцы, даже ночью по дорогам двигались колонны противника, а в небе туда-сюда летали вражеские самолеты; наших нигде не было, ни советских войск, ни танков, не пушек, ни самолетов, только изредка встречались разрозненные в первых боях красноармейцы, много погранвойск с разбитых застав, хотя вдоль границы иногда слышалась перестрелка. Обвешанные трофейным оружием, едой, водой, лекарствами наш капитан повёл всех обратно к пограничным рубежам, которые вчера так вероломно нарушили гитлеровские агрессоры и захватчики, ненавистные фашистские сволочи. Под командой Василия Ивановича теперь числилось 36 фамилий, я записал каждого и отдал ему листок.

В ночь на 24 июня мы вернулись на свою заставу, и нашли только остывшие, изуродованные автоматными очередями и гранатами тела погибших пограничников, оставленных нами в блокгаузе и убитых немцами. Было видно, что германские головорезы даже после смерти ребят, глумились над трупами, кололи штыками уже мертвых. Лежавшего возле входа Тимура Тамазова немцы буквально растерзали, обезобразили лицо, отрезав уши, нос, выколов глаза, нанеся десятки проникающих ранений в туловище.

Не дожидаясь рассвета, мы в дикой злобе, обезумевшие от увиденного, двинулись на восток среди окружавших нас войск противника. Решив при первой возможности мстить противнику за их людоедскую жестокость и навязанную советским людям беспощадную войну. Вокруг капитана собралось уже три с половиной десятка бойцов, к нам присоединились ребята с соседних погранзастав и разбитых частей РККА, это были не случайные люди, а выжившие, уцелевшие и боеспособные. А у живых на войне должна быть одна цель истреблять противника, мстить при любой возможности, жестоко, беспощадно, ведь они наших людей ни капли не жалели, жизнь советского гражданина была не дороже пули, гроша ломанного не стоила.

Утром, часов в 8, при пересечении шоссейной дороги, издалека обстреляли группу немецких солдат, возможно, убили и ранили кого-то из них, а сами целыми и невредимыми вошли в обширные лесные массивы. При любом удобном случае нападали на мелкие группы фашистских завоевателей, давая им понять, что сопротивление продолжается, лёгкой победоносной прогулки как в покорённой Европе на советской земле не будет, быстрого окончания войны врагам не светит, раз посмели напасть, будут кровью отвечать за свои военные преступления. Капитан Иванов мастерски руководил каждым боем, бездумно на рожон не лез, избегал не нужных стычек.

Постепенно по ходу следования вглубь своей территории прояснялась тяжелая ситуация, которая сложилась на границе и в западных районах в самый начальный период войны, на территории Беларуси.

Почти на всех главных участках бронетанковые ударные группировки немцев, сметая на своем пути оборону Красной Армии первого эшелона прикрытия, быстро отбросили их от границы, оставив только небольшие и разрозненные очаги сопротивления, которые уничтожались немецкими войсками, шедшими позади передовых танковых и моторизованных соединений. Беда была в том, что вытянувшись вдоль границы красноармейские части и соединения, своими малыми силами не могли сдержать массированных ударов по отдельным местам, зыбкая оборона первого эшелона прикрытия трещала по швам, рвалась в клочья.

Общая картина развернувшихся в приграничных районах боев была поистине катастрофической. На границе нашей Родины многие заставы были сметены с лица земли. Только в некоторых очагах шла упорная и кровопролитная битва державшихся до последнего солдата малочисленных бастионов и мощных атаковавших их группировок противника. В Брестской крепости оказались в взаперти тысячи бойцов и командиров, вырваться из капкана почти ни кому не удалось, большинство гибли, некоторые попадали в плен, но почти месяц геройски держались, до последнего вздоха и капли крови, дрались и ждали помощь могучего Советского Союза. Противник силой своего оружия и превосходства, гасил или обходил очаги сопротивления, и быстро продвигался вперед на восток. На пути крупных танковых и мотопехотных соединений практически не оказалось войск, способных к длительной борьбе. Мелкие части и подразделения Красной Армии под ударами передовых частей врага были отброшены от границы на значительное расстояние (к вечеру первого дня войны прорыв некоторых механизированных частей противника достигал около 50 км вглубь нашей территории). Оказавшиеся в тылу немцев пограничники и красноармейцы либо гибли в неравном бою, либо прорывались к своим.

А бронетанковые и механизированные группировки противника на основных направлениях своего натиска на восток шли напролом, достигая просто подавляющего превосходства над разрозненными частями Красной Армии. Вермахт наносил тяжелые поражения, не считаясь со своими потерями, тем самым осуществлялись глубокие прорывы танковых клиньев и захватывались новые территории, новые части нашей земли. Немцам удавалось брать мосты через важные реки нетронутыми, в целости и сохранности, что позволяло форсированным темпом продолжать и развивать масштабное наступление, невиданное за всю человеческую историю.

Ударные вооруженные силы Германии продвигались вперед при помощи массированных, концентрированных и рассекавших оборону ударов по Красной Армии, используя пробивную и подвижную мощь крупных танковых групп и при защите авиацией с воздуха.

Наши войска отчаянно боролись с наступавшим агрессором, до последнего, изо всех сил пытаясь остановить натиск немецко-фашистской военщины. Часто передовые войска захватчиков просто обходили наиболее ожесточенные рубежи сопротивления, не утруждая себя тратой времени и лишним кровопролитием, легко окружая, блокируя и оставляя очаги фанатичной обороны у себя в тылу с тем, чтобы их добивали наступавшие следом немецкие дивизии, используя артиллерию и миномёты, бронетехнику и самолёты. Угодившие в огненный мешок военнослужащие РККА порой после попадания в отчаянное положение сдавались противнику, пополняя многокилометровые колонны пленных, понуро тянувшихся на запад, думали, струсив, спаслись от войны, а многих фашисты затем сгноили в концлагерях и на рабских работах.

Тяжелые и суровые для красноармейцев, которые избежали пленения или поголовного истребления, стали жаркие дни двадцатых чисел июня 1941 года. Основные силы Западного Особого Военного Округа (или как стали его называть позже, Западного фронта) отступали на восток, не имея возможности для равной борьбы против наступательных действий фашистской Германии, но все, же многие упорно бились с врагом.

В тылу германских войск храбро и мужественно дрались попавшие в окружение красноармейцы, не давая противнику быстро продвигаться за своими передовыми ударными группировками, и этим сковывали и сдерживали значительные силы захватчиков. Но сражаться в тылу врага означало тогда либо верную гибель, либо угрозу плена.

Оценив сложившуюся критическую и смертельную обстановку, ту опасную ловушку, в которую попали, мы, не теряя времени, поспешили за стремительно удалявшейся линией фронта, которая проходила между наступавшими немецкими войсками и отступавшими на восток частями Красной Армии. Стабильного фронта не было, ситуация менялась ежечасно, немцы так быстро наступали, что за ними пешком не угнаться.

Так мы стали «окруженцами», зажатые со всех сторон противником, оказались внутри плотного кольца германской военщины. Шли днем и ночью по лесам и болотам, пробираясь к своим войскам, ведомые умелым, опытным и талантливым капитаном Ивановым, который, как и все, очень сильно изменился за эти суровые и тяжелые дни.

Почерневшие и усталые лица, впавшие глаза и щеки, ослабевшие до крайности, мы сначала бежали, потом быстро шагали, после еле брели, а затем ползли. Уставшие до изнеможения, не знавшие нормального сна уже долгое время – несколько суток – пограничники и красноармейцы, влившиеся в отряд Иванова, помимо своей воли валились с ног, падали и тут же начинали засыпать. Наш командир приказами и командами после коротких привалов подымал и заставлял всех идти. Как мы ни торопились, ни спешили, а линия фронта с каждым днем отодвигалась все дальше и дальше. Иногда нам казалось: ну еще немного – и вырвемся к регулярной армии. Мы даже слышали близкие звуки боевых действий, из последних сил стремились туда, но там обычно встречались враги или другие группы таких же бедолаг- окруженцев. Старались действовать и продвигаться изолированно от крупных воинских частей и подразделений Красной Армии, попавших в окружение, такие часто встречались по ходу следования к фронту. Иванов полагал, что небольшой, мелкой группой легче продвигаться на восток. Во-первых, меньше шансов быть обнаруженными противником. Во-вторых, легче маневрировать и укрываться в лесах, перебегать открытую местность, где, как правило, можно было напороться на мощную заградительную засаду, в которых немцы поджидали окруженцев и безжалостно уничтожая бродившие по своим тылам остатки РККА. В-третьих, маленькой группе людей нужно меньше еды, которую было очень трудно и сложно добыть и которой всегда не хватало, ну и в-четвертых, меньше людей – меньше забот.

Таким образом, день за днем, ночь за ночью, пробирался к своим войскам окруженный отряд пограничников под командованием умного и практичного Иванова. В основном в свои ряды принимали теперь только ребят в зеленных фуражках. Итак, уже набралось нас свыше полусотни, а точнее 55, а желающих в отряд красноармейцев, я их даже не считал, а они буквально со всех сторон стремились к нам, но капитан сам решал, кого брать, а кого послать, ограничивал численность, лишние рты не нужны.

Как ни старались держаться подальше от шоссейных и проселочных дорог, которые круглосуточно были переполнены множеством колонн немецких войск, двигавшихся на восток, как ни стремились мы быть вдали от опасных участков, все-таки иногда случались боевые столкновения и стычки с противником. После почти каждой такой, как правило, неожиданной встречи с врагом, у нас появлялись раненые и, чтобы не сковывать движение отряда, приходилось заходить в населенные пункты и оставлять там в надежных руках своих изможденных и тяжело раненых товарищей, которые не могли уже продолжать в быстром темпе идти с нашей группой окруженцев. В этих селениях, если там не было вражеских солдат, мы обходили все дома, чтобы раздобыть или попросить хоть какое-нибудь продовольствие, ведь все мы были очень голодны, слабы и измучены до предела длительными переходами через лесные дебри и трущобы, луга и болота, находясь под постоянной угрозой быть атакованными со стороны немецких войск. Мы просто выбивались из сил. Заходить в оставленные нашей Красной Армией белорусские селения для поиска укрытий или пропитания всегда было для нас самым тяжким испытанием, поскольку нам попадались совершенно разные люди. Местное население деревушек и хуторов на нашем пути относилось к нам (пограничникам и красноармейцам) по-разному, кто тепло и с сочувствием переживал наше трудное положение, а кто и прохладно, почти с ненавистью. Одни люди добровольно делились с нами продуктами питания и охотно брали к себе наших раненых товарищей, рискуя при этом жизнью. Этим они очень сильно помогали нам и спасали, лечили, подымали на ноги окруженных бойцов и командиров РККА. Светлая память, честь и хвала этим добрым людям, которые спасали наших воинов, давая им в большинстве случаев возможность после выздоровления снова брать оружие в руки, чтобы бить врагов в партизанских отрядах или пробираться на восток, к регулярным частям Красной Армии.

Но встречались и другие, которые, увидев нас, со злобой проклинали за то, что бы оставляли своих людей: матерей, жен, дочерей и отцов, сыновей жить под фашистами, под немецким гнётом. В Западной Белоруссии к нам очень плохо относилось большинство местного населения, ведь граждане бывшей панской Польши за столь короткий срок, еще не стали до конца советскими людьми и даже отчасти были рады немецкому вторжению и якобы освобождению от сталинско -большевистского режима, от красной чумы с востока. А те жители, кто хорошо относился, все равно нас обвиняли, в том, что отдали их фашистам на съедение, на поругание немецких извергов, молва о их злодеяниях и преступлениях порой доносила душераздирающие истории, тяжело было оставлять своих людей с оккупантами один на один.

«Что мы могли ответить им?» – этот вопрос мучил и бил нам по сердцу, заставляя опускать голову и прятать слезы, текшие по нашим исхудалым и небритым щекам. Мы прятали от них свои глаза, потому что они были правы и мы не могли спокойно, без стыда, посмотреть в глаза этих людей. Мы уходили прочь.

Иногда нам попадались настоящие гады. Помню, как один жирный, зажиточный крестьянин с восторгом радовался приходу немцев, а нас ругал на чем свет стоит. Этот обнаглевший толстяк на просьбу дать нам поесть просто послал нас куда подальше. Мы пошли, не обращая на него никакого внимания, а он, осмелев, позволил себе непростительные слова в наш адрес:

-Эй, прикордонники поганые, драпайте быстрей! Ишь, пожрать захотели! Что, проголодались?! Видно, крепко вам, сукам, пинка дали, аж от самой границы бежите! Скоро новая власть придет, вот ее и накормим, а вы давайте чешите-ка отселе, с глаз долой, большевики проклятые, я бы…

Он больше ничего не сказал, длинная автоматная очередь прошила его мягкое, пухлое тело насквозь. Мы вернулись, на пороге дома толстяк отходил в мир иной, истекая ручьями крови, и в предсмертной судороге дергал ногой. Несколько пограничников, обезумев от голода и злости, вбежали в хату и набили вещмешки и узлы обильным запасами различного продовольствия, обеспечив наш отряд нормальным питанием и не давая больше повода унизительно выпрашивать себе еду. Жену и родителей этого наглого хама, паразита, который позволил себе очень резкие высказывания, мы, конечно, не тронули. Они сообщили нам, что этот толстяк был сильно пьян.

Вот таким способом пришлось добыть нашему отряду пищу. Я не жалею, что мы отняли у этого гада еду силой, пристрелив его как собаку. Сам виноват, сам спровоцировал, ведь у ребят с нервишками не все в порядке было, там люди в борьбе с врагами умирали, а он жировал и ожидал новых хозяев. Не дождался, гад!

Таких сволочей было не много, только в Западной Белоруссии, а на востоке в основном мы видели граждан-патриотов, которые помогали нам догонять уходившую Красную Армию и с нетерпением ждали нашего возвращения и победы над врагом.

И мы шли, пробирались к своим почти без остановок. Изредка днем спали часик-другой и снова шагали, преодолевая на своем пути различные преграды, обходя стороной возможный места встречи с войсками противника.

Мы шли, а в голове у каждого мучительные вопросы: «Ну, когда же дойдем до наших? Неужели враг пробрался так далеко? Когда же будет этому конец?» и т.д.

В то страшное для нашей Родины время многих из нас не покидала надежда и даже с каждым днем крепилась вера в скорый сокрушительный удар по врагу могучего и сплошного фронта войск Красной Армии. Нам во вражеском окружении казалось тогда, что только стоит нам всем пробраться к своим, подтянутым из глубины страны войскам, которые были бы обеспечены самолетами и танками, артиллерией и свежими дивизиями. А потом, собравшись воедино, вобрав все силы, уж мы бы тогда, все вместе, одним мощным кулаком обрушились бы на врага, разбили бы и разметали полчища неприятеля, и прогнали бы захватчиков с родной земли, полностью уничтожив и истребив врага, до последнего фашиста.

Но суровая военная реальность вносила в нашу фронтовую боевую жизнь совсем другой ход событий.

В самом конце июня группа окруженцев под командованием пограничника Иванова в количестве 53 человек (из них 25 пограничников, 6 пеших летчиков и техников с аэродрома, остальные бойцы РККА, влившиеся в наш отряд с первых дней войны), дошла и встретилась со своими. Но это уже были разбитые и разгромленные, окруженные плотным кольцом вражеских войск, ослабевшие и разрозненные части и подразделения Красной Армии. Как выяснилось в те последние июньские дни, крупная красноармейская группировка войск Западного фронта держала оборону столицы Белоруссии города Минска.

В ходе стремительных атакующих боев фашистским бронетанковым и моторизованным войскам удалось быстро сломить сопротивление, рассечь оборону укрепленных районов, захватить Минск и нанести Красной Армии значительные потери и очень чувствительный урон в живой силе и в боевой технике. Советские войска Западного направления были вынуждены опять отступать под ударами танков и авиации германских вооруженных сил, оставляя и отдавая врагу свою белорусскую территорию помимо этого, армия противника, сделав ряд глубоких прорывов и охватов, смогла окружить большую часть красноармейцев, оборонявших город Минск, образовав губительный котел для наших войск. В этой западне враги взяли в плен или истребили очень большое количество бойцов и командиров РККА.

Другие части и соединения войск красноармейцев - окруженцев, оказавшихся в смертельном мешке, с боями прорывались на восток. Белорусские лесные массивы и окрестные места вблизи Минска были переполнены и наводнены нашими военными, попавшими в окружение. Все они собирались в большие группы, чтобы сильным броском осуществить прорыв из опасного кольца-ловушки.

Сначала наш погранотряд и другие примкнувшие к нам красноармейцы двигались на восток самостоятельно, но затем, поняв, что самим, малыми силами, нам не вырваться, мы решили создать крупную окруженную группировку под командованием полкового комиссара Бронштейна Я.М.

Комиссара встретили в лесу, при упоминавшейся выше истории, но поскольку он был высокого звания, решили сделать ударную группу для прорыва с большим количеством красноармейцев. Их столько было вокруг, что полдня можно было полк собрать, а за пару суток дивизию. Воины Красной Армии как-то хаотично и разрозненно передвигались, сами себе на уме толпы, кого только не встречали, и не говорящих по-русски киргизов или туркменов или прочих народов СССР, которые метались по лесам, попав в окружение. Ходили слухи, что целые батальоны и роты сдавались в плен, не сумев найти выхода из котла. Шанс пробиться был только у большой массы, в одиночку пройти немецкие заслоны было крайне сложно. Нужно было объединяться.

Иванов сдал комиссару списки личного состава и имевшегося у нас оружия на одном листке, а потом мы совместно двигались к месту прорыва линии фронта, сквозь лесные заросли Белоруссии, с каждым днём наращивая численность отряда, уже только записанных бойцов и командиров уже было 2 толстые тетрадки.

А фронт тем временем стремительно удалялся под натиском танковых и механизированных дивизий противника, но мы всё равно его догнали.

После долгих блужданий и мытарств, опасностей и тревог, многокилометровых походов и марш-бросков по полям, лесам, болотам в смертельном вражеском кольце, наша крупная окруженная группировка красноармейцев с тяжелыми и жестокими боями прорывалась на восток под постоянными ударами и обстрелами со стороны немецких войск и авиации. Мы твердо шли к намеченной цели – к линии фронта.

Поздним вечером 12-го июля наш отряд окруженцев смог приблизиться к заветной фронтовой линии. Уже где-то совсем рядом гремели упорные бои и той же ночью, отдавая последние силы, большая группа бойцов и командиров РККА стремительно пошла на прорыв, чтобы выйти в расположение оборонявшихся в том месте советских войск.

О, мне уже никогда не забыть, до самых последних дней своих я буду помнить тот ночной бросок отчаявшихся людей сквозь немецкие заслоны и заградительные барьеры, которые фашисты использовали для уничтожения красноармейских частей, попавших в окружение и пытавшихся пробиться к своим.

Как только стемнело, мы всей гурьбой рванулись на какую-то вражескую часть, отдыхавшую перед очередным наступлением. Мы с криками «Ура!», бежали вперед, пытаясь в темноте ночи прорвать и как можно скорее оставить за спиной позиции немцев и пробраться к нашим, на свою территорию.

Мы стреляли на ходу, закидывали немцев гранатами, стараясь не дать врагам опомниться. Но фашисты очень быстро разобрались, в чем дело, и более того, они ожидали возможного прорыва русских, поэтому впереди нас ожидала настоящая засада с мощными огневыми средствами. Как только мы были обнаружены врагами, моментально в небо взметнулось множество осветительных ракет, а по бегущим красноармейцам был открыт встречный ураганный и для многих окруженцев смертельный огонь из пулеметов и автоматов, минометов и пушек.

 

В свете ракет освещалось место беспощадной расправы над нами. А мы, глядя смерти в лицо, продолжали свой прорыв, из последних сил пытаясь успеть, суметь проскочить врагов и, главное, не получить ранение. Ведь раненым уже никто не сможет помочь, в те страшные мгновения жизни и смерти каждый думал только о себе, о других думать было просто некогда. Если погиб, то помощь тебе уже не нужна, а если ранен и не можешь бежать, то выбирай – или застрелись, или в плен, но что бы ты ни выбрал, лежавшие на земле были обречены.

Я несся навстречу пулям среди взрывов минометных мин. В черном небе горели ракеты, а на земле было светло, словно днем, и я бежал и только один раз, на один миг, всего на несколько секунд остановился, пораженный в самое сердце не пулей, а страшным горем. Дело было в том, что впереди меня бежал мой лучший фронтовой друг, верный боевой товарищ, с которым я очень крепко сдружился во время всех тягот и невзгод во вражеском окружении. Он тоже, как и я, был молодым лейтенантом, только летчиком-истребителем. Да к тому же он был моим земляком, тоже, как и я, он до войны жил в Москве, только я на Таганке, а он – в Марьиной роще, одним словом, у нас было много общего и в те страшные дни дороже друга у меня не было. Звали моего товарища, почти брата, Владимиром Безнадежным. И так случилось, так сложилось в ту ночную трагедию, что он бежал чуть впереди, как бы прикрывая своим телом меня и оберегая от летящих навстречу вражеских пуль. И вдруг он громко вскрикнул, замер и схватился рукой за грудь, медленно осел и упал на землю. Я подбежал и с ужасом нагнулся над ним.

-Вова! Вовка! Вставай! – громко прокричал я и затормошил его, но он больше не вставал, а только смотрел на меня широко раскрытыми и уже безжизненными глазами. Эх, как мне было жалко погибшего друга Володьку, совсем еще молодого парня, который своей грудью, скорее всего, спас мне жизнь, приняв на себя пулеметную очередь. Слезы горя и утраты близкого мне человека душили меня, но я опять побежал, поскольку вокруг меня свистели пули, и кровавая бойня продолжалась, а другу своему уже было не чем помочь. Впереди я уже четко мог различить укрывшихся немецких солдат, я видел огоньки выстрелов и летевшие прямо в меня трассирующие очереди. Спрятавшиеся за танками и за броневиками, за деревьями и в кустах фашисты строчили по мне из автоматов и пулеметов, но пули пролетали совсем рядом и мимо меня, хотя кругом падали красноармейцы, расстрелянные практически в упор. Я продолжал бежать и тоже стрелял в ответ, выпустив в сторону немцев почти все 70 патронов из диска своего автомата ППД, длинные автоматные очереди посылались в двух вражеских солдат, засевших в кустарнике на моем пути. Вот я уже видел впереди две головы в касках, блестевших в отсветах сверкающих в небе ракет. Пробежав еще несколько метров, я, крича и ругаясь от злости, упал на землю и бросил во врагов последнюю свою гранату-«лимонку» и сразу же после вспышки взрыва, на последнем дыхании, быстро рванулся вперед.

Вот так мне удалось прорваться и убежать в спасительный лес. Проскочивших туда же красноармейцев фашисты преследовать не стали – они бегали и добивали раненых, не имевших сил бежать, и оставшихся лежать.

Таким печальным образом, в предрассветном дыму 13-го июля 1941 года группа красноармейцев во главе с комиссаром Бронштейном, потеряв при прорыве более половины своего личного состава, все-таки сумела вырваться из плотного кольца окружения, организованного германскими войсками на территории Белоруссии в начальный период войны. Не многим частям, соединениям или подразделениям войск Красной Армии удалось прорваться к своим. Многие не сложили оружия и до самого освобождения этой территории вели мужественную борьбу в захваченных врагами районах нашей Родины. Этими действиями наши воины-патриоты не только наносили урон в глубоком тылу противника, но и вносили неоценимый вклад во всеобщую победу над врагами.

А мы, бывшие окруженцы, с огромным трудом и потерями прорвались к своим, и тем, кто выжил, кто остался цел и невредим, пришлось утром 13-го июля влиться в ряды опять отступавшей Красной Армии, которая, перебравшись за реку Днепр, быстро отходила на восток и занимала в спешном порядке новую линию обороны.

Всего восемь пограничников вместе с Ивановым уцелели в самые первые дни войны. Но, может быть, кто-нибудь еще с нашей заставы смог пережить то страшное время. Не знаю! Знаю только одно, что от самой границы топал наш пограничный отряд, теряя убитыми и ранеными своих товарищей. И что всего малой части погранвойск, прикрывавших 22-го июня 1941 года государственную границу и принявших на себя весь удар, всю мощь немецко-фашистской военщины было суждено выжить на Великой Отечественной войне.

А те, кто пережил самые первые фронтовые дни, с грустью поняли и осознали, что к 13 июля мы прошагали всю Белоруссию, оставив врагу огромную часть своей территории – Прибалтику, Украину и теперь находились в России, в Смоленской области. Правда, пока еще на стыке границ между БССР и РСФСР, но всё равно уже очень далеко от западных рубежей нашей большой страны, на огромной территории теперь хозяйничали оккупационные войска и их приспешники.

А мощные бронетанковые и моторизованные дивизии противника, ломая оборону Западного фронта, по-прежнему продвигались вглубь нашей страны. С воздуха вражеские войска (сухопутные силы – крупные армейские группировки из танков и мотопехоты) постоянно, круглосуточно поддерживала и прикрывала могучая немецкая авиация. Над районами боевых действий «Люфтваффе» контролировало воздушное пространство, безжалостно атакуя отступавшую Красную Армию. Самолеты врага бомбили и обстреливали не только военных, но и наши города и сельские населенные пункты, железнодорожные узлы и станции, мосты и дороги, заводы и предприятия, а также многие другие объекты, а главное наших людей, женщин, стариков, детей.

В таких условиях крупные танковые группы врага своими мощными ударами прокладывали дорогу шедшим сзади полчищам немецко-фашистской пехоты, сокрушая на своём пути оборонительные заслоны РККА, как правило, меньшие по численности и хуже вооружённые.

В ответ на натиск неприятельских войск отчаянно сопротивлялась ослабленная, разрозненная, обескровленная, а порой деморализованная в тяжелых оборонительных сражениях Красная Армия. Никак не могли остановить продвижение на восток фашистских захватчиков, поскольку, отражая не прекращавшиеся атаки врага, войска несли огромные поражения в человеческих ресурсах, в боевой технике и в других вооружениях. Хотя многие части и соединения храбро дрались радикально изменить обстановку на общем ТВД не получалось, в местах германо-фашистского нашествия, часто враг добивался многократного превосходства в живой силе, боевой технике, в видах вооружении. Добавить к этому опытность и слаженность войск с немецкой педантичностью и скрупулезностью, врагам успех был гарантирован.

Кроме того, фашисты имели чёткий план наступления и стратегическую инициативу в своих руках, они заранее знали, где будут прорываться, окружать, дробить, громить, пленить.

Отсюда и тысячные колонны пленных красноармейцев и командиров, гитлеровские полководцы переигрывали советских военноначальников на всех уровнях управления. Летом сорок первого вермахт на самом деле являлся самой сильной армией на планете Земля, остановить их было практически невозможно, недаром они за два года захватили и подмяли под себя всю Европу. На первых этапах блицкриг реально развивался молниеносно, военный успех был на немецкой стороне, в том числе благодаря внезапной и вероломной агрессии в огромных масштабах, не такой, что представляли перед войной, такую большую беду невозможно было спрогнозировать и придумать.

Не могла тогда еще наша героическая Красная Армия оправиться от крупных поражений первых недель войны, упорные оборонительные бои и несколько контрударов на Западном фронте хоть и наносили серьезный урон противнику, не могли остановить германские вооруженные силы. Враг, не считался ни с какими потерями, а рвался стремительными темпами в сторону Москвы, Ленинграда и Киева.

Историческая справка.

Военное руководство Германии, да и вся фашистская армия, во время событий начального периода боевых действий с СССР уже в самые первые дни войны предвкушала скорую победу немецкого оружия над русскими войсками. Действительно, стратегический план войны под названием «Барбаросса», основанный на тактике «блицкрига» («молниеносной войны»), осуществлялся весьма успешно. Развивая этот успех, немецкая группа армий «Центр», применяя тактику массированных танковых ударов и добиваясь при этом подавляющего превосходства над нашими войсками, бросила вперед свежие и крупные дивизии при поддержке авиации и с каждым днем усиливала наступление на московском – главном – стратегическом направлении советско-германского фронта. Из глубины нашей страны пока еще не подошли крупные войсковые соединения, которые могли бы на равных бороться с натиском врага, поэтому врагу удавалось так быстро разбивать оборону разрозненных, отступавших, окруженных, измотанных частей Красной Армии. Пользуясь этим, передовые части армейской группировки «Центр» смогли всего за 18 дней с начала войны так глубоко и широко продвинуться по нашей территории, особенно в полосе главного своего удара. Немецкие танки и мотопехота меньше чем за три недели прорвались на 600-650 км внутрь нашей страны.

Фашистское военное командование, восхищаясь своим стратегическим мышлением, уже планировало в скором времени нанести решающий и сокрушительный удар по столице нашего государства городу Москве. Враги уже почти не ожидали какого-либо серьезного сопротивления со стороны расколотых и частично окруженных войск Западного фронта, противник просто собирался в ближайшее время окончательно разгромить и добить Красную Армию

И вот, 10-го июля 1941 года немецко-фашистские вооруженные силы с рубежей р. Днепр и Западная Двина перешли в решительное наступление на Москву. Путь на столицу нашей Родины лежал через древнерусский город Смоленск.

Поэтому июльским утром 10-го числа немецкая самая мощная армейская группировка «Центр» в составе двух крупных танковых групп, двух огромных полевых армий и могучей авиации начала свое наступление на смоленском направлении. Из района Витебска в сторону Духовщины наступала первая немецкая ударная группа, а вторая двинулась из района Орши на Ельню.

Помимо двух основных ударов вражеские войска осуществляли массу вспомогательных, фланговых, обходных ударов с целью раздробления оборонительного фронта Красной Армии на Западном направлении.

Ударные группы противника стремились быстрыми прорывами раздробить силы Западного фронта, охватить с двух сторон (с севера и с юга) город Смоленск, при этом окружить и уничтожить прикрывавшие Смоленск части и соединения Красной Армии и как можно скорей открыть себе путь на Москву.

В тот памятный и роковой период времени, начиная с 13 июля, когда наш сводный полк как и многие другие подразделения войск Красной Армии был брошен в бой только с одним приказом:

«НЕ ПРОПУСТЬ ВРАГА!»

После назначения меня комбатом я первым делом собрал всех ротных и взводных командиров. Познакомился, поставил перед ними задачи согласно приказу полкового комиссара Бронштейна и капитана пограничника Иванова.

 

 

•           •         •

 

Солнечный июльский денек был в полном разгаре, вокруг было тихо и спокойно, дорога на Смоленск опустела от потоков беженцев, а тысяча красноармейцев сводного полка РККА под командованием бригадного комиссара Бронштейна, зарывшись в землю и подготовив свой рубеж обороны, пока мирно отдыхали, пользуясь временным затишьем, но готовые в любую минуту открыть огонь по врагу.

Томительное ожидание и можно сказать последние тихие и спокойные минуты относительной безопасной жизни перед почти неминуемой немецкой атакой, вопрос только времени. Раз они наступают, тогда по этой дороге обязаны пройти, другого пути поблизости нет, кругом леса и болота, что поделать, такова специфика русской глубинки, имеющий термин «бездорожье». Тревога понемногу улеглась, редко даже проскальзывала невероятная мысль, что может и не будет сегодня наступления здесь, вдруг наступила передышка или где-нибудь на другом участке фронта Красная Армия крепко бьёт противника или даже перешла в контрнаступление, ополченцы собственными глазами на вокзале видели эшелоны с новенькими танками и войсками.

   Измученный долгими бессонными днями и ночами, я просто задремал возле березы. Спал, а в голове хаотично переплетались воспоминания недавно пережитых событий, горькие и страшные моменты, крепко засевшие в памяти.

-Проснись, лейтенант! – услышал я сквозь тревожный сон чей-то хриплый голос и тут же открыл глаза.

-А? Что? – спросонья молвил я.

-Старший лейтенант Федоров! – представился стоявший передо мной парень лет 25, с худым, почерневшим лицом и в грязном, разорванном в клочья обмундировании. На воротнике почти белой, выцветшей от солнца и пыли гимнастерки, в каждой петлице было по три облупленных, когда-то эмалированных кубика. – Ты новый комбат, что ли?!

-Я, - кивнул в ответ головой, не понимая, в чем дело.

-Ну, тогда давай знакомиться. Я твой сосед справа, командир роты. Зовут Лёхой! – объяснился старший лейтенант Федоров, по дружески протягивая руку.

-Алексей Круглов, командир второго пехотного батальона! – четко произнес я и крепко пожал его ладонь.

-О, значит, тезки! – радостно воскликнул он и похлопал меня по плечу.

После рукопожатия и обмена любезностями он сообщил: «Пока ты спал, я в той березовой роще разместил ПТР возле твоих пулеметчиков, пусть борта фрицу дырявит!»

-Скажи мне, а долго я спал? – растерянно спросил я.

-Да нет, всего час! – как-то с сочувствием и с завистью ответил он.

Тут к нам подошел сержант, кажется из моего батальона. Встав перед нами, он щелкнул каблуками и, приложив руку к пилотке, сказал:

-Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к лейтенанту – командиру второго батальона?

-Разрешаю, обращайся! – весело ответил Федоров.

-Товарищ лейтенант, оборонительные позиции второго батальона подготовлены в полном соответствии, вырыты окопы и щели, пулеметные точки размещены и замаскированы, всех бойцов обеспечили гранатами, патронами и бутылками, а также накормили консервами с сухарями. Батальон готов к бою! – доложил в торжественном тоне сержант с черными, взъерошенными волосами и чем-то похожий на ежика, парень лет 18-19, среднего роста, подтянутый, спортивный со значками «Ворошиловский стрелок» и «Снайпер» на богатырской груди.

-Вот молодец! Как фамилия? – с любопытством спросил я у сержанта.

- Уветов, товарищ лейтенант! – радостно ответил он и продолжил звонким голосом. – Назначен бывшим комбатом командиром первой роты, а второй ротой командует младший политрук, он сейчас настраивает бойцов на бой, говорит насколько важно задержать тут германца. А вам мы командный пункт подготовили, вон там, отрыли окопчик рядом с нами, прошу занять. Пушкари нам перископную трубу на время дали, можно не высунув головы из окопа на дорогу смотреть.

-Спасибо, спасибо, ребята! – с волнением и радостью заговорил я и, обращаясь к стоявшему вблизи старшему лейтенанту Федорову, с восторгом добавил: - Вот, смотри, какие у меня люди в батальоне!

-Да, хорошие хлопцы, а я пока на своих не накричу, толком ничего не сделают – весело и как будто с сожалением промолвил старший лейтенант.

-От лица командования объявляю сержанту Уветову и второму батальону благодарность! – произнес я как можно официальнее, а самому было неловко, стало как-то вдруг неудобно перед сержантом и бойцами, которые копали за меня землю, рыли окопы, размещали пулеметы, пока я спал и расслаблялся в тени березки…

Но, не успев до конца обдумать эту затерзавшую меня мысль, я почти мигом, в ту же секунду, оказался в окопе вместе со старшим лейтенантом и сержантом, поскольку в это мгновение по картофельному полю неожиданно прокатилось громким эхом страшное предупреждение: «Воздух!».

И тут же над нами в безоблачном небе, сверкая в лучах солнца, появилась пятерка «юнкерсов» и тройка «мессершмитов», которые на низкой высоте закрутили адскую карусель над засевшими в окопах красноармейцами. Сверху посыпались бомбы, полились длинные пулеметные очереди. На оборонительных позициях сводного полка прогремело около 25-30 разрывов авиационных бомб и вскоре самолеты противника вышли из пике и отправились прочь, завывая моторами.

-Ну, теперь жди гостей, - печально проговорил сержант.

Как только самолеты скрылись и улетели, по траншее передали команду «К бою!» и все поняли, что скоро начнется.

-Ну ладно, я пополз к своим! Бывайте! – на прощание сказал старший лейтенант Федоров, вылез из окопа и быстро побежал к своей роте. Забегая вперед, скажу, что это была первая и последняя встреча с этим парнем. На войне привыкаешь ко всему, но трудно привыкнуть к тому, что только успел познакомиться с кем-то, обменяться несколькими словами или фразами и все, больше этого собеседника нет, и никогда уже не будет. Вот это очень страшно, когда быстро гибнут люди, а на их место приходят новые и не успеешь с ними познакомиться, как их уже тоже нет. Ты даже не можешь толком узнать, что это за человек, кто он, откуда, а его убивают и получается, что он тебе совершенно незнаком, хотя воевал рядом и, может ценой своей жизни, продлил жизнь тебе. Вот такие дела делает война! Будь она проклята!

Через несколько минут после бомбежки впереди послышался суровый и приближавшийся рокот ревевших моторов и противный скрежет танковых гусениц. К этим звукам вскоре добавился гул двигателей множества грузовиков и стрекочущий трескот мотоциклов.

Прямо на нас, поднимая столбы пыльной завесы, на дороге показалась целая колонна немецких бронемашин и другой автомототехники противника. На расстоянии 2 км из грузовиков начала выгружаться пехота, а танки продолжили движение.

Я сидел в окопе и не верил своим глазам. Неужели столько немцев? А их с каждой секундой становилось все больше, они ехали быстро и, скорее всего, пытались на скорости проскочить нашу оборонительную линию. Но вдруг мощным залпом ударила наша артиллерия и несколько минометов, в гуще немецкой колонны взметнулись столбы дыма и огня, плотная стена разрывов остановила головные танки врага, буквально разметая на части эти бронемашины.

В моей груди гулко забилось сердце, а пот ручьями полился по мне, и кровь хлынула в голову.

Так началась кровопролитная битва между сводным полком Красной Армии и огромной колонной немецких войск.

Несколько танков продолжили движение по дороге, но большая часть съехала с нее и, выстроившись в широкую цепь, стреляя из пушек и пулеметов, начала атаку. Вслед за танками двинулась пехота, которая, прячась за броней шедших впереди машин, открыла автоматно-ружейный огонь. Враги пытались одним махом, одним напором сломить оборону полка, стараясь запугать и обратить в бегство красноармейцев. Немцы предполагали не только физически, а в первую очередь психологически разрушить нашу оборону своей военной мощью и превосходством. Их было во много раз больше, как минимум несколько тысяч.

Но в сформированном наспех из окруженцев и отступавших красноармейцев сводном полку оказались люди опытные, уже побывавшие в боях и крепкие духом, многие с первых дней войны оказывали врагу ожесточенное сопротивление. И многим из нас уже надоело отступать, и поэтому мы крепко вцепились в свою землю на большом, широком картофельном поле возле смоленского селения Н.

Да и отборный артдивизион из Резерва фронта первое сражение провели на высоте по слаженности и высокой выучки расчетов ПТО по точной стрельбе, не зря проводили учения, много тренировались.

Именно там, в тот июльский день, мы вместе преподали противнику смертельный урок мужества и смелого военного подвига полутора тысяч человек, вставшими плечо к плечу на защиту рубежа обороны, перекрыв важную дорогу в тактическом и стратегическом смысле, нарушив планы фашистских генералов.

Занявший оборону сводный полк красноармейцев, в том числе и мой батальон, стойко держался на своих позициях и отчаянно дрался с наступавшим врагом.

Фашистские танки и пехота, сменяя друг друга, несколько часов шли напролом, обстреливая нас из танковых орудий и пулеметов, пушек и минометов.

Несколько часов артиллерия и минометы с обеих сторон, паля друг в друга, беспрерывно перепахивали снарядами и минами картофельное поле, засеивая его осколками, раскалённый воздух звенел. Было страшно, очень страшно, даже жутко. Такая смертельная схватка с большим количеством вражеской бронетехники у меня случилась впервые. Трудно передать словами, что происходило вокруг в том бою. Перекошенные от злости лица красноармейцев, горевшие в копоти танки врага, непрерывный грохот залпов орудий, взрывы, пыль, дым, огонь, гарь, сотни убитых, раненых, крики, стоны, хрипы, команды, приказы, ругань – все это смешалось в сплошную какофонию звуков.

Первая атака немцев длилась более 6 часов. Меткими выстрелами артбатареи и танка нашему полку удалось подбить или вывести из строя много фашистской боевой техники, но и враги за шесть часов боя сумели подавить большую часть наших противотанковых огневых средств, убить и покалечить массу народа. Но то, что еще у нас осталось, не давало вражеским машинам с ходу прорвать оборону полка, путь к Смоленской дороге закрыт, ключа к обороне так и не подобрали, а день начинал клонить к вечеру.

Пехота противника предпринимала различные попытки, чтобы приблизиться и уничтожить наши пушки, пулеметы и всех нас. Но мы отбивали эти атаки, истребляли живую силу врага и погибали сами.

Не раз мне приходилось в ходе этого жестокого единоборства, страшного боя, поднимать свой батальон в контратаки против немецких солдат и офицеров, пытавшихся зайти в тыл нашего полка. Иногда дело доходило до рукопашной схватки, и тогда пехота врага отступала назад, чтобы вскоре опять побежать на нас.

Одним словом, попытки противника сломить сопротивление полка одной стремительной атакой мы смело отбили, хотя наш сводный полк понес большие потери, но и врагу крепко досталось. Фашисты отошли, чтобы собрать силы и броситься на нас.

Возникла короткая пауза, и мы тоже быстро начали готовиться к предстоящей битве, восстанавливая свой рубеж обороны, концентрируя на опасных участках все имевшиеся силы и средства. Стоит сказать, что за 6 часов боя почти половина нашего полка погибла, а также мы потеряли половину своего вооружения. Но выжившие бойцы и командиры нашего сводного полка РККА были настроены решительно на новый поединок с врагом, все мы были готовы до самого конца, до последнего бойца оборонять свои позиции, что называется, стоять насмерть. Как я выжил в те страшнейшие часы, до сих пор не понятно. Все осколки и пули прошли мимо и не задели меня.

Во время затишья на всю округу из траншей и окопов, воронок и ям, возле подбитых танков раздавались стоны и крики раненых красноармейцев и фашистов. Эти крики на поле слились в один безумный вой от боли отчаявшихся людей, которым предстояло беспомощно умирать от ран, ибо в небе показались вражеские бомбардировщики.

Ужас охватил всех нас, каждый, укрывшись в своем окопе, ожидал воздушного налета. И вот началось, с пронзительным воем сирены, со свистом падавших бомб пикировали фашистские самолеты на позиции полка Красной Армии, сотрясая землю и оглушая грохотом разорвавшихся авиационных бомб.

Немецкие летчики совершенно беспрепятственно и безнаказанно обрушили тонны смертоносного металла, подвергнув полк беспощадной бомбежке. А вдобавок к этому с позиций немцев по нам ударили башенные орудия танков и несколько минометов.

Я сидел в своем окопе, засыпанный землей и оглохший от взрывов. Вражеские бомбы рвались где-то рядом, правее от моего батальона, поскольку основной удар немцев был обрушен и сосредоточен по нашей артиллерии. Только изредка бомбы падали возле меня.

Но вот самолеты противника улетели, а танки врага продолжили орудийно-пулеметную стрельбу, собираясь прорваться сквозь наш оборонительный рубеж.

Настали самые критические минуты боя, страшный июльский день близился к концу, и видно было, что танки врага хотели до темноты проскочить вперед, при этом полностью погубив сводный полк РККА.

На наш полк двинулось почти полсотни танков, против нас были брошены в бой самые современные немецкие стальные машины, такие, как танки Т-III и Т-IV. Около пятидесяти этих средних танков старались мощным ударом, последним рывком-броском раздолбить, прорвать, разметать, отбросить, уничтожить, раздавить, пушками и гусеницами сломить оборону нашего полка. Маневрируя по широкому полю, на нас хлынула огромная масса, обрушилась целая лавина фашистских танков.

И вот наступила кровавая кульминация этого жестокого сражения. Когда практически вся наша артбатарея ПТО была уничтожена и разбита, по оборонительной цепи красноармейцев раздалась команда: «В последнюю атаку!»

То есть всем нам было приказано бригадным комиссаром Бронштейном взять в руки противотанковые гранаты, бутылки с горючей жидкостью и двинуться наперерез немецким танкам и любой ценой остановить врага.

И только танки противника приблизились к нам на 50-100 м, по сигналу смолкли наши пушки, затихли пулеметы и более четырех сотен боеспособных оставшихся в живых бойцов и командиров РККА вылезли из своих окопов и бросились вперед, на вражеские танки.

Завязалась смертельная битва людей с железными чудовищами, которая с новой силой разгорелась на большом и широком картофельном поле, вблизи русского селения Н. Эта схватка с врагом явилась для меня самым тяжким испытанием в жизни.

Я, как и все, выпрыгнул из своего окопчика, держа в одной руке гранату, а в другой бутылку с горючей жидкостью, и побежал к ближайшему ко мне танку, затем упал в неглубокую воронку, так как над головой полетели трассирующие очереди заработавших на позициях немцев станковых пулеметов. Переждав обстрел, я снова короткими перебежками, пригнувшись, устремился к намеченной цели – черному немецкому танку с белым крестом и номером на башне. Бежавшие в атакующей цепи красноармейцы бесстрашно продвигались к фашистским танкам, которые палили из пушек и пулеметов, лязгая страшными гусеницами, двигались прямо на нас.

Но мы смело, и решительно бросались на вражеские машины, одни бежали в полный рост, громко крича и ругаясь, другие осторожно ползли, и те, и другие крепко сжимали в своих напряженных руках рукоятки гранат, либо стекло бутылок с зажигательной смесью.

Много наших красноармейцев, в прошлом обычных парней, многие из которых были еще 18-летними мальчишками, в том бою представляли собой единую геройскую силу и мужественный боевой дух. Многие из нас так и не смогли добежать, доползти и приблизиться к грозным, ревевшим танкам, но эти парни гибли не напрасно, ведь другие поднявшиеся в атаку ребята меткими бросками громили стальные машины врага. А тем, кто погиб, светлая память, своими жизнями они сумели остановить врага, не дать ему в тот июльский день прорвать оборону сводного полка РККА.

Вот какие были люди, смелые воины среди нас. Стоит только рассказать один эпизод с одним красноармейцем во время этой атаки, чтобы понять, какой ценой давалась нам победа в том жестоком бою.

Когда я бежал до выбранного мною танка, то заметил, как рядом со мной следовал в том же направлении младший политрук Топтыгин, командир второй роты моего батальона. Потом узнал, что бойцы ласково называли его «Топтыга», хороший парень был, относились уважительно, что называется свой командир, он шел в атаку рядом, вел обескровленную роту на битву с танками и бронетранспортерами.

Вдруг я споткнулся и упал, а младший политрук обогнал меня и бросился на танк, который был всего в 10-15 метрах от нас.

Все дальнейшие события развивались очень быстро, но я, став невольным очевидцем, до сих пор не забыл детали этого поистине ужасного случая и одновременно геройского подвига.

Командир второй роты моего батальона держал в руках две бутылки с горючей смесью и, матерно ругаясь, пошел на немецкий танк. Неожиданно одна из бутылок в руках младшего политрука была разбита, скорее всего, пулей или осколком, мгновенно на нем вспыхнула одежда, и он горящим факелом бросился на танк. Фашистские танкисты, увидев это, включили задний ход и медленно попятились назад, ведя огонь из пулемета. А младший политрук Владислав Топтыгин, пригнувшись дико закричал и побежал прямо на танк и, добежав, разбил о броню вторую бутылку, поджег немецкую машину, а сам погиб смертью храбрых.

Я, не теряя ни секунды, рванулся к задымившемуся танку, который продолжал пятиться назад. Левой рукой я бросил гранату, которая, не долетев до цели, рванула рядом с танком, и тут же я правой рукой запустил бутылку с зажигательной смесью. Со звоном бутылка разбилась о башню и горящая ярким пламенем жидкость потекла вниз, загораживая намалеванные белой краской на черной броне крест и номер.

Мне повезло в том бою, но я навсегда запомнил подвиг Владислава и многих других бойцов Красной Арии, которые ценой своей единственной жизни подожгли, подбили вражеские танки, решив в нашу пользу исход сражения. Обгоревший труп политрука в осколках стекла так и остался лежать навеки рядом с почерневшим, покрытым сажей немецким танком Т-III.

 

Ожесточенный бой длился до самого вечера. Врагу, несмотря на отчаянные попытки, не удалось прорвать оборону нашего полка, и немцы прекратили наступление до утра, отойдя назад. На поле, где только что отгремел тяжелый бой, стояли подбитые и сожженные вражеские танки, и бронетранспортеры, грузовики и мотоциклы. Трупами немецких солдат и офицеров и наших бойцов и командиров было усеяно все картофельное поле. Для многих в тот день смоленская земля стала кладбищем, братской могилой.

Страшное, жуткое и тяжелое это зрелище, когда осматриваешь место, где только совсем недавно закончилась жестокая и упорная битва. По всему полю были разбросаны и лежали в различных позах тела погибших тут людей. Здесь, сегодня, на этом участке закончились и оборвались чьи-то жизни и судьбы. На этом обычном русском поле враждующие с обеих сторон проявили массовый и подлинный героизм, отвагу. Здесь каждый сражался за свое: немцы – за захват новой территории, а мы – красноармейцы – за свою Отчизну. Враг-агрессор рвался вперед, а мы стойко, не жалея себя, обороняли этот хоть и незнакомый, но до боли в сердце и в душе родной населенный пункт Н. Как много их, таких родных, уже пришлось оставить врагу, а там же оставались люди, наши люди.

А как была нарушена последствиями войны великолепная красота и природа этих мест, которая была очень близка каждому русскому человеку, каждому нашему солдату.

Вот поэтому здесь и сегодня за эту русскую красоту мужественно сражался и погибал сводный полк Красной Армии, который к вечеру 13-го июля перестал существовать.

Но и войска противника понесли серьезные потери, здесь враги потеряли немало бронетанковой техники и живой силы, нигде за все два года Второй Мировой войны они не встречали такого яростного сопротивления.

Мы, оставшиеся в живых красноармейцы, с гордостью и удовлетворением смотрели из окопов на подбитые танки и уничтоженных фашистских солдат. От этого осмотра радостное ощущение победы над неприятелем сменяли волнение и страх пережитого жуткого сражения.

 

 

•               •             •

Глава 3 …

Солнце уже давно опустилось за горизонт, на поле только в некоторых местах еще продолжала догорать вражеская техника.

Находившийся рядом населенный пункт Н тоже горел и дымился, хотя большинство домов уже сгорело дотла.

Когда летний теплый ветерок колыхал травы, то к аромату полевых цветов и растений примешивался запах гари и копоти, тротила и пороха, горелого мяса и трупного смрада.

Прошел час после окончания боя. Вечерело и постепенно темнело. Я подсчитал за это время количество живых, раненых и убитых красноармейцев своего второго батальона. Оказалось, что боеспособных бойцов всего восемнадцать человек, раненых 12, из них 5 – тяжелые, а остальные погибли на поле боя.

Вскоре ко мне подбежал политрук Терехов, который сообщил: «Всем командирам приказано явиться к исполняющему обязанности командира полка полковому комиссару Бронштейну».

-Зачем вызывает? – осведомился я.

-Для совещания. Он приказал, чтобы каждый из вас уточнил потери в личном составе и вооружении, - объяснил адъютант комиссара Терехов.

Я вместе с политруком побежал на командный пункт, где нас ожидали Бронштейн, Иванов и всё. Их было только двое и они что-то очень громко обсуждали между собой, разложив прямо на земле карту и освещая ее лучам карманного электро фонаря. Увидев только нас двоих, они прекратили свой спор и уставились на нас удивленными взглядами.

-А где остальные?! – воскликнул командир полка Бронштейн, с трудом поднимаясь с земли. И тут я заметил, что комиссар ранен в левую ногу, на бедре которой дырочка, а вокруг проступила кровь. Политрук помог Якову Моисеевичу подняться и встать на ноги, причитая при этом: «Осторожнее, осторожнее, вы же ранены».

Командир полка, не обращая внимания на слова своего помощника, повторил вопрос: «Где остальные? Я же приказал всех средних и старших командиров немедленно ко мне.»

-А больше никого и нет, вы же сами знаете, товарищ полковой комиссар, - испуганным и взволнованным голосом забормотал политрук, - подполковника убило, капитана В. бомбой накрыло, старшего лейтенанта в грудь рани…

-Хватит! – оборвал его Бронштейн.

-Рад тебя видеть живым и здоровым, - вдруг встрял в разговор Иванов. – Докладывай, что там у тебя.

Я доложил о потерях в батальоне и рассказал немного о ходе боя, а затем, выслушав мой доклад, Василий Иванович заговорил спокойным и в то же время хриплым голосом, обращаясь ко всем. Выяснилось, что теперь командование уже почти несуществующего полка состояло из раненого в ногу Бронштейна, капитана, политрука и меня. Все другие командиры погибли или были тяжело ранены.

Слушая Иванова, мое чувство и ощущение одержанной победы над врагом, когда я смотрел на уничтоженные танки и другую технику, убитых в бою фашистов сразу же исчезли, после того как капитан сообщил наши общие потери.

Я узнал, что отличного состава нашего сводного полка осталось не более 250 человек, из которых более 150 получили ранения различной степени тяжести. От нашей артиллерийской батареи на вооружении осталось всего три 45-мм противотанковых орудия. Еще имеется 1 ПТР, несколько ручных и станковых пулеметов, около 500 гранат, а также большое количество боеприпасов. В общем, немного у нас осталось от огневой мощи полка.

Мы вчетвером немного посовещались, хотя больше всех говорил Бронштейн, но все вместе мы поняли, что следующей атаки противника остаткам нашего полка не выдержать. Помимо этого, оперативно-тактическая обстановка на других участках Западного фронта нам была неизвестна и сведений о прорыве немцами где-нибудь обороны соседних частей и соединений войска Красной Армии у нас тоже не было. Но, учитывая состояние нашего сводного полка и опасаясь попасть во вражеское окружение, командир полка Бронштейн принял решение немедленно отходить, оставив свои оборонительные позиции.

Быстро собрав всех раненых и оставшиеся у нас боеприпасы, не успев похоронить погибших товарищей, остатки сводного полка оставили свой оборонительный рубеж и поспешно отступили в сторону Смоленска.

Раненых и боеприпасы положили в чудом уцелевшие конные повозки, к трем из них прицепили оставшиеся 45-мм пушки, в телеги к раненым положили несколько ящиков со снарядами и минами, все остальное вооружение, усталые и измученные боеспособные красноармейцы потащили на себе.

И вскоре по дороге, ведущей в Смоленск, растянувшись на пару километров, двигался обоз с ранеными и колонна самостоятельно передвигавшихся красноармейцев. Впереди обоза, на головной бричке ехал Бронштейн, а колонну пеших, которая шли позади конных повозок, вел пограничник Иванов.

С самого начала пути был задан довольно быстрый темп движения, поскольку комиссар рассчитывал одним переходом преодолеть расстояние в 50-60 км, сделать существенный отрыв от передовых частей противника и благополучно добраться до Смоленска. Потому что только там можно было доставить раненых в госпиталь или отправить их в тыл санитарным поездом. А целым и невредимым бойцам и командирам можно было влиться в какое-нибудь соединение Красной Армии или тоже отправиться в советский тыл на формировку (и заодно хоть немного отдохнуть)…

Теплая июльская ночь выдалась очень душной. Свет луны освещал разбитую войной дорогу, вдоль которой одиноко стояли покосившиеся в разные стороны столбы телефонно-телеграфной линии с оборванными и обвисшими проводами. По пути следования на восток часто нам на глаза попадались освещенные луной остатки сгоревших грузовиков и легковых машин, разбитые телеги и повозки, обычно в этих зловещих местах отчетливо виделись следы бомбежки, работа вражеской авиации была слишком заметна. На обочинах дороги, среди глубоких воронок почти всегда лежали искалеченные осколками трупы людей, лошадей, коров и др.

Страшно и больно мне было смотреть на мертвые тела простых мирных жителей-беженцев, советских женщин и детей, стариков и подростков. Попадавшиеся на глаза трупы от жары начинали разлагаться. Я шел и глядел по сторонам, ужасаясь от увиденного. Но многим шедшим рядом бойцам было некогда смотреть на чудовищные зверства фашистской авиации, не говоря уж о том, чтобы захоронить останки этих ни в чем неповинных людей.

Шедшие рядом красноармейцы двигались на пределе своих человеческих сил и возможностей, многие смотрели себе под ноги или только вперед, стараясь поддерживать заданный ритм марша. Многие шли и думали, что опять отступаем, так дрались с врагом, столько народу погибло, а вот вновь оставили немецким захватчикам еще какую-то часть своей территории и отходим все дальше на восток.

Иногда в ночном небе пролетали с тревожным гулом немецкие самолеты. Каждый раз, когда они появлялись прямо над нами, по команде «воздух!» красноармейцы разбегались, а тяжелораненые оставались лежать в телегах и только беспомощно, с мольбою смотрели в небо. К нашему счастью, все обошлось, фашистских летчиков-пилотов обоз на дороге не интересовал. Кажется, они его просто не замечали, а летели куда-то на восток, бомбить другие цели и оттуда временами долетало эхо грохотавших бомб, и вспыхивал зарево пожарищ.

Вражеские бомбардировщики пролетали мимо, а нам с Ивановым с огромным трудом удавалось поднять на ноги лежавших на земле бойцов, которые просто засыпали. Но от криков и приказов они быстро вставали и становились в строй. Отбиться от своих тоже было страшно.

И растянувшаяся колонна красноармейцев снова трогалась в путь.

Запряженные лошадьми, перегруженные раненым бойцами телеги надрывно скрипели колесами по ухабам разбитой дороги. За конным обозом, стараясь придерживаться строя, в колоннах по три ряда шагали боеспособные порядки больше несуществующего полка Красной Армии. Почти сотня красноармейцев разных родов войск после тяжелого сражения теперь составляли основную, еще боевую часть от разбитого сводного полка РККА.

Бронебойщики тащили на плечах своих длинные ПТРы, пулеметчики катили за собой свои «Максимы». А все остальные красноармейцы кроме своих винтовок или автоматов несли еще коробки с пулеметными лентами, диски к ручным пулеметам Дегтярева, патроны к противотанковым ружьям, ручные и противотанковые гранаты и другие боеприпасы.

Каждый боец знал, что такие самые необходимые в бою вещи в повозки к раненым положить нельзя. Хоть нет уже сил, нести эту весьма нелегкую ношу, но именно она всегда на войне нужна и всегда должна быть под рукой. На фронте даже ночью может случиться все, что угодно, враг может напасть в любую минуту, даже там, где его совсем не ждешь, поэтому на марше оружие и боепитание к нему нужно всегда держать на изготовке, чтобы в любой момент открыть по противнику огонь.

Я шел рядом с Ивановым в группе уцелевших и не раненых красноармейцев.

Среди наших бойцов поползли слухи, что будто бы опять мы попали в окружение, и только это заставляло многих быстрей передвигать ногами. По лицам и движениям большинства оставшихся в живых солдат я видел, как они все сильно измотались за все трудные и наполненные смертельным ужасом дни.

Капитан шел молча, думая о чем-то своем, только изредка пресекал ненужные разговорчики среди бойцов и подгонял их командами. Я шел и с большим вниманием улавливал, о чем говорили между собой некоторые наши солдаты. Несколько красноармейцев впереди колонны негромко разговаривали и тихо шутили, а содержание диалогов было слишком простым и обыденным. Одни вспоминали свою довоенную жизнь, родные края и любимых женщин, другие рассказывали забавные и веселые истории или некоторые события из своей жизни. Иногда раздавались на всю округу какие-нибудь смешные выкрики, шутки, анекдоты, и по колонне разносился дружный и задорный смех. Я тоже вместе с ними хохотал от души. Иванов сначала зло ругался, грозно шипел на весельчаков. На некоторое время строй бойцов замолкал и слышался только глухой топот солдатских сапог и ботинок. Но вскоре какой-нибудь остряк снова бросал какую-нибудь смешную фразу и опять в ответ раздавался веселый гогот. И даже капитан перестал обращать на этот шум внимание и, скаля белые зубы, хохотал вместе с нами, только время от времени приказывал: «Потише кричите» или «Подтянись, не растягивать строй» и т.д.

А совершавшие походный марш красноармейцы, с трудом шагая по извилистой дороге, продолжали неизвестно отчего веселиться среди всего этого ужаса войны. Тем самым они не только своими выкриками подбадривали изможденных до крайности товарищей, а еще и сами этими шутками-прибаутками хотели хотя бы ненадолго отвлечься и забыть о тяжелой судьбе, о погибших друзьях и близких людях, о жутких переживаниях своей нелегкой фронтовой жизни.

У каждого из нас была своя судьба и жизнь, все мы были такими разными и особенными по-своему, но всех нас вместе объединила защита родного Отечества и всеобщая нерушимая вера в победу над очень сильным врагом.

Истекавший кровью бывший полк Красной Армии в темноте глубокой ночи поспешно отступал в сторону Смоленска. За два часа пути мы преодолели расстояние в 10-12 км. И это несмотря на то, что позади были бессонные дни и ночи, прорыв из окружения и жестокая битва возле селения Н. Мы шагали по смоленской земле, уходили в тыл, но регулярных частей Красной Армии мы пока не встретили и где они, где силы Западного фронта, никто нам сказать не мог.

Внезапно ехавшие впереди повозки с ранеными остановились, а мы с оружием в руках немедленно рванулись в головную часть нашего обоза, чтобы защитить своих раненых товарищей. Но кругом было тихо и спокойно, никаких выстрелов и криков. Тревога оказалась ложной. Когда мы бежали, то увидели, что впереди, перед обозом, показался изгиб реки. А, подбежав к головной повозке, на которой ехал Бронштейн, мы заметили небольшую группу красноармейцев и два зенитных орудия возле деревянного моста через речку N.

Бронштейн, сидя на телеге, громко беседовал с младшим лейтенантом. Увидев нас, комиссар в приказном тоне обратился к Иванову:

-Распорядись, чтобы после переправы мост был немедленно взорван!

-Ясно, товарищ комиссар, - спокойно ответил капитан и начал давать указания троим нашим саперам во главе со старшим сержантом Зориным, на груди которого гордо блестела медаль «За Боевые Заслуги».

-Но товарищ комиссар, у меня приказ охранять этот мост! – жалостливым голосом запищал совсем молоденький младший лейтенант с юным, почти детским лицом и светлой, кучерявой головой. – Мне же приказано защитить мост от налетов немецких самолетов.

-Ты что, сдурел?! – очень грубо поинтересовался Бронштейн. – Кто тебе это приказал?

-Наш командир батальона ПВО капитан Пушкин! – робко, но громко ответил младший лейтенант.

-Где твой командир? – задал новый вопрос и взглянул на него Бронштейн злым и пристальным взглядом.

-В (Монастырщине), - тихо, смущенно ответил он, испуганно опустив глаза в землю от сурового взгляда грозного бригадного комиссара.

-Не слышу! Повтори!

-В городе (Монастырщина). Это в десяти километрах отсюда, - чуть дыша, промолвил младший лейтенант и с опаской взглянул на бригадного комиссара, который приготовился что-то сказать.

-Вот что, Монастырщина! – злобно начал Бронштейн. – Забудь про авиацию, утром здесь будут вражеские танки. Приказ твоего капитана я отменяю. Понял? А тебе поручаю укрыть на том берегу свои пушки и направить стволы вот на этот берег. Как только появятся немцы, приказываю открыть огонь прямой наводкой и до последнего снаряда мешать переправе. Ты понял меня? Чтобы ни один немец не перебрался через реку! Все понял?

-Так точно, чтобы ни один неме…

-Молодец! – оборвал его комиссар и, довольный собой, добавил. – Главное, бей по танкам. А мост мы взорвем. Понял?

-Да, - кивнул головой взволнованный младший лейтенант.

-Сколько у вас людей и снарядов? – более любезно поинтересовался Бронштейн, доставая из своей полевой сумки блокнот и карандаш.

-Боевой расчет 13 человек вместе со мной. На два орудия имеется снарядов 50 штук, - быстро ответил младший лейтенант.

комиссар аккуратно записывал это в свой блокнот, потом поднял голову и спросил:

-Как твоя фамилия?

-Младший лейтенант Бондарчук – командир отделения зенитных орудий 76 калибра.

Бронштейн внимательно посмотрел на него и уже как-то по-отечески, с добротой, ласково закончил:

-Мы вам добавим еще 2 десятка бойцов с гранатами и 1 ПТР. Держите рубеж. Не пропустите врага! Выполняйте приказ, товарищ Бондарчук, Родина вас не забудет.

-Есть выполнить приказ! – приложив руку к пилотке, громко выкрикнул он.

Тем временем уже началась переправа через реку Вихра. Сначала благополучно переправился обоз с ранеными, затем прошла колонна красноармейцев, следом зенитчики откатили на другой берег свои пушки, потом наши саперы-минеры сделали свое дело, прогремел мощный взрыв, и от деревянного моста длиной метров 25 совершенно ничего не осталось.

Когда колонна красноармейцев, подымая пыль, уходила, я вместе с капитаном, взяв две сумки с 8 противотанковыми гранатами, отдали их младшему лейтенанту, который с печальным и озабоченным лицом прятал за деревьями свои 76мм пушки.

-Держись, браток! – сказал напоследок Иванов.

И мы побежали догонять свою пешую колонну.

Мне было жаль этого парня, а еще я был удивлен, с какой легкостью Бронштейн оставил погибать отделение зенитчиков, совсем мальчишек, не побывавших еще в боях, судя по чистой, и свежей форме.

После моста и зенитчиков прошли еще примерно километров 15. Никаких воинских частей на своем пути мы не встретили, только слева откуда-то издалека доносились слабые отзвуки канонады и изредка туда - обратно пролетали немецкие самолеты.

Никто из наших красноармейцев уже больше не шутил, а только с большим трудом передвигал свои уставшие до боли ноги и, крепко стиснув зубы, мы медленно брели по грунтовой дороге. Появились отставшие и падавшие прямо на дорогу солдаты. Наша пешая колонна уже просто физически не поспевала за ехавшими впереди повозками на конной тяге, а мы, шагая на своих двоих, заметно отстали от обоза.

Бойцы постоянно растягивались, ровного строя не было. Капитан и я тоже сильно устали от длительного ночного перехода почти в 6,5 часов непрерывного пути. Последние два часа похода нам с Ивановым приходилось бегать туда-сюда вдоль всей колонны и приказами, командами и даже уговорами подгонять выбившихся из сил, окончательно ослабевших бойцов. Капитан шел впереди, я с левого краю колонны, а старшина Евсеев замыкал ее.

Все с нетерпением ждали привала, а его все не было. Ладно, что проголодались, о еде уже никто и не думал, лишь бы отдохнуть, перевести дух, а если получится, то и поспать часок-другой…

 

•             •           •

Глава 4 …

…Вскоре к нам снова подбежал адъютант комиссара политрук Терехов, который сообщил, что Бронштейн приказал мне и капитану немедленно явиться к нему для совещания. Поскольку раненый в ногу комиссар ехал на головной повозке, то нам троим, пришлось бежать в самый перед двигавшегося обоза.

С большим трудом мы поспешили вперед колонны. Я бежал и краем глаза смотрел на переполненные людьми телеги. Каждая повозка была забита до отказа лежавшими или сидевшими ранеными красноармейцами, которые были уже до конца измучены своими кровоточащими ранами и потерей крови. Громко и мучительно от боли, от долгой и тряской дороги стонали тяжелораненые товарищи, жизнь которых находилась под угрозой смерти во время многокилометрового пути. Лица других красноармейцев, получивших менее тяжкие ранения, выражали печальную грусть и смертельную тоску. Все они, в грязных от пыли, кровавых бинтах и повязках, нуждались в срочной медицинской помощи, а ее не было и когда она будет, еще неизвестно. А большинству из них нужны были операции, медикаменты, осмотр врачами и многое другое. Конечно, ничего этого ночью, на пустынной дороге просто не было и ни одного полевого госпиталя, медсанбата или лазарета за все время пути не встречали, населенные пункты вдоль дороги были почти все сожжены или разбомблены. Изредка попадались целые дома, но всех раненых там было не разместить. Чем могут помочь крестьяне, когда нужна экстренная медицинская помощь, в первую очередь хирургическая.

И приходилось раненым, стиснув зубы или кусая до крови губы, терпеть невыносимую и жгучую боль. Одни теряли сознание, другие тихо умирали, третьи жутко стонали, четвертые мужественно переносили свои страдания.

Когда мы с большим трудом смогли добежать до передней повозки, то увидели, что комиссар был чем-то сильно озабочен и выглядел очень растерянно. Он сидел на самом краю телеги, свесив ноги и повернув голову вперед.

-По вашему приказанию прибыли! – шагая быстрым шагом, рядом с повозкой доложил Иванов.

Бронштейн бросил пристальный и властный взгляд сквозь стекла своих очков в золотой оправе, но ничего не сказал, а только кивнул головой и стал опять глядеть куда-то вдаль. Там вдалеке черной стеной показался лес. комиссар даже не обратил внимания на то, что Иванов и я уже еле-еле передвигали своими усталыми ногами по пыльной дороге и с огромным физическим усилием поспевали за ехавшей повозкой с ранеными, на которой сидел опечаленный и задумавшийся Бронштейн. Он, уставившись в одну точку, продолжал молча о чем-то своем сосредоточенно думать и размышлять, не глядя на нас. А нам ничего не оставалось, как устало брести возле телеги и с нетерпением смотреть на полкового комиссара в ожидании, когда он промолвит хоть какое-нибудь слово или что-либо сообщит.

И пока он молчал, мы шагали рядом, а я в это время внимательно и с трепетом рассматривал освещенное бледным светом луны лицо бригадного комиссара, стараясь по его мимике понять, что нас ожидало впереди, в том лесу, куда так пристально вглядывался Бронштейн.

Его лицо ничего не подсказывало, но я продолжал оглядывать внешний облик этого человека, с которым почти две недели назад свела фронтовая судьба. На вид ему было около 50-55 лет, сам он был небольшого роста, примерно 1 метр 60 см, худощавого телосложения и с большой, овальной, как яйцо головой на очень тонкой и короткой шее. Своим нелепым внешним видом и странным поведением Яков Моисеевич напоминал скорее злобного карлика, чем боевого комиссара. Какой-то тощий и немного горбатый, с вытянутым лицом, длинным носом с горбинкой, на переносице которого держались круглые очки в оправе из желтого металла под стеклами, которых спрятались прищуренные хищные глаза. Тонкие губы вокруг большого рта были всегда чуть приоткрыты из-за выступавшей вперед верхней челюсти, с крупными передними зубами, поэтому даже когда его лицо было спокойным, рот показывал недовольный оскал.

Лицо Бронштейна выдавало его национальную принадлежность к еврейскому народу, что было вполне обычным явлением в политуправлении Красной Армии, но, в отличие от других комиссаров, он смотрел на всех свысока, с каким-то нескрываемым презрением ко всем окружавшим его красноармейцам-подчиненным. Может, из-за того, что хоть он был не велик, но на нем была одета военная форма высшего комсостава РККА, а в петлицах его немного помятого и запыленного кителя было по четыре малиновой шпалы и на левой стороне груди сверкали два ордена «Красного Знамени», «Красной Звезды» и медаль «ХХ лет РККА». Может и поэтому, он ощущал свое превосходство над другими и имел неограниченную власть над своими подчиненными, ощущая себя великим полководцем-руководителем и идейным большевиком с большим опытом управления людьми. Действительно, Якову Бронштейну в свои почти 53 года довелось увидеть и пережить в жизни многое (чего тут только не было: Первая Мировая и Гражданская войны, даже рубил шашкой лихих казаков, затем напряженная работа и карьера в ВЧК-ОГПУ, затем несколько лет учебы в военных академиях, а далее долгая служба в органах ГлавПУР РККА, даже спецкомандировка в Испанию, ну и кончено, чудом пережитое время страшных репрессий).

Но с внезапным началом этой беспощадной войны, которая совершенно неожиданно застала его врасплох в Западном Особом Военном Округе, очень сильно изменилась его внутренняя сущность. До глубины души он был потрясен всем увиденным и даже был напуган тем, как быстро враги захватили город Минск, где он родился, жил и до войны работал. В самые первые дни войны он чувствовал себя там, в полной безопасности под прикрытием мощной обороны на подступах к столице Белоруссии. Но когда огромные ударные группировки фашистов своими танковыми ударами разгромили и уничтожили, взяли в плен или окружили столько наших войск, что Бронштейн даже не успел эвакуировать свою семью (которая через год погибла в Минском гетто) и в самый последний момент выбрался сам из возникшей вокруг него западни-ловушки. Он чудом вырвался на своей легковой машине из осажденного города, из-под самого носа немцев.

Именно с этого момента с ним что-то случилось, и произошли серьезные изменения в психике. Попав вскоре во вражеское окружение, с ним начало твориться что-то непонятное, чего он сам себе не мог даже объяснить.

Бронштейн постоянно злился, доводя себя иногда до бешенства и совершая при этом ужасные поступки. Со своими подчиненными он разговаривал раздраженно и объяснялся с ними только языком команд, приказов, распоряжений. Порой он принимал такие скороспелые, непродуманные, непонятные решения, которые почти всегда влекли за собой неоправданную гибель людей. Много бойцов и командиров полегло в те фронтовые дни, выполняя его страшные приказы, которые он ни с кем не обсуждал и принимал единолично, не интересуясь другими мнениями. За исключением только одного человека - Иванова, который не боялся комиссара и даже спорил с ним.

С самой встречи они невзлюбили друг друга, между ними возник конфликт, не, несмотря на то, что Бронштейн ненавидел и презирал пограничника Иванова, он почти всегда прислушивался к его мнению, но все равно принимал свои, обычно нелепые, решения на зло военной мудрости капитана и его командирскому чутью. Почему Бронштейн так ненавидел Иванова, но продолжал его терпеть рядом с собой? На этот вопрос существовал простой ответ. Дело в том, что до того, как вместе с нашим погранотрядом и другими красноармейцами Бронштейн стал выбираться из вражеского окружения, капитан, я и другие наши пограничники стали очевидцами настоящей трусости, проявленной комиссаром.

Мы встретились с напуганным до смерти Бронштейном только тогда, когда в его «эмке» закончился бензин. И увидели, как он хотел сжечь свои документы, срывал свои ордена и пытался переодеться в гражданскую одежду. Но, застигнутый нами за своим подлым занятием, почти предательством, капитан заставил его снова одеть военную форму комиссара и надеть ордена. Все мы прекрасно понимали, да и Яков Моисеевич сам знал, что его ожидало, если бы он попался в руки фашистов. Это был бы даже не плен. Его как политработника, коммуниста и еврея сразу же убили бы или жестоко замучили бы. А Бронштейн, как и все, просто не хотел умирать. Ну да ладно, это дело прошлое. Только благодаря Иванову Василию Ивановичу нам удалось вырваться из плотного кольца немецких войск и выйти к своим.

Иванов Василий Иванович в свои 37 лет, физически крепкий мужчина, был всегда сдержан и подтянут. Он был опытным и умным командиром, отважным и смелым человеком, настоящим военным лидером. До войны ему было глубоко наплевать, что соседние заставы возглавляют лейтенанты, а он также начальник заставы, но резервной, усиленной автоматами и пулемётами. И не его вина, что границу перешли танки, а застава сметена бомбами и снарядами в первые мгновения войны. Но что до начала суровых испытаний, находясь в пекле вражеского нашествия, капитан был на своём месте, что и сейчас на лесной дороге Василий Иванович готовил сопротивление противнику. Не раз он в самые трудные и критические боевые минуты проявлял огромную выдержку и самообладание, что позволяло найти наиболее правильный и разумный выход из любой сложившейся ситуации, какой бы сложной и опасной она не была. Поэтому все красноармейцы, воевавшие с ним, уважали его авторитет командира, признавали его военный талант и безоговорочно верили его словам. Больше того, каждый наш боец готов был не задумываясь последовать за ним, что бы ни случилось и чего бы это ни стоило…

 

Наконец-то весь обоз с ранеными и растянувшаяся колонна пеших красноармейцев зашли в густой лесной массив, который раскинулся по обеим сторонам дороги и заметно сузил ее. Зажавший дорогу лес по бокам встал высокой хвойной стеной, состоявшей из вековых сосен и пушистых елей, а по обочинам, вдоль дороги, побежали заросли непролазного кустарника. В ночной мгле постепенно проявлялись первые признаки неминуемого рассвета, а тишину ночи, помимо скрипа на ветру могучих стволов деревьев, стали нарушать свисты и трели множества лесных птиц.

Комиссар махнул нам рукой, и мы приблизились к нему, продолжая шагать возле конной повозки. Как только мы поравнялись с ним, Бронштейн, всматриваясь в лицо капитана, заговорил, немного картавя:

-Мне кажется, что наши красноармейцы чрезмерно устали.

-Так точно, товарищ комиссар, бойцы выбились из сил и чуть не падают от усталости, - подтвердил Иванов.

-Так вот, чтобы они не потеряли полностью свою боеспособность, я принимаю решение организовать короткий привал и накормить солдат и дать возможность немного отдохнуть.

-Я с вами согласен, отдых нам необходим, - тут же ответил Василий Иванович.

Бронштейн попросил солдата остановить повозку, а затем громко выкрикнул: «Привал! Всем отдыхать!».

По колонне пронеслась долгожданная команда «Привал». Повозки остановились, и санитары забегали вокруг раненых. Одних они снимали с телег и клали рядом с дорогой. Другие самостоятельно или с чей-нибудь помощью сходили с обочины, падали на землю и растягивались на мягкой траве. Раненые старались, как можно удобнее расположиться, чтобы не тревожить раненую ногу или руку, перевязанную пропитанным кровью бинтом, которой в долгой дороге потерял былую белизну и стал серым от грязи и пыли. Но раненые не просили перевязать их свежим бинтом, поскольку знали, что индивидуальные пакеты и медикаменты уже были на исходе, израсходованы на тяжелораненых товарищей, которые вызывали повышенную тревогу. Некоторые тихо скончались в пути, и санитары прятали их мертвые тела по кустам – хоронить не было сил, да и не до этого было, ведь мертвым уже все равно. Другие красноармейцы, получившие серьезные ранения, стонали в забытьи, ожидая помощи. Остальные тихо отдыхали и молча ждали, когда им дадут попить воды или поесть немного еды, с питанием также была напряженка.

Я и капитан стояли около комиссара, нетерпеливо ожидая, когда он все-таки разрешит отдохнуть и нам, а то мы с трудом стояли на ослабевших ногах, покачиваясь из стороны в сторону.

Бронштейн посмотрел по сторонам, а потом уставился на Иванова. Яков Моисеевич, глядя на него, вдруг снова задумался и достал из кармана платок. Он снял очки и стал медленно протирать стеклянные линзы, продолжая смотреть на нас прищуренными глазами. Затем он нацепил на нос свои стекляшки в золотой оправе и достав из кожаной полевой сумки карту, посмотрел немного на нее в мерцающем огне спички, любезно зажженной политруком и вскоре сказал следующее:

-Скоро начнет светать, а мы прошли только половину намеченного мною пути. Судя по этой карте, до Смоленска еще около 40 км, а где наши войска, нам неизвестно, и когда мы их встретим, тоже не ясно. Ясно одно, что уже с утра над нашим обозом нависнет угроза уничтожения с воздуха самолетами или встречи с догнавшими наш обоз танками. Кроме этого, может возникнуть опасность немецкого окружения, попав в которое, вырваться, смогут немногие, вы оба это хорошо знаете и понимаете. И в силу этого я принимаю еще одно важное решение. Здесь, на этой дороге, я решил оставить арьергард, которому предстоит прикрывать отход раненых в тыл.

-Какие силы выставим в заслон? – хмуря свои густые брови, озадаченно спросил Иванов.

-Не надо меня перебивать! – немного взбесился комиссар. – Я сейчас все скажу. Выполнение этой боевой задачи я поручаю тебе, капитан, и тебе, лейтенант. Командиры вы опытные, - он бросил презрительный взгляд на меня и со злобной гримасой добавил: - и поэтому с поставленной задачей справитесь.

Я и Василий Иванович от этих слов застыли на месте. В тот момент у меня в голове появилась сверлившая мозг ужасная мысль о том, что Бронштейн решил оставить нас выполнять его очередной смертельно опасный приказ и, возможно, тем самым избавиться от ненужных свидетелей своей собственной трусости, проявленной в районе Минска.

И тут же в подтверждение моей мысли мы услышали его страшный приказ.

-Я приказываю вам задержать продвижение противника по этой дороге на 10 часов. Задача ясна? Вопросы есть?

Мне вдруг стало не по себе, я стоял ошарашенный и понял только, что, кажется, это конец. «Ведь держать продвижение вражеских сил, которые держал вчера весь наш полк», - думал с тяжелой грустью я, - «сражаться   горстке людей с танками, с бронетехникой и с пехотой врага – это же верная гибель, самоубийство!»

-Какие средства передаются в наше распоряжения для выполнения боевой задачи? – вдруг спросил капитан каким-то охрипшим, осипшим голосом.

Бронштейн немного подумал, поглядел вокруг, по сторонам, а затем с легкой усмешкой посмотрел на наши испуганные и растерянные лица и очень спокойно произнес:

-В виду сложившихся обстоятельств здесь будут оставлены все боеспособные красноармейцы; все санитары и некоторые легкораненые, способные держать в руках оружие тоже останутся с вами. Три 45мм орудия, весь запас снарядов к ним, а это целых 4 ящика, все имеющиеся противотанковые ружья и патроны к ним, все мины, гранаты, весь НЗ полка отдан вам. Этого вам с лихвой должно хватить для того, чтобы дать возможность уйти раненым товарищам. Верно?

-Ну хоть с боеприпасами нам повезло, - вдруг проговорил капитан, обращаясь ко мне. – Жаль только, что комполка не сможет вместе снами сразиться с врагами.

Бронштейн вздрогнул от этих слов, его глаза за линзами очков нервно забегали, он смотрел то на меня, то на Иванова.

-Молчать! Что?! Что ты сказал? – разозлился комиссар. – Уж не думаешь ли ты, капитан, что я шкуру свою спасти хочу? Ты понял мой приказ? Я приказываю, во что бы то ни стало, слышишь, товарищ капитан, любой ценой 10 часов не давать врагу прорваться. За это ты головой отвечаешь. Ты все понял?

-Приказ ваш понял, товарищ полковой комиссар! – зло ответил ему Иванов.

-Через час доложишь, как вы планируете держать оборону. А сейчас можете идти. - Отдыхайте!

 

•           •             •

Глава 5 …

 

-Ты что замолчал, лейтенант? – спросил капитан, открывая ножом консервную банку.

Я сидел на траве возле Иванова и, закрыв глаза, глубоко задумался.

«Эх, как же всё непредсказуемо складывается в жизни, особенно во время Великой войны. Практически ничего невозможно предвидеть заранее. Вот, к примеру, еще вчера мысль о том, что я назначе6н командиром батальона, правда не полностью укомплектованного личным составом и вооружением, радовала меня все утро, а к вечеру от самого батальона ничего не осталось и я перестал быть комбатом, а назначен в самоубийцы».

Совсем недавно окончил Высшую школу НКВД, затем несколько дней в погранвойсках и уже командовал батальоном пехоты, жалко, что недолго, но все равно, немногим в не полных 20 лет удавалось, будучи молодым лейтенантом, побывать на должности капитана. Парни из моего выпуска сейчас, неверное, только командиры взвода или роты. Эх, встретить бы кого-нибудь из них. Где же вы сейчас, мои товарищи – однокурсники?

Как у вас дела? Чего повидали, чего добились? Где хоть находитесь, есть кто на фронте?»

И вдруг меня посетила пронзительная и вполне реальная мысль, от которой по телу побежали мурашки, а на лбу выступили капли пота:

«Что, если многих товарищей просто больше нет в живых, что, если многие погибли? Как нет уже в живых очень многих пограничников с 13-ой резервной погранзаставы, как не стало вчера моего батальона, значительной части нашего сводного полка, как поубивало большое количество тех малознакомых людей
или близких друзей, с кем пересекалась моя фронтовая судьба. Страшная война началась совсем недавно. Всего три недели назад, а, сколько уже человеческих жизней и судеб навсегда погублено, сколько уже изувеченных ребят, сколько наших военных попали в плен к фашистам или с боями прорывались к своим и гибли. Кошмар! У каждого человека были какие-то свои жизненные планы, многие, кого я знал, хотели кем-то стать в жизни, чего-то достичь или просто жить, любить, быть счастливыми. Но человеческие мечты, надежды слишком обманчивы, поскольку внезапная беда ворвалась в жизни многих людей и одним махом поставила точку на всех перспективах. Хотя, может быть, и не точку, а только отодвинула планы некоторых на какое-то время. Только бы пережить войну! Интересно, а почему я до сих пор остался в живых – целым и невредимым, побывав в таких смертельных передрягах, когда рядом гибли сотни других людей, когда столько народу получали ранения? А я за все эти дни не получил ни одной царапины, только несколько раз был контужен, но кто тогда не глох от близких разрывов бомб или снарядов, это, можно сказать, ерунда, головная боль»

Вдруг с испугом я заставил себя отогнать прочь эту мысль, этот вопрос. Я решил, что об этом лучше не думать, война, кажется, надолго и скоро не закончится, случиться может всякое и в любой момент. «Но все равно, главное – выжить, пережить это страшное время. Ведь кончится когда-нибудь эта проклятая война и прекратят гибнуть люди, наступит мирная жизнь. Но самое грустное то, что немногие люди ее смогут увидеть, дожить до конца войны. Эх, как хочется уцелеть и выжить, чтобы снова окунуться и пожить в мире, радоваться и любить, словом, быть живым и наслаждаться жизнью, счастливо прожить свою единственную жизнь, а не умереть в самом расцвете сил.»

Грустные мысли и думы чередовались в моем сознании одна за другой и я, кажется, немного задремал.

Окончательно заснуть мне не дал мой командир Иванов.

-Круглов, на поешь, - он тихонько дотронулся до моего плеча, а затем громко спросил: - Да ты что, спишь?

Я моментально открыл глаза, и устало, с грустью посмотрел на капитана, который протягивал мне ложку и полбанки тушенки. Я взял все это, но продолжал вопросительно глядеть в глаза Иванова.

-Что с тобой, Круглов? – удивился Василий Иванович.

-Товарищ капитан, можно спросить?

-Конечно.

-Помните, еще до войны, я у вас спросил как-то, а вдруг завтра война начнется, и что вы мне тогда ответили?

-Нет, уже забыл. А что? – немного растерянно спросил, стараясь понять, куда я клоню этот разговор, да и зачем он вообще нужен.

-А я вот не забыл, товарищ капитан. Вы уверенно и твердо сказали тогда, что если враг нападет на нас, то мы его очень быстро, малой кровью, да на его территории у-нич-то-жим! – растягивая по слогам последнее слово, проговорил я, и добавил еще: - Помните, вы еще тогда газету «Известия» дали, и я прочитал ее нашим пограничникам.

-Ну вспомнил, сам знаешь, какое тогда время было! – поднимая голос и злясь на меня за то, что я начал этот ненужный сейчас разговор заговорил он. – Забыл что ли, Круглов, как все в договор о ненападении верили, как начальство нам твердило, что никакой войны не ожидается, не верьте слухам и не отвечайте ни на какие провокации. Ты сам вспомни, Круглов, как ты верил в то, что война не скоро будет. Помнишь, лейтенант?

Рядом с нами послышался шорох и я огляделся по сторонам и вдруг заметил, что сидевшие неподалеку красноармейцы старательно прислушивались к нашему разговору.

-Товарищ капитан, я у вас совсем не то хотел спросить! – в моем голосе зазвучали извинительные нотки. – Я хочу узнать, что вы сейчас думаете, когда война кончится?

Иванов тоже увидел повышенное внимание сидевшей вблизи нас группы солдат, которые до этого пили воду из котелка, грызли сухари и ели консервы.

-Значит, хочешь узнать, чем все кончится? – не снижая громкости разговора, чтобы и бойцам было слышно, спросил на полном серьезе у меня. Затем он встал с земли, поправил свою гимнастерку и отряхнул сзади брюки.

Я понял, что ответ капитана предназначен не только мне, а и другим, находившимся рядом красноармейцам. Я решил немного подыграть своему командиру. Во-первых, чтобы самому разобраться в обстановке и в возможном развитии будущих событий, а во-вторых, чтобы ребята и мужчины услышали мнение, которое очень уважали и ценили. «Дядя Вася» (окруженцы его так прозвали) в их глазах был олицетворением настоящего справедливого, опытного и умного Командира с большой буквы, военноначальника от природы и долгой службы. Именно ему практически все красноармейцы верили и почти каждое его командирское слово они воспринимали как истину, поскольку Иванов своим личным примером и геройскими действиями доказывал окружающим свое неоспоримое право на руководство ими как грамотного командира и идейного коммуниста, кадрового воина-чекиста.

Вырасти дальше, ему мешало отсутствие высшего профессионального образования, зато богатый практический опыт перевешивал с лихвой, его знания и навыки были гораздо лучше любой науки и теории. Они позволяли уцелеть и побеждать не только ему самому, но и тем, кто находился рядом, жизнями бойцов он не раскидывался, действительно старался сберечь каждого, минимизировать потери, поэтому и любил его служивый народ, тянулись за ним, молились на него, видели в нем свое спасение.

Глядя в тот момент на гордо стоявшего напротив меня капитана, выдерживавшего паузу и обдумывая ответа на вопрос, я вдруг вспомнил его слова о том, что пока солдаты верят своему командиру, они будут храбры в бою и будут беспрекословно и в точности исполнять все его приказы. А это уж точно нам сегодня понадобится и потому я, недолго думая, какой бы вопрос задать капитану и зная, что он обладает развитым мышлением, интеллектом и может ответить на любой вопрос, решил спросить его о том, о чем думал каждый красноармеец на фронте:

-Вот скажите мне, почему врагу удается почти с каждым днем продвигаться все дальше и дальше, а мы до последнего дыхания боремся с ним, но уже от самой границы отступаем? Где же и когда мы остановим врага, скоро ли победим, осилим ли, выдержим? – задал я громко свои наболевшие вопросы, которые в последние дни не выходили из головы, мучили, рвали душу изнутри, царапались во рту.

Я увидел, как со своих мест поднялись красноармейцы и приготовились внимательно вслушиваться и запоминать каждое слово этого высокого, крепкого, широкоплечего и подтянутого капитана-пограничника, чтобы потом было о чем рассказать другим бойцам. В то, что об этом разговоре вскоре узнают остальные наши солдаты, я был полностью уверен.

Капитан посмотрел вокруг и, заметив внимательные взгляды на себе, снова повернулся в мою сторону и, смотря прямо в глаза, начал свою пламенную речь, сопровождая ее убедительной жестикуляцией.

-Это очень хорошо, что ты задал такой вопрос, поднял, так сказать, волнующую тему. Значит ты, пытаешься и хочешь вникнуть в происходящие вокруг тебя события и предпринять попытку не только оценить сложную обстановку, но и спрогнозировать развитие этой войны. Не скрою, Круглов, я тоже часто думаю об этом и готов высказать свою точку зрения, как коммунист и как старший командир. Стоит признать, что сейчас, в данный момент, враг пока сильнее нас и за счет этого он так далеко продвинулся, но я думаю, просто уверен, что это лишь временные успехи немецких войск и скоро наступлению врага наступит конец. Ты же, Круглов, сам знаешь, какие потенциальные силы и возможности имеются у нашей огромной страны, народа, армии. Щас соберёмся и вдарим как следует, бить немцев можем, знаешь же.

Иванов перевел дух и взглянул вокруг себя и заметил, как со всех сторон к нам стали подходить красноармейцы, чтобы послушать речь своего боевого командира. В такие минуты, он был максимально собран, говорил быстро и уверено, без привычных матюков и шуток, стопроцентная серьёзность и сосредоточенность.

Капитан, сделав короткую паузу, собираясь с мыслями и подбирая нужные слова, продолжил:

-Нам сейчас кажется очень горьким и слишком обидным, что, как ни старались, а отдали немцам Белоруссию и отходим к Смоленску. Но кто знает, может, теперь, заманив врага вглубь нашей территории, мы заставим его распылить мощные ударные силы на наших широких просторах, а мы будем постепенно, до последней капли крови, разбивать и уничтожать по частям его танки, пехоту, технику. Враг будет с потерями пытаться прорваться на восток, а мы будем держать его и ждать подкрепления. Наша вся страна уже очень скоро соберет всю свою силу и мощь, а потом внезапно придет на помощь к нам и нанесет такой сокрушительный удар по врагу, что мы сразу переходим в наступление и широким фронтом пойдем до самого Берлина. Вот только сейчас нашей главнейшей задаче является держать здесь врага, пока наша армия с самолетами, танками спешит на подмогу, мы должны любой ценой не давать немцам продвигаться дальше на восток, чтобы нам самим потом было меньше идти до Берлина. Понимаете?

Я, как бы не веря в услышанное, чтобы уточнить, задал Иванову новый вопрос:

-Неужели, товарищ капитан, вы верите, что скоро наша армия будет бить врагов уже на вражеской территории и мы прогоним их со своей Родины?

-Конечно, верю. Да и вы все должны только в это верить и своими действиями как можно быстрее остановить врага. Запомните главное: скоро, очень скоро, как только из глубины нашей страны придут свежие силы, мы пойдем по этой дороге в обратном направлении, разгромим врага и дойдем до Берлина. А уж там мы отыщем самый высокий фонарь.

-Товарищ капитан, а фонарь-то зачем? – удивленно и широко раскрыв глаза, спросил я у него.

-На нем мы за яйца повесим Гитлера, - вполне серьезно ответил он.

На всю округу раздался дружный хохот, стоявшие рядом бойцы, скаля белые зубы, задорно смеялись и на этот громкий смех стали подтягиваться многие другие красноармейцы, которые не слышали слов Иванова. Они подходили к смеявшимся бойцам и спрашивали их, сгорая от любопытства: «Чего ржете? Что случилось?» и т.д.

Вокруг капитана образовалась многочисленная толпа, но Василий Иванович продолжал оставаться очень серьезным и сосредоточенным. Он, подняв руку, в один миг остановил смех красноармейцев и, чтобы его все услышали, он строгим и громким, командным голосом сказал:

-Запомни это каждый, это нужно знать обязательно. Такого не было, да и быть не может, чтобы враги нашу Родину захватили. Наши славные предки геройски били любых врагов и мы будем до последней капли крови сражаться за свою свободу и победим!

И капитан Иванов рубанул рукой, будто шашкой, и закончил свою речь:

-Всем ясно? Тогда расходитесь, чего встали. Отдыхайте. Скоро всех нас ждет новое боевое задание, которое мы должны, просто обязаны выполнить с честью. А пока даю ровно час на отдых, понятно?

Когда все бойцы разошлись отдыхать, я тихо извинился перед ним за то, что втянул его в этот разговор, а он улыбнулся и по-дружески положил мне одну руку на плечо, а другой указал мне на полбанки тушенки, на сухари и флягу с водой. И тут я вспомним о том, что последний раз поел вчера вечером, и поэтому с жадностью набросился на эту еду. Я жевал пищу и с глубоким уважением смотрел на своего командира, который, закурив папиросу, нахмурив брови, о чем-то крепко задумался.

После слов, сказанных Ивановым, я вдруг почувствовал такую уверенность в правоте его высказываний, что решил больше не беспокоить его своими вопросами. Как я в тот момент желал, чтобы все, о чем говорил этот умный человек, произошло как можно быстрее.

Капитан встал, сплюнул, затушил ногой окурок папиросы и ушел куда-то.

Когда я перекусил и, заложив руки за голову, растянулся на траве и только начал отдых, закрыл глаза, возвратился капитан.

Он уселся возле меня и заставил снова открыть глаза и слушать его.

-Теперь о предстоящем. Бронштейн, конечно, [слово удалено], но он прав, если попадем в окружение, то с ранеными из него нам не выбраться, поэтому он отправляется в тыл, а нас оставляет здесь. Но я знаю, как можно исполнить его приказ. Для выполнения этой боевой задачи нам необходимо будет занять в лесу, прямо возле дороги, удобные и маневренные позиции, чтобы перекрыть путь немцам по ней. Мы выдвинемся немного назад, там дорога метров на 300-350 сужается из-за сплошного леса и густого кустарника с обеих сторон. Я посмотрел и понял, что для бронетехники свобода маневра слишком ограничена, ее там просто нет, рядом болото, легко увязнут. Этим мы и воспользуемся, спрячемся в кустах, замаскируем огневые противотанковые средства вдоль всего узкого участка дороги, а вот здесь тщательно заминируем всеми имеющимися минами саму дорогу, а чуть впереди устроим лесной завал. Противотанковые мины поставим так, чтобы ни один танк врага или машины не прорвались вперед, через наше минное заграждение. Но если кому-то из них удастся проскочить, то их встретит крепкий сосновый завал и несколько бойцов с противотанковыми гранатами. Но для транспортной колонны противника станут главной опасностью не эти мины, а расположенные в засаде наши три пушки, ПТРы и бойцы с ручными гранатами и бутылками с ЗС. Как только основная часть колонны попадает в нашу засаду, передняя машина нарывается на мину, мы открываем внезапный и уничтожающий огонь с близкого расстояния. Плохо будет, если нас обнаружат до того, как мы откроем огонь и начнем бросать гранаты. Не будет самого главного – внезапности нападения на врагов. Ты все понял, Круглов? Эй, ты что, заснул, что ли?

-Никак нет, не сплю. Я все слышал и понял, что вы это здорово придумали, - восторженно сказал я, поскольку очень обрадовался хитрому замыслу и хорошему плану Иванова.

-Скоро станет совсем светло. Вот тогда нужно будет немедленно начинать подготовку нашего рубежа обороны. Отыскать и занять скрытые позиции вдоль дороги, разместить наиболее правильно всех бойцов, ну и так далее. Понимаешь?

-Ага, - кивнул я в ответ.

-Ты давай, через минут так двадцать, собери всех сержантов и ждите меня. Я сейчас пойду доложу Бронштейну о своем плане, а ты не забудь, пока я буду отсутствовать, ввести в курс предстоящего дела всех остальных командиров, расскажи им, что и как. Понял?

-Так точно, товарищ капитан. Только прошу, будьте с Бронштейном поаккуратнее, поосторожнее, он мужик очень опасный.

-Да ладно, не бзди, Круглов, - весело сказал Иванов и не спеша, пошел по обочине дороги к бригадному комиссару…

а в это время коротенькая июльская ночь подошла к концу. Серое небо с каждой минутой просветлялось все больше и больше, сменяя предрассветные сумерки яркими красками восходящего за горизонтом солнечного диска, край которого наполнял безоблачное небо кроваво-красным рассветом. Духота летней ночи сменилась утренней свежестью, приятная прохлада окутала воздух. Везде и всюду трава и кусты были осыпаны прозрачными капельками росы, которая вскоре начала блестеть и искриться в первых лучах восходившего солнца. Так начинался новый день жестокой войны, которая обрушилась на людей, заставляя их позабыть об этой окружающей красоте русской природы и в величественном сосновом бору вперемешку с мохнатыми елями, в этом хвойном лесу готовиться вдоль дороги к предстоящей кровавой битве с врагами.

В нескольких шагах от телеги, запряженной гнедым конем, возле густых зарослей малины, подмяв высокую траву, лежал на спине Бронштейн. Его галифе были приспущены до колен, и возле него суетился пожилой красноармеец-медик. Этот санитар аккуратно протер спиртом осколочное ранение Бронштейна, которое напоминало неглубокую царапину чуть выше правого колена. После врач присыпал рану стрептоцидом и перевязал ее новым бинтом. Если честно, то ранение Бронштейна было не очень серьезное, почти пустяковое. Неожиданно к ним приблизился Иванов, который пока шел вперед обоза, немного задержался возле одной из повозок, поговорив со своим раненым товарищем капитаном-танкистом Бычковым, у которого было прострелено плечо и оторвана кисть левой руки. Только вчера познакомились, а расставались как давние друзья, Василий как мог обнадежил своего товарища и попрощался с ним, подарил на память кремневую зажигалку.

Увидев прямо перед собой подошедшего Иванова, Бронштейн оттолкнул от себя санитара и стал быстро натягивать брюки. Капитан присел рядом с ним на корточки и начал негромко говорить:

-Я решил устроить немцам здесь засаду. Сразу после вашего отхода я приступаю к организации и к подготовке этой засада силами своих красноармейцев. Уже светло и вам пора уходить, а нам нужно готовиться к бою. С отдыхом подождете – отдохнете в госпитале. У меня все.

Капитан встал и собрался уходить, комиссар в свою очередь тоже поднялся на ноги и, смотря в глаза Иванова, взволнованно сказал:

- Капитан, немцев надо задержать, любой ценой не пропускать их вперед. На тебя и на всех твоих красноармейцев после того, как мы уйдем, ложится полная ответственность за судьбу раненых. В случае чего, именно с тебя будет суровый спрос. Учти это.

-О чем речь, комиссар? Враги не прорвутся, пока не уничтожат наш рубеж сопротивления, - твердо произнес капитан и злобно поглядел на Бронштейна.

Тот попытался, как бы извиняясь, сменить тон разговора и более дружелюбно произнес:

-Товарищ капитан, прошу вас, задержите врага ровно на 10 часов, а потом, по истечении времени, отходите лесом в сторону Смоленска. Другого выхода у вас нет. Ты извини меня, капитан, но сейчас война и приказы нужно выполнять в любом случае и до конца.

-Я все понимаю, комиссар. – капитан неожиданно для себя перешел на «ты». – Знай, мы будем стоять насмерть, и поставленную боевую задачу выполним. Главное, доберись до наших и скажи им, что эту дорогу 10 часов будет держать до последнего все красноармейцы капитана - пограничника Иванова Василия Ивановича. И если наши смогут, то пусть пришлют подкрепление.

-Обещаю, Василий Иванович, как только я доберусь до Смоленска, сразу же доложу в штаб и укажу место на карте. Или если раньше встречу наших, я немедленно сообщу о тебе и выбью для тебя подмогу. Это я тебе как коммунист коммунисту обещаю и обязательно сдержу свое слово. Ты можешь мне верить.

-Спасибо, Яков Моисеевич. Но у меня к вам есть еще одна просьба.

-Говори же, не стесняйся. Если выполнишь мой приказ, я обещаю тебе очередное воинское звание, и это не пустые слова.

-Ха-ха-ха! – рассмеялся капитан и вдруг стал серьезным, а его лицо окаменело и побледнело от злости, его густые брови нахмурились, и из-под них на Бронштейна уставился суровый и грозный взгляд Иванова, который после короткой паузы вплотную приблизился к напуганному комиссару и нервно прошипел:

-Ты меня не так понял, комиссар. Я хочу только одного, чтобы ты сам, лично, перед тем, как отправиться в путь, разъяснил всем моим бойцам, для чего и почему они остаются здесь. Вот у меня какая просьба. Остальное беру на себя, обещаю, выдержим!

-Ладно, не горячись. Я им четко объясню приказ. Эй, Терехов, давай коня.

Политрук убежал куда-то в хвост колонны и вскоре подвел черного как смоль вороного жеребца и помог комиссару забраться на него. Когда Бронштейн твердо сидел в седле, он пристально посмотрел сквозь блестевшие в лучах солнца стекла очков и крикнул капитану:

 

-Иди, строй бойцов!

Василий Иванович быстрым шагом пошел в самый конец стоявшего на дороге обоза, туда, где на привале расположились боеспособные красноармейцы. Через 10 минут он приблизился к отдыхавшим, и громко приказал: «Стройся!».

Услышав команду своего командира, я начал вместе с сержантами бегать и поднимать отдыхавших возле дороги бойцов. Многие из них успели заснуть, и теперь они с трудом поднимались с мягкой травы после недолгого сна и казались чрезмерно недовольными таким скорым подъемом, почти сразу же после небольшого завтрака в сухомятку (мясные или рыбные консервы, сухари или галеты, вода).

Но вот уже рядом послышался топот копыт и в клубах поднявшейся пыли появился строгий комиссар верхом на вороном коне. Увидев его, бойцы моментально вскочили, забегали быстрей, недовольный ропот разбуженных солдат мгновенно стих и очень скоро на обочине дороги стоял строй красноармейцев в две шеренги. Выстроившиеся в два ряда солдаты стояли смирно и затаив дыхание.

Подавляющее большинство рядовых бойцов и сержантов, уцелевших от нашего сводного полка, успели хорошо узнать грозные и суровые повадки и порядки этого щуплого и злого комиссара с двумя орденами на груди. Этот старший политработник, наводил страх и ужас на красноармейцев тем, что легко мог за любое незначительное нарушение дисциплины или за малейший проступок, не задумываясь и не выясняя зачастую подробностей или причины, словом, Бронштейн имел привычку без выяснения обстоятельств отдавать провинившихся под суд военного трибунала или под скорый приговор – расстрел. Те, кто побывал с нами в окружении, помнили, как перед всеми, у всех на глазах было расстреляно двое бойцов – за сон на посту, а еще через несколько дней из пулемета расстреляли группу красноармейцев из семи человек, оказавшихся без документов и оружия, которые толи бежали из плена, толи дезертиры. Суд полкового комиссара Бронштейна всегда был скорым и беспощадным. Пулеметчик по приказу Якова Моисеевича привел смертный приговор в исполнение. Последними были два окруженца с немецкими листовками, которых накануне прорыва Бронштейн лично застрелил из своего наградного Маузера. Именно по этой причине стояли вдоль дороги вытянувшиеся красноармейцы и не могли оторвать тревожные взгляды от сурового лица комиссара Бронштейна, который остановил своего буйного жеребца и сверху властным взглядом разглядывал стоявших на вытяжку перед ним около сотни бойцов с усталыми и покорными лицами. Они смотрели на грозного бригадного комиссара, как кролики на удава, а он, устремив свой хищный, цепкий взгляд еще раз обвел глазами строй, начал громко и очень уверенно говорить, приподнявшись в седле и упершись ногами в стремена. Он пылко и твердо выкрикивал свои фразы, хотя заметно картавил и вместо буквы «р» произносил звук, напоминающий скорее букву «г». Но, несмотря на это, он говорил правильно, находя самые нужные для этого момента слова, не зря же Бронштейн долгие годы проработал в политуправлении Западного округа.

-Товарищи красноармейцы! Коммунисты и комсомольцы, а также беспартийные! Слушайте внимательно мой боевой приказ. Сегодня от лица командования я поручаю всем вам выполнение важнейшего и ответственного задания, которое вы обязаны исполнить в любой ситуации. Сегодня вы должны прикрыть отход своих раненых, измученных до предела и нуждающихся в срочной помощи, которую им могут оказать не только врачи-хирурги, но и все вы. Вы тоже можете помочь своим умирающим от ран товарищам. Командование нашего полка ответственного поручает и строго приказывает всем вам держать мужественно и стойко эту дорогу, не пропуская по ней врага и не дать фашистским гадам догнать обоз с вашими ранеными и беспомощными друзьями. Запомните главное! Судьба ваших раненых братьев, которые временно выбыли из строя и сами не могут себя защитить, в общем, их судьбы и жизни будут зависеть только от того, как вы будете держать здесь оборону. Поэтому строго на строго приказываю всем командирам, коммунистам, большевикам и другим смелым бойцам РККА. Приказываю, если среди вас окажется гад, то за трусость, проявленную в бою, его следует немедленно расстрелять на месте. Сражайтесь смело и бейте врагов, при этом помните о своих раненых товарищах. В ходе боя к вам должно прийти мощное подкрепление наших войск. Но если его в течение 10 часов не будет и наши не смогут прийти на смену к вам, то только в этом случае вы можете и имеете на это полное право отойти в направлении Смоленска, но только через 10 часов. Запомните. Сегодня наша Родина требует от каждого из вас героизма и храбрости в бою с врагом, а также точное выполнение своего боевого долга и моего приказа. Даю вам честное слово коммуниста, что отличившихся в этом бою красноармейцев я представлю к боевым наградам. Мой приказ всем понятен? Тогда все боеспособные остаются выполнять задание командования, а раненые отходят в тыл, чтобы вылечиться, встать на ноги и снова сражаться с немецкими захватчиками. Все остальное вы узнаете от своего командира Иванова Василия Ивановича. А сейчас даю ровно 20 минут на прощание с ранеными боевыми друзьями и на то, чтобы вы забрали себе 45мм пушки, боеприпасы и весь НЗ полка.

Красноармейцы разом бросились к повозкам. Забрали ящики со снарядами, минами, патронами, гранатами и продовольствием, отцепили три «сорокопятки». И начали прощаться с тяжелоранеными и с временно выбывшими из строя боевыми друзьями. Они желали нам удачи в бою, а мы желали им успешно добраться до госпиталя и скорейшего выздоровления. Мы обменивались с ними адресами, передавали короткие письма и записки своим родным и близким, дарили друг другу что-нибудь на память, обнимались и целовались в связи с разлукой, которая могла быть навсегда, старались всячески поддержать друг друга на прощание каким-нибудь добрым словом или советом.

Я тоже быстро достал из планшета лист бумаги и карандаш. Быстрым и корявым почерком черкнул на бумаге свой домашний адрес и очень короткое письмо родителям: «Жив! Люблю! Целую! Ваш сын Леша. 12.07.1941 г.»

И все, больше ничего не успел написать, поскольку 20 минут, отведенных Бронштейном, пролетели в одно мгновение, и только я успел отдать эту записку раненому в голову бойцу-пограничнику с нашей заставы, как сквозь шум прощания послышался громкий голос бригадного комиссара: «Все, уходим! Желаю победы! Прощайте!».

Мимо меня проскакал вперед обоза на своем вороном коне Яков Моисеевич Бронштейн и повозки скрипучей колонной тронулись в путь.

А мы, оставшиеся красноармейцы стояли и провожали грустными взглядами уезжавших в сторону Смоленска, потерявших боеспособность бойцов и командиров РККА. И мы стояли на дороге, глядя вслед обозу, пока последняя повозка с ранеными не скрылась в клубах пыли. У некоторых даже скользнула по щеке одинокая слеза. Обоз ушел на восток, а мы остались здесь, чтобы выполнить свой воинский долг. Но как ни печально было, на то и война, и кто-то должен с оружием в руках защищать других. А если уж суждено погибнуть, значит, судьба такая, но умирая, ты знаешь, что кто-то продолжит воевать и, в конце концов победит врага, отомстив за тебя.

            Как только вереница телег скрылась из вида, капитан взглянул на свои командирские часы на руке, стрелки на циферблате показали пятнадцать минут шестого.

- В две шеренги ста-но-вись!!! – прокричал команду капитан Иванов и разрозненная группа красноармейцев быстро выстроилась в два ряда на дороге.

         Василий Иванович встал перед строем своих бойцов и приготовился говорить. Он гордо оглядывал все свое небольшое, но неплохо вооруженное и опытное войско. В нашем строю осталось сто четыре человека. Пересчитав живую силу отряда, теперь лишь небольшой части уцелевших бойцов от былой численности сводного полка, Иванов остался довольный тем, что в его группе были люди опытные, большинство из них не первый год в армии. К тому же, все они смогли выжить в предшествовавших схватках с врагами, а это говорило уже о многом.

Иванов смотрел в лица своих боевых товарищей, с которыми предстояло совсем скоро давать смелый и решительный отпор наступавшим по этой Смоленской дороге полчищам фашистских захватчиков. И несмотря на то, что почти все красноармейцы стояли в грязном и разодранном обмундировании, с худыми и почерневшими в боях лицами, уставшие и измотанные до крайности люди, которые были уже на грани не только физического истощения, но и некоторого психического расстройства, вызванного в первую очередь страхом перед военной мощью войск противника и смертельной усталостью от не прекращавшихся страшных боев с ним. Но эти люди еще пока стояли, и продолжали крепко держать в руках свое оружие, и если бы потребовалось, то могли ради общей победы отдать свои единственные жизни за нашу Родину.

           Капитан выдержал небольшую паузу и серьезно заговорил, прохаживаясь перед строем, и твердым взглядом смотрел прямо в глаза своим красноармейцам.

«Товарищи! Чтобы оправдать доверие наших раненых братьев, которые, поверив в нас, в наши силы, решили отдать нам все; и оружие, и боеприпасы, и продовольствие, и даже индивидуальные пакеты, в которых сами нуждаются! Они верят в нас и верят, что мы спасем их от неминуемой гибели! Поэтому нам предстоит целых десять часов сражаться с врагами не на жизнь, а на смерть! Но сражаться так, чтобы самим выжить, сдерживая идущие по этой дороге, вражеские силы и особенно их моторизованную технику, чтобы не дать фашистам догнать наш обоз! Не скрою от вас, приказ этот выполнить трудно, нелегко будет! Но для того, чтобы остаться в живых и выполнить задание комиссара Бронштейна, нам необходимо немедленно готовиться к предстоящему бою! Времени у нас имеется очень мало, поскольку враг может появиться здесь в любую минуту! А нам с вами нужно успеть подготовить хорошую засаду в лесу по обеим сторонам дороги! Мы должны действовать очень быстро и слаженно! Старшему сержанту Зорину с отделением саперов-минеров выйти из строя!»

             Восемь бойцов, включая Зорина, сделали несколько шагов вперед, и капитан, обращаясь к командиру саперного отделения, определил задачу:

«Приказываю вам немедленно приступить к минированию участка дороги на повороте, длиною пять-восемь метров и обочину, примыкающую к лесу! Для минного заграждения используйте все имеющиеся мины! Они вон в тех ящиках, примерно 40-45 штук противотанковых и более пятидесяти противопехотных, так что минируйте основательно, не жалея их! Заминируйте участок дороги в несколько рядов и расставляйте мины так, чтобы ни одна машина, ни один танк или мотоцикл, не смогли проехать вперед!   После того как заминируете, пройдите метров на 120 вперед и подготовьте завал из нескольких толстых и высоких сосен, чтобы они упали на дорогу, и заминируйте его как следует, устройте крупный завал, на случай если все-таки танкам удастся прорваться вперед.   Саперам задача ясна?! Тогда выполняйте и постарайтесь сделать все это как можно скорее, а после возвращайтесь обратно, я вам скажу, что делать дальше! Понятно?!

- Так точно товарищ капитан! Сделаем как надо! – уверенно ответил командир отделения старший сержант Зорин.

               Минеры схватили три больших деревянных ящика зеленого цвета, но не смогли поднять из-за тяжести, тогда капитан выделил им еще десять бойцов.

- остальные за мной! – приказал Иванов и пошел назад по дороге туда, откуда должны были появиться немцы.

За ним всей гурьбой пошли наши красноармейцы, которые катили три 45-мм пушки, несли длинные ПТРы, тащили деревянные ящики со снарядами, с гранатами, с зажигательными бутылками и цинковые ящики с патронами.   Ящиков этих было очень много, поскольку эти боеприпасы остались нетронутыми во время вчерашнего сражения и до последнего момента составляли НЗ полка.   Теперь все это богатство было наше и должно было нам очень пригодиться.   К тому же у нас было много автоматов ППД, станковых и ручных пулеметов, а также 2 противотанковых ружья и большой запас бронебойных патронов к ним.  

             Пройдя метров триста по извилистой и узкой лесной дороге, мы пришли на нужный участок, где дорога была не широкая и с двух сторон зажата сплошным сосновым лесом, а бугристая обочина поросла высокими и густыми зарослями орешника, можжевельника, малины и других каких-то кустов.   Шоссе с грунтовым покрытием сильно сужалось в этом месте из-за многочисленных изгибов и поворотов.   По бокам с одной стороны была возвышенность, а с другой низина, с глубокой канавой и потом в 2-3м лес.   Эти условия местности позволили нам расположить бойцов практически друг напротив друга.   На участке дороги, протяженностью около 1км или чуть более, с двух сторон расположились бойцы в кустарнике, за стволами сосен на дистанции от 5 до 25м друг от друга, как с той, так и с другой стороны.   Свои позиции бойцы занимали в 10-30 и более метров от дороги.

Иванов остановился, снял свою пограничную фуражку с зеленым верхом и протер платком вспотевшую лысую (свежее бритую наголо) голову и позвал к себе шедшего впереди пограничника с нашей бывшей заставы:

- Старшина Евсеев, ко мне!

Тот подбежал и вытянулся перед капитаном.

- Слушай внимательно. Берешь бойца, и бегите на пару километров вперед.

Там укройтесь в кустах и наблюдайте за дорогой в оба. Если что увидите или услышите, сразу бегом обратно, только смотри, чтобы вас не обнаружили. Понял?

Огонь открывать в любом случае запрещено!   Чтобы ни произошло, бегом ко мне.

Понял?

- Разрешите выполнять? – ответил старший пограничник, который вот ужу несколько лет служил с капитаном и даже на Халхин – Голе они были вместе и не мудрено, что Степан Евсеев понимал своего командира с полуслова.

- Давай! – сказал ему капитан.

- Пограничник Приходько, в наблюдение! За мной, бегом!

             Василий Иванович Иванов с тоской посмотрел на двух убегавших по дороге пограничника и с грустью про себя отметил, что как мало осталось живых ребят – молодцов с его тринадцатой заставы, из его дружного отряда, теперь на одной руке всех посчитать можно..

Всего пять человек уцелело вместе с ним меньше чем за месяц войны, тоже не плохо притом, что большая часть погранцов полегла в первые минуты на рассвете 22 июня. Но есть ещё лейтенант Круглов, старшина – (сверхсрочник) Евсеев, сержант Уваров, бойцы Приходько и Соболев, есть с кем мстить за тяжелые потери и павших братьев. Три недели войны унесли множество жизней, нападение немцев обернулось величайшей катастрофой, небывалой за всю историю страны, человечества.   У Василия Ивановича камнем на сердце легла печаль о погибших пограничниках, тех кто сгорел дотла в обугленной казарме или те израненные, беспомощные пограничники в полуразрушенном блокгаузе, которых беспощадно добили фашисты. Капитан часто вспоминал заставу, умерших сослуживцев, очень жалел о них, иногда даже ругал и винил себя за некоторые свои якобы недочеты, непредусмотрительность. Хотя никакой его вины быть просто не могло, во всём виноваты были германские войска, совершивших коварную агрессию невиданных масштабов. В то же время, в его душе была гордость за всех своих геройски погибших и уцелевших парней, которые с первых минут войны мужественно дрались с врагами и ни одного труса или гада в его погранотряде не оказалось. А сейчас перед боем ничего не осталось в душе Иванова, кроме гордости за своих боевых товарищей и неудержимой злости на врагов, которые скоро могли появиться здесь.   Капитан не боялся встречи с врагами, какими бы сильными они не были, ведь с такими ребятами, как например старшина Евсеев, ему было не страшно сражаться с противником и погибать если это потребуется.   Степан Евсеев был храбрым, настоящим мужчиной и не захотел покидать в трудную минуту своего командира и товарищей по оружию.   Осколками гранаты у старшины Евсеева было изранено все лицо и даже задет левый глаз. Он мог бы спокойно уехать вместе с ранеными в тыл, но он остался в строю с забинтованной головой (грязные и почерневшие бинты с пятнами запекшейся крови). Недаром на груди у старшины висела круглая медаль «За Отвагу», которая была наградой для отважных воинов, среди солдат ценилась почти как орден.   Вот какие парни были у капитана Иванова, и поэтому он лично принимал самое активное участие в подготовке засады, чтобы по возможности избежать ненужных, лишних потерь в личном составе своей группы. Но полностью избежать потерь не было возможности, и Иванов это хорошо понимал, но всячески пытался хотя – бы уменьшить их количество в каждой стычке с противником. Поэтому он сам размещал сорокопятки, определял огневые позиции, расставлял боевые расчеты «пэтээрщиков», пулеметные точки и многое другое. Он почти каждому объяснял боевую задачу, отдавал распоряжения и приказы, давал советы по поводу действий на случай непредвиденных и вполне возможных обстоятельств, чтобы каждый его боец был готов к любому повороту событий и действовал бы правильно во всеобщем взаимодействии всей красноармейской группы.   Иванов непрерывно ходил по позициям бойцов, засевших в лесу, по обеим сторонам и в непосредственной близости с проходившей сквозь лесной массив грунтовой дорогой.   Он показывал, где должны были находиться бойцы с гранатами, и с зажигательными бутылками.   Как и куда бросать эти ручные противотанковые средства, чтобы самим не пострадать при этом и не подорвать друг друга вместо противника. Что делать дальше в ходе боя, как выбирать следующие цели для атаки.

Капитан подозвал меня и старшего сержанта- артиллериста П – на.   Василий Иванович указал нам три разных места не выбранном им участке дороги, куда мы с бойцами перетащили и расположили три 45мм орудия.   Получилось так, что две пушки оказались на расстоянии 800м друг от друга и еще одна примерно по середине между этими двумя пушками.   Иванов назначил старшего сержанта П. командиром первого орудия, меня решил назначить командиром второй «сорокопятки», а сам решил командовать третьим орудием ПТО. Первая пушка 45-го калибра

и боевой расчет П. занял позицию в самом начале участка засады в ста метрах от предполагаемого лесного завала, я со своим орудием спрятался с другой стороны, примерно по середине этого участка дороги, а капитан укрыл свою противотанковую пушку почти у самого минного заграждения.   Потом он снова собрал большую часть наших красноармейцев и строгим голосом сказал:

- Приказываю вам ответственно подготовиться к бою! Боевым расчетам «сорокопяток» и противотанковых ружей, обязательно приготовить помимо основных огневых позиций, запасные, чтобы иметь возможность скрытно двигаться вдоль дороги и в ходе боя, чтобы вы могли быстро, и умело менять позиции!   Ясно?!

Теперь пару слов скажу пулеметчикам!   Во-первых, для своих пулеметов старайтесь найти удобные позиции, там, где я вам показал с хорошими секторами обстрела! Во – вторых, вы обязаны прицельным огнем уничтожать пехоту и отбивать любые возможные атаки, с любых сторон. Будьте готовы держать круговую оборону и не дать врагам ударить нам в тыл! Ясно?!

Всем остальным бойцом приказываю под перекрестным обстрелом держать весь дорожный участок, бить по немцам со всех сторон!   смотрите во все стороны, и если появятся немцы, то главнейшая задача, не подпустить их к пушкам, пэтээрам и пулеметам!   Убивайте, уничтожайте, прежде чем они смогут приблизиться! самое главное, чтобы каждый, в обязательном порядке использовал в ходе нападения свои гранаты и бутылки-зажигалки!   Зарубите на носу, кидать гранаты и стрелять только после сигнала! Сигнал – первый выстрел из моего орудия!

До этого, чтобы ни слуху, ни духу, затаиться и ждать выстрела!   Если кто нарушит мой приказ – расстреляю, и не будет ему никакой награды и пощады! Только пуля! Для меня как командира и как коммуниста бой будет решающий, потому с каждого три шкуры сдеру, драться придётся насмерть! И напрасно гибнуть запрещается! Чем дольше живём, тем больше воюем и немцев кладём! Всем ясно?! Вопросы есть?!

Спрятаться в лесу, залечь за сосны, а по – сигналу начать атаку всего вражеского, что попадется на глаза.   После сигнала всем сразу и одновременно открыть огонь из всех противотанковых огневых средств. А другим из своих укрытий закидывать гранатами и бутылками с зажигательной смесью цели на дороге, особенно метко кидайте в танки и бронемашины, грузовики и мотоциклы, подрывайте гранатами, а пехоту добивайте из винтовок и пулеметов, или бейте их тоже гранатами.

В общем, долбите их, чем хотите, но главное результат.   Понятно это вам?! Всем ясно?!   Тогда немедленно выполняйте и займите указанные мной позиции!

Лейтенанту Круглову и другим командирам пока остаться!

               Красноармейцы быстро разбежались по своим местам и начали активно, старательно выполнять приказ Иванова.   Они выполняли его задания, не потому что у него было по шпале в зеленых петлицах, а потому что все они ценили его ум и его военную хитрость, боевой талант полководца. Они все до одного доверили ему свои жизни и судьбы, зная точно, что капитан– пограничник Иванов, в отличие от некоторых других старших командиров, никогда, ни при каких условиях, не спрячется за спинами своих солдат, а напротив, будет беречь каждого своего бойца.

И для того, чтобы не подвести любимого всеми военноначальника, они тщательно и скрупулезно начали готовить и занимать свои позиции вдоль указанного участка дороги.   Боевые расчеты, укрывшись в нескольких шагах от обочины, грамотно маскировали свои огневые средства ветками кустарника, высокой травой, стараясь сделать основные и запасные позиции малоприметными с дороги. Другие красноармейцы, также всего в нескольких метрах от грунтовки, спрятались в своих укромных местах за толстыми сосновыми стволами, за бугорками, под елками, в кустах. Они связывали гранаты в связки и клали их рядом с собой. Готовили бутылки с горючей жидкостью. Набивали пулеметные диски и ленты патронами из цинковых ящиков, наполняли круглые диски для своих автоматов ППД, а также готовили обоймы с патронами для винтовок или карабинов, словом, приводили в порядок оружие для встречи врагов, которых пока не было.

Несколько красноармейцев стояли перед капитаном на совете командиров, и Василий Иванович обсуждал с нами некоторые вопросы и давал последние указания. Мы внимательно слушали спокойную и ровную речь своего руководителя и с точностью запоминали произнесенные слова:

-По танкам, броневикам или машинам будем из своих укрытий бить прямой наводкой и в упор. Чтобы самим не пострадать, делайте следующее: выстрел из пушки или бросок гранаты, на время взрыва залегли, и тут же повторяете все заново. Ну, это, я думаю, вам понятно. Далее, уничтожив цель, берете новую и, если нужно, перемещаетесь, только делайте это незаметно и как можно быстрее. Основная наша цель – это не дать врагам прорваться вперед и не дать отойти назад, а потом все усилия переводим на среднюю часть колонны и одну за другой поражаем цели. В ходе этого боя приказываю всем действовать решительно и самостоятельно, исходя из ситуации. Проявляйте инициативу, если это нужно, а не ждите приказов от меня или лейтенанта Круглова. Кстати, его я назначаю своим заместителем. Еще раз приказываю воевать смело и самоотверженно, заставляя всех своих солдат действовать так же. Ну что вам это объяснять, ведь вы сами уже командиры достаточно опытные, а это означает только одно, что за вас можно быть спокойным и уверенным, что не подкачаете в трудную минуту. Ступайте к своим бойцам и быстрей заканчивайте приготовления к предстоящей схватке с врагом. Всем идти, лейтенанту остаться!

Очень хорошо провёл Иванов летучку, говорил спокойно и с искренним доверием к каждому ротному, взводному, средних командиров катастрофически не хватало, комсостав выбыл из строя в первые дни и недели схватки с матёрым врагом. Про действия Верховного и прочего высшего командования рассуждать вслух, было запрещено для собственного блага. А вот немецкий генералитет дрался на передовой, говорили, что Гудериан и Гот, чьи танки рвали в клочья оборону, руководили боями и сражениями в непосредственной близости. Наших же генералов и маршалов посмотреть можно было лишь на майском параде на Красной площади, говорили, что штаб фронта в Смоленске, армии в других местах, каких неизвестно. Поэтому приходилось полагаться только на инициативу снизу, солдаты наши дрались геройски на своих рубежах. В глобальном плане фашисты переигрывали Ставку стратегически и каждый подобный эпизод, когда воинская часть, почти иррегулярная, оседлала дорогу и хоть отступала, но не пропускала больше суток превосходившие силы вероятно танковой и мотопехотной дивизий, полков с пушками и миномётами и что самое страшное с самолётами, говорили о самоотверженном подвиге. Ибо из-за слабости многих видов военной разведки и в хаосе окружений и отступлений, мы порой не знали какая сила противника надвигалась на нас, а вот германцу по рации передавал и «люфтваффе» и «панцерваффе», а нам шиш с маслом и фигу, ни авиаразведки, ни другой…Но хотелось верить Василию Ивановичу, его чутьё не подводило ещё ни разу, да и деваться мне и другим было некуда, сбежать совесть не позволяла, нас сталинское поколение воспитывали в боевом духе, войну ждали, но точно не летом 1941 года, Гитлер перехитрил, первым напал заблаговременно, пока РРКА перестраивалась на современный лад, немного не успели, новые танки и пушки, самолёты и автоматы только начинали выпускать, через год если бы Великая битва началась в 1942-1943 избили бы гитлеровцев на границе, там до Берлина вообще близко, за пару недель дошли бы. Но вышло иначе, самую сильную армию середины 30-х годов 20 века сокрушили за пару недель и допёрли до края Смоленщины на стыке с Беларусью и часть из них, неизвестно какая но обязательно двинет по этой дороге, чтоб выскочить на московское шоссе. По приказу Бронштейна капитан Иванов приготовил военную авантюру в лесной глуши, неважно, сколько врагов, но держать десять часов минимум, нас чуть больше сотни, ребята храбрые.

Младшие командиры разошлись по своим засадным позициям и там начали всячески настраивать морально своих бойцов на геройскую битву с противником.

Только они ушли, как вернулись минеры и командир саперного отделения старший сержант З., с блестевшей на груди медалькой «За боевые заслуги», который коротко доложил:

-Все сделали в лучшем виде. С приказом справились. Подготовили двадцать сосен для организации завала на дороге. Заминировали и подпилили деревья, лягут как надо, танкам ни пройти, ни проехать. Разрешите приступить к выполнению нового боевого задания?!

Иванов с восторгом оглядел вспотевшие лица саперов и сердечно поблагодарил их за проделанную работу и пожал каждому руку, эмоциональный настрой командира вселял оптимизм и уверенность.

-Спасибо, ребята! От лица командования объявляю благодарность! А теперь, хлопцы, возьмите гранаты, патроны и займите оборону возле орудия старшего сержанта Подоляна, оно вон там, и заодно помогите ему подготовить и замаскировать огневые позиции. По моему сигналу - выстрел из сорокапятки – тут же организуйте завал впереди и бегите туда, чтоб не дать никому из врагов прорваться вперед. За это вы, старший сержант Зорин, отвечаете лично. В свое распоряжение возьмите отделение бойцов из 1-го батальона. Все, можете идти!

Когда они ушли, капитан твердо сказал мне, хотя глаза оставались какими-то счастливыми и радостными:

-Ну, все, Круглов, будем стоять насмерть! Если меня сегодня убьют, берешь командование на себя и выводишь бойцов из окружения лесом, иди параллельно этой дороге, на восток, в направлении Смоленска. Понял?

-Нет, не понял! – грустно и нервно сказал я и посмотрел на него испуганным взглядом и добавил с опаской. – А если убьют нас обоих или вообще всех?!

-Не бойся, Круглов! Всех не убьют! – улыбнулся в ответ Иванов и, закинув назад голову, весело и задорно рассмеялся.

 

 

 

•         •         •

 

-Не бойся, Круглов! Всех не убьют! – улыбнулся в ответ Иванов и, закинув назад голову, весело и задорно рассмеялся.

 

 

•         •         •

 

Уже прошло несколько часов, а никаких врагов не было. На нашем участке грунтовой дороги протяженностью более 1000 метров в лесу с обеих сторон давно все стихло. Ловушка для врага была полностью подготовлена, и все работы по организации засады были еще час назад закончены, красноармейцы затихли в своих укрытиях, курить, разговаривать, шевелиться нельзя.

Как-то совсем непривычно давила на уши тишина. Лишь изредка слышались приглушенные расстоянием звуки очень далекой канонады и иногда где-то в стороне от нас пролетали вражеские самолеты. Кроме этого, до нашего слуха больше никаких тревожных звуков просто не долетало, а слышался только мирный и убаюкивавший шум лесного массива с приятным и совершенно беззаботным пением птичек, с легким поскрипыванием могучих стволов сосен на ветру.

В долгие часы ожидания возможного появления транспортной колонны или пеших войск врага многие наши воины заметно томились и скучали в засаде. Ведь за все это время пребывания в своих укромных местах вблизи дороги, совершенно не было никакого движения, ни разу не проехала какая-нибудь машинка или телега и даже не прошел мимо ни один пешеход. Одним словом, полное затишье и скукота, томительная тягомотина, словно все забыли про грунтовку, будто она вовсе никому не нужна, ни беженцам, ни красноармейцам и главное гитлеровцам. Казалось даже, что в таком духе пролетят назначенные комиссаром 10 часов и спокойно можно уходить на восток, так и не столкнувшись в смертельной схватке с немецкими захватчиками. Такая перспектива дальнейших событий у многих бойцов крепко засела в уме, и некоторые самовольно разрешили себе немного вздремнуть, воспользовавшись затишьем и удачной возможностью спокойно отдохнуть перед долгим и изнурительным маршем, ведь солдатский поход может продолжаться и сутки и более без больших привалов, жить захочешь, будешь топать. А спать в засаде строго на строго запретил капитан, и поэтому почти каждые полчаса совершал осторожный обход позиций, не давая дремать красноармейцам и находиться в полной боевой готовности, и заодно еще раз проверяя позиции бойцов и их способность открыть по приказу Иванова огонь по врагу в любую минуту. Где-то в 8.30 над лесом вдоль рокады с грунтовым покрытием пролетел «Шторх», лёгкий самолёт-разведчик для низких высот.

-Воздух! Головы не поднимать, в небо не зыркать! Всем тихо!

Через полчаса он полетел обратно на запад, унося за собой трескучий звук моторчика. Все затаились, когда тихоход проплыл вдоль дороги, словно гигантская стрекоза. Огня никто не открыл. Василий Иванович громко и сердито сказал: «Полетал «Костыль», значит, жди гостей».

Но прошло ещё не менее двух часов, и снова никаких врагов.

Иванов, я и другие командиры (старшина и два сержанта), примерно в половине одиннадцатого утра провели короткое совещание, затем исходили весь участок дороги вдоль и поперек, внимательно и досконально осматривали позиции, мы ходили не оставляя следов по грунтовке, прошлись туда-сюда и ничего не смогли обнаружить. Как ни всматривались, никаких признаков засады. С дороги вообще ничего не было видно, ни одного бойца не заметно. Маскировка была отличная и умелая: всего в нескольких шагах от дороги, прячась и скрываясь за кустами и деревьями, в траве и за буграми залегли наши бойцы. Хорошие условия местности и правильно выбранные засадные позиции позволяли группе бойцов прочно перекрыть весь участок дороги и могли ловко оперировать, маневрировать по обеим ее сторонам на небольшом удалении, укрываясь за толстыми сосновыми стволами и высокими буграми, обильно поросшие кустарником и молодняком. Одна из обочин была немного заболочена, в сухую погоду в некоторых местах колеи были лужи, грязь, от пробегавшего рядом ручейка, на телеге или пёхом легко преодолеешь. Для колесной и даже гусеничной техники передвигаться следовало осторожно, притормозив, чуть в сторону и завязнешь, шаткий грунт многотонную машину или танк не выдержал бы.

Засада была организована на очень высоком военном уровне по своей скрытности и по умелому размещению всех огневых средств, каждое подразделение имело свою боевую задачу, более того, каждый командир и боец знали свой манёвр, что очень важно при внезапном нападении. Теперь нам оставалось только дождаться врага и испытать замысел и хитрость пограничника Иванова, на практике, в бою.

Видно было, что нечто подобное он вполне вероятно применял в прошлом, возможно, что в вооруженном конфликте с «японами – милитаристами», наверняка тогда «дядя Вася» накрошил кучу самураев, жаль он никогда про ту войну, точнее вооруженный конфликт ничего не рассказывал, но слышал от Стёпы Евсеева, япончиков крепко били в Монголии. Теперь предстояло проделать нечто похожее с более грозным врагом – с германскими фашистами, по крайней мере, Василий Иванович был в себе уверен, максимально сосредоточен, энергичен, с нахмуренными бровями и глубокой морщиной-бороздой между ними, чувствовалось, что знал, что делал и нас учил уму-разуму.

-Ну что, Круглов! Кто хорошо подготовился к бою – тот наполовину его выиграл! – сказал Иванов и снова улыбнулся, в глазах замелькал блеск азарта охотника, стерегущего, скрадывающего дичь, взгляд свирепого хищника и улыбка больше похожая на звериный оскал.

 

-Совершенно верно, товарищ капитан! – согласился с ним я, чувствуя в своем боевом командире истинный талант полководца и бесспорный авторитет опытного военноначальника, Василий Иванович по-отечески положил свою тяжелую руку мне на плечо.

- Мне тоже кажется, хорошо подготовились и теперь самое главное – встретить врагов внезапным огнем со всех сторон! Кто знает, может быть самый главный бой в моей жизни, в наших судьбах, обосраться как щенки нельзя, я никому не позволю! Либо грудь в крестах, либо голова в кустах! Не дам позорить честь мундира красного командира, пусть запомнят проклятые гады, Иванов их тут не пропустит!

Только он это договорил, как вдруг раздался далекий и протяжный крик: «Не-е-ем-цы-ы». С той стороны, откуда мы ожидали появления врагов, на дороге замелькали две фигурки. Это к нам бежали дозорные, старшина Евсеев и пограничник Приходько, которые громко кричали и размахивали руками: «Танки! Танки!»

Капитан услышал и в ответ махнул им рукой, чтобы они убежали с дороги в лес и сам, побежав к своему 45-мм орудию, громко командовал и давал последние указания засевшим в засаде бойцам: «К бою! Всем по местам! Всем тихо, никакого движения! Без моей команды огня не открывать!» Василий Иванович прокричал и скрылся в кустах. Где-то, пока еще на значительном расстоянии, послышался гул ревевших моторов, вот не прошеные гости и пожаловали, дождались мать их за ногу. Сейчас опять придётся сцепиться с наглым, самодовольным зверьём в серо-зелённых мундирах с орлами, которых во много раз больше, чем нас, как закончится битва, предугадать было невозможно, страшно и боязно вдруг мне немного стало, тревожно и волнительно очень. «Дождались гансиков, сейчас за всё поквитаемся».

Все заняли свои позиции и изготовились к нападению на врага, а рокот танковых двигателей с каждой минутой неминуемо приближался к месту красноармейской засады. Сначала на большой скорости пролетели два мотоцикла (один с коляской, а другой, тот, что впереди, без). Они проскочили заминированный участок, поскольку противотанковые мины не сработали из-за легкости мотоциклов, а противопехотки саперы поставили по сторонам, на обочине, в кюветах, на случай, если из подбитого транспорта, грузовиков эвакуируется пехота и экипажи, шансы напороться на мину в суматохе бойни весьма велики, что на руку нападавшим. Никто не стрелял. Все затаились. Их пропустили и тем самым не обнаружили засаду, да и скорость была высокой. Немецкая разведка на мотоциклах слишком торопилась вперед, в сторону Смоленска, заминированные и подготовленные к завалу толстенные сосны, они также не заметили. Может, враг очень хотел догнать обнаруженный с воздуха красноармейский обоз и пленить или уничтожить русских. Отомстить тем, кто вчера так упорно бились возле деревни…, перекрыв на весь день и ночь дорогу, подбив много танков, поставив березовые кресты над несколькими сотнями свежевырытых могил на картофельном поле вблизи смоленского селения N.

А сегодня утром горстка зенитчиков смело дралась полтора часа у реки, мешая переправе бронетехники противника в районе взорванного моста. Почти все храбрецы погибли, а немцы проклинали сумасшедших русских, считая их сталинскими фанатиками, самоубийцами... Тридцать человек на минимум тысячу, с танками и танкетками, броневиками и бронетранспортёрами. В Европе вермахт не знал подобного яростного сопротивления на каждом шагу, более 20 врагов погибли, еще столько же ранены, 1 танк подбит, 1 выведен из строя, только в одном скоротечном бою, из-за которого возле взорванного моста образовался гигантский затор с самого утра. Часть бронетехники и мотопехоты двинули в обход, чтобы не терять драгоценное время стремительной наступательной операции. Никто не знал еще тогда, что Смоленское сражение набирает обороты и на каждом рубеже фашистов ждала смерть, а деваться им было некуда, Гитлер гнал войска вперед, на Москву через Смоленск и другие провинциальные города на пути к столице СССР. У красноармейцев имелся священный мотив драться с врагами, пытаться их сдержать и убивать передовые части, самые лучшие войска германского вермахта перемалывать в глухой и упорной обороне. По-возможности как можно больше изничтожить гадов, прогнать их за пределы прежних границ, а после и всю Европу освободить от коричневой чумы, победить фашизм глобально. Русские не сдаются, по крайней мере, многие готовы к упорной борьбе, чтобы знали немецкие вояки, зря развязали беспощадную бойню, с первых минут совершая тяжелые военные преступления над нашими людьми и Родиной. Против силы и мощи, может быть использована хитрость, по-другому напасть на грозного врага, такое же повторение подвига зенитчиков. Капитан всем внушил веру в победу, в выполнение приказа, погибать мы не имели права до назначенного срока, иначе грош цена нашему разношёрстному войску. Дезертиров и трусов тоже не забыл предупредить, советскую пулю словят, разрешалось палить в спины драпанувшим и дрогнувшим духом, чтоб остальным неповадно, стоять до конца, в традициях великого русского мужества испокон веков.

Было видно, насколько важным был грядущий бой не только для Иванова, а и для всех бойцов, было страшно, непредсказуемо и напряжено, неизбежно …

Я взволнованно стоял возле сорокопятки, ствол которой был заряжен бронебойным снарядом. Сжимая от волнения щитовое железо пушки вспотевшими, мокрыми ладонями, я с огромным внутренним напряжением смотрел на застывшие и решительные лица боевого расчета, которые с нескрываемой тревогой устремили взгляды вдаль, туда, где после 2-х мотоциклистов показался первый немецкий танк. Рев моторов и лязг гусениц ежесекундно нарастал, стремительно и безвозвратно.

За первым фашистским танком в клубах поднявшейся пыли появился второй, за ним следовал третий, потом четвертый, пятый, шестой… Конца этой танковой колонны не было видно, передние, головные стальные машины быстрыми темпами сокращали расстояние до места засады, в которой затаились решительно настроенные бойцы. А бронированные чудища гнали как сумасшедшие, проскакивая размытый участок и развязшую колею, почти не снижая газа, едва сбрасывали скорость и снова набирали, заставляя реветь, надрываться движки, интенсивно работать покрывшимся грязью гусеницами, лишь бы полный вперёд, на восток.

Я наклонился к наводчику орудия и тихо сказал на ухо: «По моей команде уничтожаем четвертый танк. Бей ему прямо в бок. Смотри, не промахнись, браток» Артиллерист Сидоров только кивнул в ответ головой и спокойно припал глазом к прицелу, хладнокровно держа руку на спусковом механизме, а рядом, за деревом, встал боец Данила Гуськов – подносчик снарядов, который сжимал в руках новый кумулятивный снаряд, который полетит вслед за первым выстрелом. Главное попасть, затем смело лови другую цель в прицел, обычно в бочине и с тыла сталь танка тонка, пробьёт как консервную банку, превратив экипаж в тушёнку или в разбросанный фарш. Если рванёт боекомплект, вспыхнет бензин, немецкое мясо ещё и поджарится. Нет здесь фашистам пути, на Смоленской земле пора класть конец «Дранг нах Остену», не дать вражине выскочить на московское шоссе, преградить им снова дорогу, пускай остатками, но гордого, стойкого сводного полка, который мы создали сами! Надо напомнить о существовании регулярной Красной Армии, которая вчера знатно разгромила хваленый вермахт, остановив на картофельном поле танки и броневики, мотопехоту, теперь вот лесная ловушка уготована, нужно поймать гитлеровских бандюг в огненный мешок. Пока нас не убили, пусть и стихийная воинская часть продолжает борьбу, как говорится, оказывает отчаянное сопротивление, более сотни пар глаз впились в близкую рокаду, ну где же сигнал капитан, впору начинать.

Громыхая гусеницами, урча двигателями, вражеские танки мчались в засаду, с каждой секундой они приближались все ближе и ближе, и на нашем участке дороги их становилось все больше и больше.

Прибывали заклятые гости с Германии, прежде всего в лице немецких захватчиков, а не туристов, не давая бойцам Красной Армии хоть на время избежать опасной войны, опять в самом эпицентре оказались, на самой грани войны и мира, смерти и жизни. Нам снова предстояло биться как вчера или даже гораздо лучше, стремиться во, чтобы это ни стало, победить и выжить, когда кругом пули, осколки. Ну, пора командир, нервы как натянутые струны, вот-вот лопнут от напряжения, сейчас начнём бой, не тяни резину товарищ капитан.

Я осторожно раздвинул ветки кустарника и с близкого расстояния увидел, как мимо, в метрах 20 проехал первый танк противника и с этой доли секунды я с нетерпением стал поджидать мгновение, чтобы вовремя ударить из своей пушки, не опоздать и не в коем случае не опередить ПТО Иванова. Главное, чтоб без осечки, каждый снаряд должен достать следующий танк, снарядов до хрена, угостим непрошенных иноземцев досыта и самим уцелеть, желательно всем собравшимся во имя ратного подвига. Дыхание замерло, спина взмокла от пота, в груди гулко и быстро забилось сердце, кровь закипела в жилах и ударила в голову, а нервы напряглись до самого предела.

Напасть на превосходившие силы, отборные войска, без преувеличения элитные части противника, которые появились у нас прямо перед глазами. Танковая дивизия, вот это будет дерзость! В июле 1941 года немецкие танки были на высоте, на пике боевой мощи, от них веяло победоносным духом поверженной и порабощенной старушки Европы. Два года понадобились варварам, чтоб проделать долгий поход, завершить целую плеяду выдающихся победоносных кампаний, захватить или подчинить всех на западе, а затем прийти на нас войной, дойти до самой матушки России, захватив Белоруссию, Прибалтику, часть Украины меньше, чем за месяц.

-Нет, нет, - зашептал я, - нельзя пускать, капитан надо начинать, хватит ждать, уже пора, стреляй…

На наше счастье и огромную радость, танки врага шли по дороге одни, без какой-либо серьезной разведки местности, а только в сопровождении 2-х разведчиков-мотоциклистов, а вот автомашин с пехотой не было, наверно отстали или поехали в обход. Грузовики могли не проехать в месте взрыва моста, а вот проходимость гусеничной техники позволила вырваться им вперёд, гнать во весь апорт. Танковая колонна противника оказалась на узкой лесной дороге совершенно одна, без охраны и поддержки моторизованной пехоты. Именно это обстоятельство явилось смертельной и губительной ошибкой для одиноких танков и бронемашин, попавших в наш беспощадный капкан, поскольку в лесу танки врага перестали представлять из себя такое грозное оружие, каким они были вчера, например, сутки назад их боялись до усрачки, сейчас они были не так страшны. На широком картофельном поле возле русской деревушки Н. они выстраивались ромбом или цепью, в ходе боя и нескольких атак меняли построение, концентрировались в группы, пытались прорваться в разных местах. А здесь им одна дорога, если нам повезёт, то прямиком враги отправятся на небо или сразу в ад и не важно, сколько красноармейцев ляжет, главное немцев остановить и задержать, всё остальное в жизни давно отошло на второй план, главная цель близка, до немцев казалось можно дотянуться рукой, пощупать броню.

Немецкая танковая колонна состояла в основном из средних танков Т-3, хотя были и легкие Т-1 и Т-2, а также танкетки и броневички. Ехали по дороге с приличной скоростью (примерно в 30-40 км/ч), следуя друг за другом на короткой дистанции в 20-30 м.

Танки противника явно куда-то спешили, даже не подозревая о том, что уже большая часть из них, значительная часть переда колонны, на рокаде, зажатой с двух сторон крепкими сосновыми стенами, находилась под прицелом, и вот-вот по ним должны были ударить смертельным огнем сотня храбрых бойцов Красной Армии.

А пока танки врага мчались в сторону Смоленска, и ничто не предвещало для них беды, вокруг всё было спокойно, ибо воздушная и мото- разведка, проморгали красноармейский отряд, видно за макушками и стволами могучих сосен, не были мы обнаружены. ВРАГИ вообще не ожидали какого-либо сопротивления на своем пути, не говоря уже о том, чтобы кто-нибудь напал на них здесь. «Доблестные» головы танкистов в шлемах беззаботно торчали из люков, а лица были спокойны и расслабленны, многие в больших очках в резиновой оправе. И, правда, в такой густой пелене пыли, да на такой скорости, как ни гляди по сторонам, как ни крути головой, а укрывшихся в замаскированной засаде и приготовившихся к стремительному нападению бойцов, конечно же, не увидишь. Зато красноармейцам было все прекрасно видно, и они только выбирали себе цели, чтоб поразить их внезапным огнем. Не знали об этом фашистские танкисты и спешили на своих стальных машинах с пушками и пулеметами, чтобы как можно быстрее по этой дороге прорваться вперед, въехать в Смоленск и открыть своим войскам путь на Москву. Об этом, наверное, мечтали немецкие танкисты в тот июльский денек, ощущая себя «солдатами-победителями Великого Фюрера», доблестными рыцарями панцерваффе, осуществлявшими новый и грандиозный крестовый поход, на бронированных стальных конях с намалеванными крестами и свастикой. Но этим вражеским мечтам танкистов не суждено было воплотиться в реальность. Большую колонну танков врага остановила горстка бойцов РККА и пограничников.

Как только основная масса вражеских танков попала в засаду, наш командир громко крикнул: «Огонь!» и в ту же секунду грохнула выстрелом его сорокопятка…

О 45-мм противотанковых орудиях (ПТО), которых у нас в засаде было целых три штуки, особо много говорить не надо. Это была мощная и подвижная пушка, которая сочетала в себе лучшие боевые качества. В своем роде артиллерии эта пушка была лучшей из лучших, бронебойный снаряд запросто пробивал бортовую броню, мог даже насквозь, как горячий нож пронзать брикет масла.

Используя тщательную маскировку огневых позиций и расположив противотанковые средства на небольшом отрезке в трёх разных точках с дистанцией 100-150 метров между ними, а до рокады было не более 15-20 метров, практически в упор. Поэтому танки противника проезжали совсем рядом, и пушкарям не составило особого труда ударить по уязвимым местам и подбить первые три танка первыми тремя снарядами. Ударив разом со всех сторон, сразу сумели вывести из строя три танка, затем после быстрой перезарядки ещё два, затем ещё и ещё, а бойцы со связками гранат и с зажигательными бутылками помогали останавливать врага навсегда, довершив сокрушительный разгром. От неожиданности враги были некоторое время полностью деморализованы внезапным нападением, чтобы открыть ответную пальбу требовалось время, повернуть башню, свести прицелы пушки и пулемёта, развернуться, а для прицельной стрельбы большинству стальных машин, желательно вообще остановится. Но стоячий танк окруженный пехотой долго не проживёт, поэтому враги были в полном замешательстве, напуганы. Едешь себе по лесу, птички поют, свежий лесной воздух соснового бора, а тут бац в бок из пушек и гранаты с бутылками вдогонку. Врагам не пожелаешь такую атаку с флангов, за исключением фашистов, эти варвары заслуживали ответного зверства, злоба на них была через край…

Известно, что самой важнейшей задачей в первые недели и в последовавшие месяцы войны была борьба с танковыми группами противника, ибо они играли ведущую роль в наступлении и в прорыве. В связи с этим противотанковое единоборство отдельных бойцов, вооруженных ручными гранатами, бутылками с зажигательной смесью становилось не менее эффективным способом борьбы с бронетехникой вермахта, чем применение артиллерийских орудий различных калибров. А способ засады на транспортную колонну противника получил название «огненный мешок». Проведенная красноармейцами под командованием Иванова операция стала одной из первых по результативности на этой долгой войне.

Следом за орудием капитана выстрелила моя пушка и разом щелкнули два однозарядных ПТРа, а через несколько секунд раздался немного запоздалый выстрел из сорокопятки старшего сержанта-артиллериста Подоляна. Грохнули взрывы, от которых поперек дороги, друг на друга упали толстые стволы корабельных сосен. Одновременно из-за кустов и деревьев метко полетели в танки гранаты-связки и бутылки с горючей жидкостью.

Наш внезапный удар был ошеломляющим и катастрофическим для бронетанковой колонны противника.

Одновременный и мощный огневой залп в упор, когда все наши бронебойные снаряды и противотанковые пули, гранаты и зажигательные бутылки с близкого расстояния полетели точно в цель, немедля сделали свое смертельно-разрушительное дело. Уже с первых выстрелов и бросков нам удалось уничтожить и вывести из строя более половины застигнутых врасплох вражеских бронемашин и их экипажей.

Ехавший впереди танковой колонны головной немецкий танк Т-III от выстрела из 45-мм пушки Иванова моментально задымился и, не снижая скорости, резко повернул в сторону, вылетел в кювет и со всей дури врезался в толстую сосну. Могучее вековое дерево с треском упало на танк и он, проехав два-три метра, встал, а в него уже метко летела связка противотанковых гранат, чья-то зажженная бутылка. Первый танк противника прекратил свое существование.

По второму фашистскому танку с двух сторон ударили «пэтээры» и были брошены зажигалки, гранаты. На горе вражеским танкистам, у них к танку сзади была прицеплена здоровая бочка с бензином на двух больших колесах. Эта емкость с горючим на прицепе мгновенно взорвалась, и позади танка высоко в небо взметнулось огненное пламя. Загоревшийся и объятый огнем второй танк врага превратился в костер и остановился, преграждая дорогу следовавшим за ним стальным машинам.

Третий танк врага на полном ходу влетел в горевший танк, но вскоре ему каким-то чудом удалось по обочине, подминая кустарник и ломая сосновые стволы, объехать огненную преграду и танк, ревя мотором, набирая скорость, рванулся вперед по дороге в надежде на спасение. Но, проехав чуть подальше первого танка, эта вражеская бронемашина вдруг наскочила на противотанковую мину и с нее моментально слетела одна из перебитых гусениц. Танк врага завертело на месте, на том самом месте, где начиналось плотное минное заграждение. И не успев сделать круг на этом участки дороги, под танком грохнула еще одна мина, которая своим мощным взрывом раскатала вторую гусеницу и разворотила днище. Танк замер, развернувшись поперек узкой дороги, и перекрыл танковой колонне путь на московскую магистраль и Смоленск.

Бронебойный снаряд 45-го калибра, выпущенный из моего орудия, попал в моторную часть четвертого немецкого танка, проделав в броне огромную пробоину. Сначала из дыры и из щелей поползли тоненькие струйки сизого дыма и яркие огненные язычки пламени. Танк медленно пополз по дороге и, проехав несколько метров, встал, источая уже клубы черной и жирной копоти. Запахло гарью. На башне танка с нарисованным крестом открылась сбоку дверца, и оттуда сквозь облако дыма попытался выскочить немецкий танкист, но он тут же с криком упал обратно, простреленный из моего автомата ППД. Я даже не целился в немца, настолько близко он был, просто направил ребристый ствол и дал пару коротких очередей. Фашист в шлеме и в комбезе внутри танка больше не подавал признаков жизни, я не успел его разглядеть, но был рад, что записал на свой личный счёт ещё одного фрица, к тому же это первый танкист за сегодня в пока небольшом, но пополняемом списке потерь противника. Сначала войны по моим подсчетам было не менее десяти убитых и покалеченных фашистов до вчерашнего боя на картофельном поле. Но 13 июля считать истребленных врагов не было времени и возможности, все 6 часов немецких атак и попыток прорыва пролетели как один миг. Время никто не считал, не до него совсем. Все развивается как в калейдоскопе, редели цепи наступавших, затем их сменяли другие и опять по новой. Грохот, шум, мат и крики. Также было и сейчас словно повторение вчерашнего дня, тот же самый шум и гам, оглушительные взрывы, матюги, злая ругань на русском и немецком языках, пальба и перемещение гранатомётчиков за сосновыми соснами, в непосредственной близости от дороги, на дистанции в 10-20 метров и даже ближе.

Вон боец справа, в линялой и в выцветшей почти до белизны гимнастёрке, прячась за деревьями, был уже рядом с пятым танком, похожим на лёгкий Т-II, серого цвета, с черными крестами, обведенных белой краской и уже занес обеими руками увесистую связку гранат вбок и со всего маху развернулся и кинул. Я машинально отбежал назад и опять спрятался за броневым щитом своей сорокопятки. Высунул голову после того, как раздался оглушительный грохот. Противотанковые гранаты разорвались со страшной силой и до неузнаваемости изуродовали нижнюю часть танка, полностью уничтожив его и оставив ещё от одной грозной немецкой машины лишь только воспоминания. Танк застыл на месте, встал как вкопанный.

Белая гимнастёрка мелькнула меж деревьев, побежав навстречу со следующей целью держа в правой руке бутыль, а в левой противопехотную РГД-33, ей кстати тоже можно причинить ущерб танку, если удачно попасть.

В первые секунды и минуты нападения на танковую колонну противника образовался непроходимый для танков затор, который не позволял им пробиться вперед. И мы, не теряя времени, стали перетаскивать свои огневые средства вдоль засады, чтобы добить уцелевшие или не до конца уничтоженные танки, которые пытались теперь не прорваться вперёд, а спастись назад. Казалось, что танкисты в замешательстве, в шоковом состоянии, лесной кошмар неожиданно нарушил привычный ритм слаженного марша, глубокого рейда в исполнении танкового подразделения, пока не влипли в засаду.

В самом хвосте вражеской колонны красноармейцы также умело действовали, что даже поставили большую часть немецких танкистов в безвыходное положение и обрекли их на неминуемую смерть.

Экипажи танков теперь явно находились в страшнейшей панике, для них внезапная атака русских со всех сторон оказалась настолько непредсказуемой, что танкисты просто растерялись в жуткой ситуации и, скорее всего, обезумели от страха. Танки врага то пытались прорваться вперед, то включали задний ход и пятились назад, Некоторые из танков пытались проехать через лес, но тут же попадали под огонь ПТО, бойцов с гранатами и бутылками. Куда бы они ни ехали, они были намертво зажаты подбитыми и подожженными танками, сплошным сосновым лесом по обочинам, небольшим болотцем с одного края, где уже носом уткнулся бронетранспортёр, завязнув кормой. И прежде всего обездвижены смелыми бойцами Красной Армии с губительными противотанковыми средствами, которые блестяще организовали, подготовили и провели огненный мешок. Некогда храбрые, бравые немецкие танкисты, которые еще вчера своей боевой мощью разгромили сводный полк русских и сегодня утром решительно и быстро подавили сопротивление зенитчиков под командованием младшего лейтенанта Бондарчука возле разрушенного моста через речку /Вихра/, теперь представляли из себя очень жалкое зрелище. Скорее всего, фрицы поняли, что это конец и что их уже ничего не спасет от неминуемой гибели и от разъяренной группы воинов-мстителей, «иваны» как они нас называли, а здесь именно во главе с Ивановым Василием Ивановичем, вот он им устроил западню, не приведи Господи.

В предсмертной агонии крутились танковые башни в разные стороны, посылая снаряды из орудийных стволов. Беспорядочный и неприцельный огонь башенных орудий танков врага не причинял особого вреда находившимся в засаде бойцам. Укрывшись в непосредственной близости к танкам, мы были практически неуязвимы и могли серьезно пострадать больше от осколков своих же гранат и снарядов. А выпущенные наугад немецкие снаряды пролетали над нашими головами и рвались где-то далеко в лесу, за позициями красноармейцев или попадали в деревья, меняли траекторию полета.

А вот ответные наши выстрелы посылались точно в цель, не давая фашистам никаких шансов выжить. Танки противника, не имевшие никакого маневра на узкой дороге в губительном лесу, были отличными мишенями. С разных сторон в них без промаха летели множество гранат и горючих бутылок, снаряды дырявили броню, рвали гусеницы и разбивали подвижные механизмы, заставляя танки вставать и гореть на месте.

Мы все время перемещались вдоль дороги и били по танкам, уничтожая один за другим. Многие немцы, убедившись, что дорога для них перекрыта подбитыми танками, что протаранить преграды и пробиться назад или вперед было невозможно, останавливали свои машины и выпрыгивали из люков с поднятыми руками, пытаясь сдаться в плен и сохранить свои поганые жизни. Но мы их безжалостно убивали, на нас всех в тот момент нашло упоение боем, мы впервые за эти трудные дни войны крупно побеждали своего врага, из нас вместе с матом и криками выходила накопленная злость и ненависть к захватчикам, мы беспощадно мстили за свои страдания, потери и поражения. В нашей справедливой жестокости и заключалась трагическая участь немецких танкистов, которых мы ненавидели до предела человеческой ярости. Вот поэтому они горели и погибали в своих проклятых танках и самоходных орудиях, броневиках и танкетках, именно поэтому пытавшиеся выжить танкисты заливали своей кровью броню своих машин. Среди наших врагов тоже оказались достойные воины, которые, поняв безвыходность своего положения, продолжали в горевших танках вести по нам орудийно-пулеметную стрельбу, предпринимать безуспешные попытки хоть кого-нибудь из нас напоследок накрыть своим отчаянным огнем или раздавить гусеницами. Но это продолжалось недолго. Наши снаряды, пущенные с близкого расстояния, насквозь пробивали броню. Внутри танков рвались боеприпасы, вражеские стальные машины буквально разрывало на части! Они разлетались на куски, с них слетали башни, отлетали колеса, взрывались бензиновые баки, они навсегда оставались стоять на этой смоленской дороге, превращаясь из грозных боевых машин в исковерканные груды железа. Мы не могли оторвать своих взглядов и успокоиться на достигнутом погроме, хотелось добить каждого фашиста, столько злобы накопилось. Превращение танков противника в куски металла было восхитительным зрелищем, от которого адреналин играл в крови и все наши красноармейцы с азартом продолжали бить танковую колонну врага, наслаждаясь своей победой.

Посылая снаряд за снарядом, работали наши три 45-мм орудия, посылая патрон за патроном, щелкали 2 «пэтээра», даже в полностью разбитые и уничтоженные танки наши бойцы продолжали метать свои зажигательные бутылки и противотанковые ручные гранаты.

Не прошло и 10 минут, как почти вся бронетанковая группировка немцев, направлявшаяся в сторону города Смоленска и в основном состоявшая из средних, очень скоростных танков Т-III была практически полностью разгромлена. И представляла собой только разбитые до неузнаваемости бронемашины, скорее всего самих танкистов теперь было сложно опознать даже близкими родственниками, к тому же хоронить было нечего, от некоторых лишь только обгоревшие до черноты фрагменты тел.

Всего сотне наших воинов: бронебойщикам, гранатометчикам, пулеметчикам, стрелкам под руководством талантливого военноначальника удалось за короткое время раздолбить вдребезги и остановить намертво 15 гусеничных танка (80% Т-III), 2 штурмовых орудия (Stug.) вместе с экипажами танкистов и 4 броневика со штабными офицерами и солдатами. Колонна средних танков противника была нами остановлена, если бы их не уничтожили, они могла натворить столько бед в советском тылу, неизвестно, где бы наши их перехватили бы. Такой подвижный стальной кулак мог доставить много вреда как по отдельности, так и вкупе с прочими немецкими войсками и просто здорово, что 12 июля их похоронили тут в лесу. Ни один из танков не подлежал восстановлению (только на переплавку).

Колонна боевой техники противника не прошла на восток, да к тому же участок дороги длинной около 850-900 метров был наглухо забит и перекрыт подбитыми и подожженными танками, в дыму, в огне и в копоти которых догорали останки не менее сотни кадровых военнослужащих из панцерваффе германского вермахта. Через лесной завал ни один враг не был пропущен, дорога стала могилой.

Лишь нескольким танкам врага, кажется, не более чем пяти бронемашинам, а может и больше, все-таки посчастливилось вырваться из засады и отойти назад, в обратном направлении, спасаясь от внезапного обстрела.

Мы смогли повредить только один из этих танков, на броне которого образовалось несколько глубоких царапин и вмятин, а от точного попадания гранатой была заклинена башня. Но, несмотря на это, танку повезло, как и четырем-пяти другим, удалось спастись, отстреливаясь из пушек и пулеметов, проехать задним ходом и вырваться из зоны опасного поражения. А затем добраться до своих, предупредить о коварной русской засаде в проклятом лесном массиве на западе Смоленщины, дождаться подкрепления и вернуться назад, а может и в обход. Очень не хотелось, чтобы уцелевшие фашисты доехали до крупных группировок врага, они может не скоро бы узнали о том, что утром русские здесь натворили, каких бравых германских мужчин и парней поджарили, изуродовали до безобразия. Вот бы сфотографировать и месяц назад им показать, уверен, не стали бы слушать приказ Гитлера и на Советский Союз нападать, безжалостно убивать наших военных и граждан, теперь вот сами оказались разбиты, не надо было войны начинать, а если вероломно вторглись, жестоко получайте, пощады не ждите.

Как ни старались наши «пушкари», стреляя по танкам вдогонку, но снаряды высекали только искры и отлетали от передней и от бортовой брони вражеских машин. Как ни бежали наши бойцы с гранатами и с зажигательными бутылками, немецкие танки ушли. Они, доехав до широкого участка лесной дороги, быстро развернулись и скрылись в клубах поднявшейся пыли и выхлопных газов. Жалко было упускать врагов, но танки были уже неуязвимы и исчезали из виду, из поля зрения разгоряченных в битве бойцов.

В первые минуты после отгремевшего боя, молча, приходили в себя от только что пережитого сражения, многие еще не могли до конца поверить в то, что так умело и здорово не пропустили врага. А поняв, на всю округу разнеслось громкое и дружное «Ура!». Радостные и счастливые красноармейцы обнимали своих боевых друзей, громко разговаривали и поздравляли друг друга с победой, с военным успехом, сделали несколько выстрелов в воздух.

К сожалению, в этой бойне с врагом серьезно пострадало несколько товарищей. Нуждавшимся быстро оказали медицинскую помощь и перевязали раны, а погибших в схватке с танками относили в одно место, чтобы после закопать, а пока накрывали их сосновыми ветками, не давая мухам кружить над телами павших героев Отечества.

Другая часть – выжившие бойцы – выбежала на дорогу и с огромным восторгом осматривали уничтоженную технику врага. Многие красноармейцы на повышенных тонах стали обсуждать прошедшую битву, начали спорить между собой, выясняя, кто и какой танк подбил. Споры разгорелись не на шутку, поскольку на стальных машинах врага было на каждой не меньше двух пробоин и других повреждений.

Я внимательно рассмотрел уничтоженные нашим 45-мм орудием танки и с огромной благодарностью оглядел бойцов своего орудийного расчета, все были целы и здоровы, переполненные радостью и окрыленные крупным успехом. Рядом со мной стоял усталый, но счастливый солдат-артиллерист Сидоров – наводчик моей пушки, никогда не забуду. Если за вчера и сегодня убитых фашистов прикинуть, у меня уже тогда две или три, а может и больше дюжины, а в общем плане уже далеко не первая сотня убитых и раненых немцев, за эти два дня столько врагов уже накрошили, жуть подумать. Трудно было поверить, что только этот простой русский парень по фамилии Сидоров, в выцветшей от солнца и пыли, грязной и поношенной гимнастерке с мокрыми от пота подмышками и с комсомольским значком на груди. В общем, обычный артиллерист, своими умелыми действиями сумел подбить 3 немецких танка, а также повредить еще парочку других бронемашин врага, в том числе один броневик с немецкими офицерами.

И вчера он тоже действовал умело и чётко, раз три пушки остались от артдивизиона, и одна из них наводилась Сидоровым, такие как он, впрочем как и все, только за эти 2 дня заслужили награды, ведь такое проделать и уцелеть. А погибшие фронтовые братья заслуживали не только посмертных наград, но и вечной памяти, священному почтению потомками за великий подвиг во имя победы над сильнейшим врагом, напавшим на нашу Родину, поставившим целью захват территории, истребление красноармейцев, покорение и эксплуатация народов СССР.

И так как Сидоров отлично действовали в том бою все наши славные красноармейцы, каждый на своем направлении, на собственном рубеже добился выдающихся результатов, что вкупе привело к большому успеху, спасибо всем участникам засады, так немца потрепали, даже не верилось. В каждом застывшем на месте танке, в обгоревших и покрытых сажей стальных коробах, с дырками снарядов /и пуль ПТР/, с развороченными бортами, со слетевшими гусеницами и башнями, наглядно виделись и отмечались активные действия всей красноармейской группы. Мы были переполнены одновременно совершенно разными чувствами, которые перемешивались внутри нас. В целом у всех отмечалось приподнятое настроение, при этом каждый считал, что ему лично очень повезло воевать с таким командиром, каким был Иванов и который позволил им всем совершить личный подвиг. Одержать сокрушительную победу над мощным, вооруженным танками врагом, добиться такого колоссального успеха мы мало ожидали. Когда в первые минуты следили за приближавшимся танками, никто представить не мог, что нападение пройдёт так гладко, без сучка и задоринки, как по маслу. Произошло нечто грандиозное, невероятное, достойные правительственной награды результаты. Что и говорить, произошел разгром танковой колонны плюс вчерашний бой и каждый был полностью уверен, что будет непременно отмечен орденом или минимум медалью, ведь заслужили же, честно, своим потом и кровью, ранами и жизнями. Почти то же количество вражеской техники, которое получилось уничтожить во вчерашней битве ценой целого полка, сегодня было остановлено небольшим отрядом, чуть больше роты красноармейцев.

И поэтому впервые ощущался так отчетливо вкус победы над могучим соперником. Внутри каждого продолжал нарастать боевой настрой и не сломленный дух, тяга к безудержному сопротивлению наступательным действиям врага на своей территории. Ведь у нас получилось, значит, могут и другие, в лесу немецкие танки не так страшны, как на открытых пространствах. Засада стала нашей первой крупной воинской удачей, которую мы одержали в жестокой битве. Опыт который наглядно и твердо дал нам понять и поверить, что вражеские танки, легко превращаются в обычный металлолом, нужны только пушки и храбрые ребята с гранатами, с бутылками КС. Еще с большей силой захотелось превращать наглых врагов-захватчиков в трупы и уничтожить как можно больше этой сволочи.

Наша ненависть и злость перерастала в кровную месть. Грусть об утрате близких друзей постепенно сменялась внутренним призывом и клятвой бить врагов до последнего, чтобы они на века, навсегда забыли дорогу в Россию с оружием в руках.

Такие примерно мысли посещали меня, когда я проходил мимо разбитых танков врага, направляясь к Иванову. Все бойцы радостно приветствовали меня по пути, а я искренне, в свою очередь, хвалил их за выполнение воинского долга и поздравлял от всей души с общей победой.

-Ну как, братки, можем же мы врага бить?! – спрашивал весело я.

-Еще как можем, товарищ лейтенант! Пускай только сунутся, мы им еще больше покажем. С самого начала вот так бы давить гадов, давно бы уже в Берлине были! – слышались в ответ выкрики бойцов.

-Молодцы! Вы геройские парни и за свои действия заслужили награды. Вот только бы еще нам чуть-чуть продержаться и все было бы отлично! – кричал я на ходу своим замечательным солдатам.

Все громко разговаривали, наверно оглушенные грохотом боя или же эмоции переполняли через край, хотелось орать от счастья, не верилось, что снова выжили и победили.

Я уверенно шел по обочине, иногда обходя уничтоженную технику противника, и двигался туда, где действовало орудие Иванова и было большое скопление радостных красноармейцев, у меня у самого улыбка на всё лицо, ведь так здорово врезали, вот они танковые ошметки и груды металла.

На дороге, почти у самого минного заграждения, собралась толпа и разгорелся шумный спор среди бойцов. Их стояло не меньше десяти человек возле подбитого на обочине дороги, рядом с двумя сломанными вековыми соснами танка, у которого были сорваны гусеницы, разбиты колеса и масса других повреждений. В этот танк врезался броневик на гусеничной тяге, у которого тоже была раскатана гусеница и внутри этой бронемашины заживо сгорело около 8 фашистских офицеров и еще несколько солдат.

             -Ага, [слово удалено]! На мою мину напоролись! – громко сказал один боец-сапер, оглядывая нижнюю часть стальной машины.

-Ты вот сюда посмотри лучше! – крикнул боец-бронебойщик ПТР, указывая пальцем на небольшую дырку под черно-белым крестом на бронированном борту немецкого танка.

-Да куда смотрите?! Это всё ху…ня! Лучше сюда глядите! – заорал боец-артиллерист из орудийного расчета пушки, которой командовал Иванов.

Я посмотрел туда, куда указывал последний наводчик капитанского расчёта и увидел значительную пробоину в бортовой броне с другой стороны танка, почерневшая дыра. Снаряд разворотил моторный отсек, поджёг движок и Т-III сгорел изнутри и снаружи вместе с экипажем.

- Гусеничный крематорий.

Затем я подошел к Василию Ивановичу, который стоял немного в стороне и морщился от боли. Рукав гимнастерки его был разодран и боец осторожно забинтовывал ему правую руку чуть ниже локтя. Заметив меня, капитан очень обрадовался, невзирая на кровь, менявшие цвет белых бинтов на буро-красный и бодро прокричал, с хрипотцой и лёгкой иронией:

-О, лейтенант! Как ты, живой?!

-Да, товарищ капитан! Я цел и невредим!

-А я вот, вишь, серьезно руку поцарапал.

Иванов поднял руку, на которой сквозь только что наложенную повязку уже изрядно побагровевшей продолжала каплями сочиться кровь.

-Как же вы так?!- сочувственно я спросил.

-Это меня свой же изуродовал, понимаешь?! – весело говорил Иванов, стараясь не обращать внимания на острую боль в ране, вселяя уверенность в других, что ранение пустяковое, царапина. – Ты только, Круглов, представь! Этот негодяй бросил гранату, а она не долетела, бахнула об дерево. Она рванула в трех метрах и не знаю, как сумел среагировать и спрятаться за сосной, иначе в клочья. – Он посмотрел на бойца, который перематывал ему руку. – Давай, давай, аккуратней бинтуй, негодяй. Как не стыдно, чуть своего командира не прихлопнул., Гранатометчик хреновый!

Лицо красноармейца заметно покраснело, на лбу выступили капли пота, а руки выронили марлевый бинт.

-Товарищ капитан, ну простите меня! В танк хотел попасть, а бросок сорвался! Простите меня! – жалобно забормотал боец. – Я больше так не буду. Честно. Клянусь!

-Ладно. Только заткнись и не ной! Понял! – оборвал его всхлипывания Иванов, а затем посмотрел на меня и приказал мне следующее. – Даю Лёх тебе 10 минут. Пройдись вдоль засады, установи количество раненых, прикажи похоронить в лесу погибших, проверь и подсчитай наличие оставшихся боеприпасов. В километрах трех отсюда выставь наблюдение за дорогой, всех остальных сюда. Я здесь распоряжусь по поводу горячего, завтрака из горохового концентрата и мясных консервов. Теплая пища и чай, я думаю, не помешает, на горящих танках еду разогреть можно. Шучу, костры возле танков разведём, дымовую завесу потом создадим, а огненной стеной не дадим весь хлам растащить, чтоб вперед рвануть! Пока немцы не появятся, у нас есть время основательно подкрепиться, никому не спать, привести оружие в порядок. Ступай, когда узнаешь и сержантов соберешь, обратно ко мне иди, старшину срочно позови. Скажи всем, что по случаю сокрушительного разгрома бронетанковой техники я разрешаю всем по сто грамм, распорядись через Евсеева. Спирт возьмите у толстого санитара, у него много, бидон. Все понял?! Ну тогда давай, выполняй, дуй быстрее! Одна нога здесь другая там! Время пошло!

Уходя, я предложил командиру на бицепс жгут накрутить, кровь ему остановить.

А Иванов раскатисто рассмеялся, лишь махнул здоровой рукой, мол, ступай куда велено.

Не прошло и четверть часа, как я выполнил указания капитана и вернулся обратно. За это время я прошелся по нашим позициям, установил потери, послал двух бойцов в наблюдение на километр вперед, собрал всех раненых за завалом, приказал красноармейцам вырыть в лесу большую и глубокую яму, чтобы в одном месте похоронить всех погибших. Мне очень тяжело было смотреть на мертвые тела товарищей когда я забирал у них красноармейские книжки из карманов. Залитые липкой кровью, изуродованные осколками гранат и снарядов, простреленные шальными пулями, они безжизненно лежали, не зная о нашей победе, в которой сами принимали участие, но им не повезло и они мертвы. А мы, живые, аккуратно и бережно клали убитых братков на шинели и с грустью относили, чтобы захоронить их в братской могиле. Похоронив погибших, мы несколько минут постояли и помолчали, обнажив свои головы, возле земляного бугорка. Мысленно попрощавшись с лежавшими в сырой земле бойцами, живые взяли свое оружие и боеприпасы и пошли за мной туда, где уже готовился вкусный горячий завтрак и было приготовлено несколько фляг с разведенным водой медицинским спиртом. Градус сбит, почти как водка, Иванов знал, что делал, за 100 грамм бойцы не сдвинутся с места, снимут напряжение и в хорошем расположении духа встретят следующую атаку немцев. Вряд ли теперь фашисты в покое оставят, пока не отомстят, не изничтожат, напрасно потерять столько танков, провалить наступление на данном направлении, сорвать планы верховного командования вермахта, разозлили наверно до бешенства, жди беды.

Я приблизился к Иванову, который стоял в стороне и наблюдал затем, как на нескольких больших кострах варилась пища и возле которых собрались веселые компании бойцов. Он вспоминал далёкую Монголию, где в боях на реке Халхин-Гол громили японцев, победные 100 грамм на войне дело святое, после них хоть в наступление. Правда шагать вперёд не требовалось, предстояло ждать и снова бить немцев до вечера, ночью уходить на пределе сил, убежать глубоко в леса. В начальный период Великой Отечественной войны капитан подметил странную особенность вермахта, они почти не воевали ночью, далеко не заходили в лесные дебри и наступали в полосе только главных дорог.

-Товарищ капитан, разрешите доложить?

-Докладывай.

-У нас девять погибших и пятеро раненых, четверо легких после перевязки остались в строю, за исключением рядового Бондаренко, он находится в безнадежном состоянии, не жилец кажется.

На лице капитана выразилось удивление, которое моментально сменилось после печали искренней радостью, видно было, что Василий Иванович в хорошем расположении духа, несмотря на потери и, скорее всего, уже отметил победу.

-Ого! Значит, много нас осталось! – весело прокричал от. –Почти сотня! Показали гадам, как на танках ездить! Запомнят, что лес для них страшен и смертельно опасен. Ну и пусть помнят, гады, может, больше сегодня не сунутся, может, не пойдут на прорыв. Как думаешь, Круглов?

-Трудно сказать, товарищ капитан! – честно признался я.

Иванов, не слушая мой ответ, снял с пояса фляжку и протянул ее мне.

-На, хлебни, лейтенант! Выпей за победу!

Я взял флягу, отвернул крышку и поднес ко рту. В нос ударил резкий запах спирта, но я все-таки сделал несколько глотков и чуть не подавился, затем хлебнул ещё. Внутри все обожгло и я с непривычки закашлял и вернул флягу с противной жидкостью обратно капитану. Честно сказать, я не любитель спиртного, больше предпочитаю чай с лимоном и сахаром.

Василий Иванович, глядя на меня, широко улыбнулся, а затем посмотрел на свои часы, стрелки которых показывали без десяти минут десять. Наручные часы были только у него одного, свои я оставил на сгоревшей 13-ой заставе, у кого-то из бойцов видел карманные на цепочке, а ну руках ни у кого, отсюда счет времени потерян, только по солнцу или времени суток или с помощью капитана. Удивился, когда узнал, что только утро, после яркой победы, казалось, что день уже в полном разгаре, было жарко не только от боя и алкоголя, а и на самом деле, с утра уже пекло под 30 градусов Цельсия, с сосен капала смола, становилось душно. Или я так от нескольких глотков захмелел, ударило в голову, в пот. Василий Иванович играя задранным кадыком на крепкой шее, проглотил часть содержимого фляжки. Присел на корточки, я плюхнулся рядом на землю, ощущая пятой точкой мягкий травяной настил. Закурили одну папиросу на двоих. От вчерашней полной коробки «Казбека», осталось всего три, больше нет, к своим не попадём, придётся махру курить, с бойцами самокрутки крутить. Ароматный дым хмелил не хуже спирта, так вдруг расслабило, напряжение и вправду спало, полегчало, страх исчез.

-А что, Круглов? Время полдень! – сказал капитан, взглянув куда-то вдаль и продолжая рассуждать вслух. – Больше часа прошло, а врагов не видно. Странно. Хотя были же случаи, когда фашисты, встретив где-нибудь упорное сопротивление, не желая лишних потерь, просто обходили в другом месте очаги борьбы. Думаю, даже если останемся здесь, передышку сделаем, отдохнем, наберёмся сил и целых пять часов просидим. Потом быстро уходим, прямо бегом и лесами пробираемся к Смоленску, идем вдали параллельно рокаде, не попадаясь на глаза врагам. За ночь одним переходом добираемся и требуем наградить всех отличившихся боевыми орденами. Ну как тебе, такое развитие событий? – он смотрел внимательным взглядом, в глубине его глаз таилась какая-то легкая усмешка, ирония.

- Было бы здорово! – восхищенно и счастливо ответил я, немного помутневший от спирта.

Глядя на мое сияющее восторгом лицо, он хлопнул меня по плечу и громко загоготал, сильно развеселился, обнажив во весь рот два ряда, с небольшой щербинкой на верхних передних зубах, на фоне грязного, запыленного лица, улыбка и глаза сияли своей белизной:

-Ха-ха-ха! Эх, какой же ты наивный, Круглов! А еще лейтенант-пограничник, комбатом был! Очнись! Насчет орденов я просто пошутил, а ты взял поверил! - Перестав смеяться, Василий Иванович серьёзно продолжил. – Молод ты еще очень и неопытен, салага. Не все так просто в жизни, а ты уже себе ордена на грудь повесил! Награды легко не достаются, их не каждому суждено заработать, заслужить. На Халхин-Голе почти всю роту положил и сам головы чуть не лишился, чудом с того света вернулся, врачи даже так сказали, когда башку почти заново собрали. Только опосля орден дали и в звании подняли, сразу на два, с лейтенанта сразу капитана, минуя старлея, сам Жуков награждал, мы стратегическую высоту взяли и удержали, японскую батарею подавили, 80 процентов положил, спасибо, что их тоже отметили, настоящие герои. И мы с тобой и с ними герои, показали немчуре, что способны их громить и когда-нибудь всех перемолотим. И не про награду думать надо, а как уцелеть, продержаться, устоять и не струсить, когда они снова полезут. Эйфория не должна длиться долго, не та ситуювина, опять драться придётся, теперь уже с разъярённым зверьём. Уверен, что в нас плен брать не будут, как мы их не брали. Да и не сдадимся, если надо, погибнем, но до пятнадцати нуль нуль мы тут. Уловил накал борьбы?

От этих слов я смутился, с моего лица мигом слетела довольная улыбка и щеки залились краской внезапного конфуза, а из головы моментально вылетели все мечты о боевой награде, поскольку густые брови Иванова нахмурились и он стал совершенно серьезным, а его глаза налились легкой грустью, тоской. Василий Иванович снова достал из кармана гимнастерки почти пустую пачку папирос и опять закурил, выпуская облако сизого дыма изо рта, из носа. Сделав несколько больших затяжек, он дал мне докурить, оторвав зубами кончик бумажного мундштука папиросы. Пока я, опечаленный и задумчивый, выпускал из носа папиросный дым, Иванов продолжал о чем-то сосредоточенно размышлять. Где-то через пару минут он нарушил паузу и начал делиться своими соображениями, но уже не весело, не в шутливой форме, а с заметной печалью в голосе, будто чувствовал что-то тревожное, опасное впереди:

-Очень жаль, что человеку сложно предвидеть все заранее и точно уловить ситуацию в сложных условиях войны. Запомни, ты, как боевой командир, просто обязан все предвидеть и думать не только о хорошем. Я тебе специально сначала изложил план оптимиста, который, редко когда сбывается, поскольку не всегда сопутствует такая удача, фортуна баба коварная. Более реальным представляется другой, пессимистический ход дальнейших событий, которые мы просто обязаны прогнозировать, потому, что отвечаем не только за себя, но и за жизни многих бойцов. Учти, лейтенант, все очень не просто. Для того чтобы нам добраться до Смоленска в ближайшем будущем, предстоит еще держать дорогу часами, сберегая патроны и лупить свирепых немцев, желательно на почтительном расстоянии.

 

 

•             •               •

 

Время шло, а германских войск не было. Красноармейцы, заняв свои укромные места вдоль дороги и за завалом, возле минного заграждения, после горячего завтрака (концентрат с тушенкой и крупой, чай, сухари), заслуженно отдыхали, продолжая даже в минуты покоя крепко сжимать свое боевое оружие. Наши бойцы, отдыхая, держали пушки, пулеметы, автоматы, винтовки, гранаты на изготовку. Враг может появиться внезапно и нужно быть готовым в любую минуту по приказу или самим внезапно открыть по врагам огонь, не давая им до 15.00 пройти по этой смоленской дороге. Боевые расчеты 45-мм орудий, зарядили и нацелили пушки на дорогу и расположившись возле них, отдыхали. Чтобы встретить врага прицельным огнем из лесу им требовались считанные секунды. У нас еще оставалось в наличии 2 ящика с бронебойными снарядами, и боевые расчеты могли остановить и уничтожить немало танков противника на дороге. Пройти через дебри без вырубки и выкорчевывания не представлялось для танков и грузовиков возможным. А чтобы прорваться вперёд по грунтовке, фашистам нужно было расчистить проход от металлолома и завала. Ну и, между прочим, прежде сломить наше сопротивление, подавить огневые точки в непростых условиях пересечённой местности. 2 ящика фугасных снарядов приготовили в подарок немецкой пехоте, разделив поровну между «сорокопятками».

Минуло ещё около часа, танков не было, тихо и спокойно, немного душновато. Только издалека доносился шум артиллерийской канонады, иногда справа, иногда слева, то спереди, то сзади слышались отзвуки грохотавших где-то авиационных бомбежек, еще реже до слуха долетало трескучее эхо далекой перестрелки. Но все это происходило вдалеке, где-то там с новой силой разгоралась фронтовая жизнь, неся смерть и раны, победы и поражения, жестокость и разрушения, гибель мирных жителей, беженцев, наших людей и наших врагов. А на лесной дороге, происходило полное затишье и спокойствие. Высокие сосны, тихо скрипя, покачивались на ветру, который гонял в голубом небе редкие облачка на восток. Густые зеленые верхушки сосен скрывали отдыхавших в ожидании бойцов Красной Армии от лучей палящего июльского солнца. От жаркой погоды по толстым и тонким сосновым стволам ручьями обильно стекала пахучая смола, наполняя лес своим ароматом. Как было хорошо находиться в тишине и не обращать внимание на доносившиеся время от времени звуки войны, просто лежать на траве и слушать звуки лесной жизни, пение птиц. От подобной благодати даже забывалось, что фронт рядом и что могут внезапно появиться немецкие танки, которые ревом моторов и лязгом гусениц мигом нарушат наш отдых. И снова придёт война и старуха-смерть с косой будет выкашивать из числа живущих очередные жертвы, без них встреча с противником вряд ли обойдётся, с обеих сторон опять ожидались потери. Об этом думать не хотелось, поскольку бойцы после приема пищи и спирта заметно расслабились, впервые за долгие и страшные дни смертельной битвы с врагами-захватчиками узнали вкус победы, правильно капитан поступил, что всех накормил и напоил, никого не обделил, все заслужили. Сегодня отмечали первый крупный боевой успех, и поэтому внутри рос патриотический и воинский дух, заставляя спокойнее смотреть на боевую технику врага, теперь доказано, танки в лесу слабы. Впервые за несколько недель с начала войны появилось ощущение уверенности в себе и в своих силах, пришло осознание того, что все-таки не зря мы рискуем собой, не напрасно льется наша кровь, что мы тоже можем громить врага. В души многих наших бойцов закралась вера, что Родина обязательно отметит наградой наш ратный подвиг. Оставалось только до конца выполнить приказ комиссара Бронштейна, затем пробраться к своим и доложить об уничтожении целой колонны танков. Время шло, отсчитывая минуту за минутой, бойцы отдыхали в своих укрытиях. Одни негромко беседовали, курили, чай пили, а некоторые уже спали крепким сном, кроме дежурных, капитан разрешил. Нужны были силы для боя и для весьма вероятного, длительного ночного перехода для тех, кто уцелеет, выживет, всем смертям назло. Наблюдатели на чеку, Иванов даже отправил Стёпу и Приходько в дальнюю разведку, прозевать фрицев не имели права, напасть первыми обязаны снова. Правду говорят, что часто смеётся тот, кто стреляет первым. Опять сигналом атаки служил выстрел из пушки или громкий приказ капитана, остальным ждать тихо и без лишних движений. В таком тягостном ожидании, вдруг со страшной силой навалилась усталость, в лесу так хорошо было. Если честно, то воевать совсем не хотелось, за сутки столько всего произошло, война надоела. Вон когда мечтали пробраться к своим и драться бок о бок, плечо к плечу с красноармейцами, даже не представляли, что фронтовая жизнь столь напряжённая. Когда ждешь новой схватки все нервы себе измотаешь, ибо не знаешь как бой закончится, пока, несмотря на большие потери, нам сопутствовал военный успех, удача была на нашей стороне и самое главное лично для меня, я жив и в строю, важнее этого быть ничего не могло.

Я, подложив под голову чей-то вещмешок, закрыв глаза, немного задремал, хотя продолжал сквозь дремоту слушать тихую беседу трех бойцов, который расположились возле и, не прерывая тихого разговора, брали из деревянного ящика ручные гранаты и связывали их в связки, чтобы в случае опасности было чем встретить новые танки.

Отдых, передышка шла на пользу, напряжение спало.

 

 

Я дремал. И вдруг, нарушая тишину и спокойствие, где-то рядом послышался гул авиационных двигателей, который нарастал с западной стороны стремительными темпами. А через мгновение раздался чей-то тревожный, сорвавшийся до пискливого визга напряженный голос, от которого сон как рукой смахнуло и дрогнуло сердце: «Воздух!». На заспанных лицах бойцов выразился страх, многие вскочили с земли и устремили испуганные взгляды в небо, откуда уже отчетливо спускался мощный гул многочисленной стаи немецких бомбардировщиков «Ю-87.Shtuka./Штука/», в сопровождении нескольких истребителей.

-«Лапти» блядь! Всем лежать, зарываться!

«Юнкерсы» шли низко и сквозь кроны деревьев были отчетливо видны черные кресты на больших, сверкавших в лучах солнца крыльях. Огромная эскадрилья вражеских летающих машин беспрепятственно появилась над нами. Это конец, ведь окопы и щели никто не рыл!

Мгновенно оценив ситуацию, все бросились в разные стороны, отыскивая для себя укрытие получше. Многие из нас уже с самых первых дней войны успели узнать, что такое бомбежка с воздуха, и потому мы, как могли, пытались уберечься от внезапно возникшей опасности.

Но вражеские пилоты, пролетая на низкой высоте, отчетливо обнаружили разбитую колонну танков и заметили разбегавшихся бойцов Красной Армии.

Фашистские летающие машины заслонили собой небо и солнце, кружили над нами, готовясь к атаке. И, словно по сигналу, враги начали свое беспощадное и совершенно безнаказанное дело (поскольку никто не мог помешать им. Наших «соколов» краснозвездных в нашем небе родном в тот момент не оказалось, зенитных орудий и даже спаренных пулемётов не имели). Жутко воя сиренами, самолеты противника один за другим начали пикировать на нас, роняя на землю смертоносные и разрушительные бомбы. Оглушительный грохот рвавшихся авиабомб сразу же ударил по барабанным перепонкам. Земля и лес задрожали от мощных взрывных волн. Впереди и сзади, справа и слева, следуя друг за другом, взметались взрывы, заставляя красноармейцев из последних сил в судорожной панике зарываться в землю или плотнее прижиматься к сосновым стволам. Но бомбы врага рвали в клочья землю, словно соломинки, взлетали в воздух толстые стволы деревьев, огромное множество убийственных осколков накрывали наших солдат. Место, где беспомощно были вынуждены лежать советские воины и я среди них поистине стало представлять собой ад. Все вокруг перемешалось, столбы огня и дыма, земли и пыли, кусты и ветви деревьев, все это поднималось высоко в небо. Чудовищное оружие – авиационные бомбы, падая нескончаемым потоком сверху, пронзительно свистели, а затем разрывались со страшным грохотом, эхо которого раскатывалось по лесу.

14 июля 1941 года становился последним днём для большинства из нас.

..Над дорогой и прилегавшим к ней могучим лесом вскоре появились ещё десяток вражеских самолетов. Над нами закрутилось чертово колесо из пикировщиков и штурмовиков, адские карусели. Сменяя друг друга, прилетали новые шестерки «юнкерсов». Взрывы бомб валили вековые сосны, разбивая их в щепы. Видел, как взлетали, взмывали ввысь, что-то говорили, кричали и улетали в космос души погибших.

 

Этот ужасный грохот сдавливал до помутнения мою голову; казалось, будто она сейчас лопнет. В открытый рот попала земля, песок скрипел на зубах. От едкого дыма и гари начинало душить. Меня тошнило, дышать было нечем, я задыхался. По всему моему телу пробегали взрывные волны. По спине тревожно стучали комья земли, напоминая, что в любой момент вместо комочков земли или щепок разлетавшихся на части деревьев можно получить горячий осколок авиабомбы.

Вражеские самолеты сбрасывали свои бомбы, пытаясь накрыть как можно большую площадь, желая окончательно сровнять с землей этот участок леса и дороги.

Таким образом, противник хотел жестоко отомстить за потерянные танки и расчистить путь на восток. Опытные пилоты («рыцари люфтваффе») профессионально разделывались с нами, подвергнув массированной бомбардировке, которую они не раз применяли в Европе для уничтожения возможных очагов сопротивления.

…Самая страшная и опасная бомбардировка с воздуха, пережитая мной в моей жизни, нарастала со страшной силой. Раскрошенные в щепки деревья и разлетевшиеся по веткам кустарники вместе с землей взлетали высоко в небо, а затем возвращались обратно в виде дождя из смеси осколков. Появлявшиеся глубокие воронки моментально засыпались от других взрывов.

От этих мощных разрывов меня вбивало в землю, засыпая сверху новой порцией земли, и мне казалось, будто невидимые, но ощущаемые всем телом силы при помощи немецких летчиков и ураганной бомбежки хотят закопать меня живьем. Словно война готовила мне здесь могилу, как и многим другим славным парням, оказавшимся в это время и в этом месте, рядом со мной. И хоть пламя войны разгорелось на огромном пространстве, но, на мой взгляд, трудно было именно в те страшные секунды отыскать место на всей планете, где было бы так горячо и страшно. И особенно остро ощущалась твоя беспомощность перед крылатыми машинами врага и его бомбами.

Я лежал на животе, закрыв обеими руками голову, но уже достаточно глубоко был засыпан и закопан в землю. Дышать было практически нечем, меня уже начали трясти судороги, а усилия вырваться на поверхность, чтобы хоть разок глотнуть воздух, были бесплодны. У меня больше не было сил и мочи вырваться из этой могилы, поскольку сверху давил мучительный пресс.

«Что же это такое? Что же мне делать?» – судорожно и лихорадочно колотились в голове мысли. – «Я же так подохнуть могу!». Я постепенно стал проваливаться в какую-то пустоту, не понимая, что же со мной творится.

Мне казалось, что я умираю. Что война решила похоронить меня в самом своем начале. Я прожил всего почти двадцать лет, ничего не успел путного сделать в жизни! А коварная смерть собралась вырвать меня из этого мира, не дав мне единственный раз пожить по-человечески, в мире и счастье! Злая и разрушительная война обрушилась внезапно, нарушив все жизненные планы и личностные цели. А мне так хотелось жить, слов нет! Кроме всех жизненных благ, отнятых войной, практически у каждого нормального (не свихнувшегося окончательно от всех пережитых передряг) человека была одна-единственная мечта: увидеть, чем закончится это жестокое военное лихолетье, и как после него будут жить в мире уцелевшие люди. Как они будут радоваться, что выжили, что снова они могут любить, гулять, отдыхать, работать, учиться, строить новую житуху. Вот этого мне и многим другим людям хотелось на этом свете в те жуткие картины военных кошмаров. Господи, помоги мне! Боже мой, что же здесь происходит и когда же это все закончится! Мочи нет терпеть! Спаси и сохрани!»

Приблизительно такие мысли лезли мне в голову под звуки вражеской бомбежки, хотя до этого я был идейным комсомольцем, меня крестили в младенчестве, без моего ведома, да и сталинская молодежь прохладно относилась к религии, а вот в жуткой бомбардировке, кроме Господа Бога уже помочь больше некому, никогда так истово не молился. Молитвы ни одной не знал, но сильно умолял о спасении.

Казалось, что беспощадная война окончательно и бесповоротно решила лишить меня возможности проверить на себе все прелести последующей после войны прекрасной мирной жизни, а я так хотел жениться, детей, внуков, жить до глубокой старости. Ведь должна же когда-нибудь закончиться эта безумная «мясорубка» смертельных лет Великой Отечественной войны, которая началась совсем недавно и с первых же своих убийственных минут окружала меня со всех сторон. Вот, наверное, пришла и моя очередь потеряться навсегда в этой жизни, лечь костьми в родную землю, как уже легли сотни тысяч людей, попавших в зону боевых действий одной из самых чудовищных войн за всю историю человечества.

И все же, несмотря на эти отчаянные думы, порой в мое сознание закрадывалась мыслишка, очень слабая надежда на то, что еще не все потеряно для меня в этой губительной передряге, что есть еще очень слабенький шанс вырваться живым и невредимым. Но, чтобы это произошло, было необходимо хотя бы завершение воздушной атаки. Но бомбардировщики противника, сменяя друг друга, один за одним, в крутом пике пролетали над нами, сбрасывая свои боекомплекты уже на выжженную и перепаханную взрывами местность. Одно время бомбы падали в десятках метров правее меня и меня это обстоятельство обнадеживало. Вскоре меня уже просто охватил панический испуг, когда я понял, что постепенно бомбы стали падать все ближе и ближе. И вдруг, метрах в пяти от меня разорвалась авиационная, скорее всего двухсоткилограммовая бомба и во мне разом будто все лопнуло и разлетелось на очень маленькие кусочки. Взрывной волной меня вырвало из-под земли и отбросило на несколько метров в сторону. Я пролетел не менее трех метров и упал на спину (которую сильно ушиб при падении), широко раскинув в стороны руки и ноги, разложился словно звездочка. Я почувствовал, как из ушей и ноздрей теплыми и быстрыми струйками побежала моя кровь. Жгучая и острая боль пронзила все тело. Наверное, я в этот момент дико заорал, но сам я не мог слышать этого, потому что оглох. Я пытался перевернуться на живот и уползти подальше, поскольку, судя по дрожавшей земле, бомбы падали далеко в стороне от меня, может, примерно в 10-20 метрах. Но у меня не оказалось ни сил, ни возможности даже пошевелиться и, более того, как я ни старался, я просто не мог открыть глаза, не мог разжать веки. Безудержная боль во всем теле была слишком мучительной и она так сковала меня, что даже нельзя было сделать хотя бы малейшее движение. Внезапно боль стала потихоньку уходить и вскоре она совсем исчезла. Как только она прошла, я неожиданно понял, что просто перестал ощущать свое физическое тело. В тот момент вдруг возникшая догадка меня нисколько не напугала, а наоборот, я почувствовал совершенное блаженство и спокойствие. Мне стало легко и свободно, будто душа стремилась на простор. В какой-то момент мне почудилось, что свое тело я уже совсем не ощущаю, казалось, что меня уже не было вовсе.

Тем временем бомбы, падавшие одна за другой, продолжали в клочья рвать землю, крошить столетние сосны, накрывать смертельными осколками бойцов Красной Армии. Я продолжал лежать «звездочкой», но, как я понял тогда, только мой разум продолжал функционировать как и прежде, сменяя мысль за мыслью. И надо же, я в скором времени стал привыкать к своему необычному состоянию (не то жив, не то мертв). Ощущение безмятежного покоя стало настолько сильным, что я больше не испытывал никакого страха от творившихся рядом ужасов войны.

Вражеская бомбежка меня перестала интересовать (мне было на все безразлично). Единственное, что смущало, так это то, что я не мог понять, что же со мной творилось и происходило. Я, неизвестно как, вдруг неожиданно очутился в детстве, в своем давно прошедшем и таком далеком детстве. Я услышал голос своей мамы, которая откуда-то звала меня: «Алексей, Алешенька, сынок!». И действительно, мне сразу же припомнился тот момент моей жизни, когда это происходило на самом деле. В реальной моей жизни было много таких воспоминаний, которые крепко засели в мою память. Именно эти фрагменты собственной жизни стали мелькать в полном объеме в моем сознании, но будто бы наяву. Это трудно объяснить, но вся моя жизнь, начиная с раннего детства, побежала с огромной скоростью перед глазами. Лица родных и близких мне людей мелькали передо мной, отражая разные отрезки времени, начиная чуть ли не с момента моего появления на свет. Отчетливые кадры из моей жизни, быстро сменяя друг друга, прокручивались прямо передо мной. Мне казалось, что я смотрю кинофильм под названием «Недолгая жизнь Алексея Круглова», где в каждом до боли знакомом эпизоде главным героем был я. Жаль только, что эти кадры с моментальной быстротой пролетали и безвозвратно улетали куда-то. Вот пролетело детство, отрочество, юность. Уже окружавшие на протяжении моей жизни люди и даже те, кто за этот период времени ушли в мир иной, все как живые привиделись мне. Меня очень поразило, что умершие много лет назад родственники заново воскресали в моем сознании, причем в обычной жизни я их помнил по пожелтевшим снимкам, а теперь даже быстрое общение с ними было, кажется, вполне реальным. Более того, все это удивительные картины и эпизоды из моей прошлой жизни были настолько реальными и наполненными жизнью, что я их как бы заново переживал за короткое время, особенно самые памятные фрагменты моей жизни. Даже все мои эмоции и чувства, связанные с прожитыми годами, сохранялись и переживались как наяву. Глядя на все мелькавшие отрывки из жизни, я успевал не только просмотреть их, но и еще по-новому все осмыслить. Одним словом, в тот момент, когда я лежал без движения среди разрывов бомб я вновь переживал все свое короткое бытие на этой земле.

Каждый возникавший передо мной образ был наполнен настоящими живыми красками и находился в жизненном движении и пространстве, только время летело незаметно и быстро, сменяя одни мгновения на другие. И самое, что удивительно, так это то, что вся моя жизнь представала перед глазами как бы со стороны и я в каждом таком эпизоде видел самого себя, но только со стороны, словно я должен был оценивать объективно все свои поступки и действия на протяжение жизни. Мне казалось, будто невидимая сила дала возможность немного лучше понять происходившие в жизни события и как бы в конце всего этого я должен был сделать перед кем-то вывод из всего увиденного, поскольку после этого должна была решиться моя дальнейшая судьба. Я ощущал, что рядом со мной в огромной пустоте находится еще кто-то, но кто именно, я не мог понять. Этот кто-то или что-то незаметным образом воздействовало на мое сознание, в котором один за другим пробегали наиболее запоминающиеся события в моей земной жизни, среди этих событий мне приходилось видеть приятные моменты жизни и не очень, которые происходили на разных отрезках отведенного мне на этом свете времени. Я почти увидел всех своих родных и близких, товарищей и знакомых, кроме того, все эти люди, которые так или иначе окружали меня на протяжении жизни, говорили со мной. И все это происходило наяву, в добавок кто-то, может быть, высший разум, вместе со мной оценивал прожитые мною годы. И мне действительно становилось как-то не по себе, даже очень стыдно, словно замучила совесть, когда я был слишком жесток, эгоистичен, нагл, несправедлив по отношению к другим людям, особенно очень близким мне. И в то же время моя душа и весь мой внутренний мир искренне радовались, когда представляли моменты моей доброты, радости и счастья, все это, конечно, было для меня намного приятней, чем дурные поступки и ошибки моей молодости. Глядя на плохие эпизоды мне действительно становилось очень горько и плохо. Но, на мое счастье, негативных и позитивных моментов жизни оказалось примерно поровну. Заново посмотрев на все грешки свои, но их было немного и об этом лучше не стоит, святых людей нет, и это к тому же не так существенно. Но, как только перед глазами пробежала вся моя жизнь, состоявшая в основном из памятных моментов, вплоть до многих моих военных эпизодов, я вдруг услышал какой-то очень странный, постепенно приближавшийся шум. Это был уже не шум грохотавших рядом со мной бомб. Это было что-то другое, ведь на бомбежку я уже просто никак не реагировал, мощные разрывы немецких авиабомб, которые взметали огромные фонтаны земли высоко вверх, меня нисколько не интересовали и не пугали.

Меня стал интересовать только непонятный шум, который к тому же стремительно приближался. Этот необычный шум невозможно описать на бумаге, его надо слышать. Ведь такое множество различных звуков, слитых в единое целое, в обычной жизни даже невозможно себе представить. И вот уже настал момент, когда этот шум окутал меня всего и, как только он ко мне окончательно приблизился, мое физическое тело так тряхануло, что все мое сознание или, может быть, душа, на знаю, как точнее выразиться, в общем, все это вылетело моментально из головы и полностью покинуло мое человеческое тело. Значит, я вместе со своей душой после того, как вылетел из собственного тела, на некоторое время поднялся на несколько метров вверх и в таком положении завис в воздухе.

-О, ужас! Что со мной? Где я? Куда я? - глядя вниз, стал я лихорадочно думать.

Прямо подо мной, широко раскинув в стороны руки и ноги, с залитым кровью лицом остался лежать на спине я , то есть уже мое безжизненное тело.

-Но я же думаю, я ведь могу думать, тогда я должен быть живым! – вертелось в моем сознании. – Я могу видеть, я могу слышать!

Чуть выше меня по-прежнему продолжали кружить вражеские бомбардировщики, ронявшие вниз свои бомбы, а я продолжал висеть между небом и землей, не понимая, что со мной происходит.

-Что же мне делать? Как мне быть? Надо что-то предпринимать!

И я начал действовать. Сначала я попробовал опуститься вниз, чтобы попытаться залезть обратно в свое человеческое тело. Но все мои отчаянные попытки не увенчались успехом. Я продолжал висеть в воздухе на одном месте и, скорее всего, моя душа, мой новая жизнь была незаметна с земли, а может, лежавшим внизу красноармейцам было уже не до меня.

Вися в воздухе, я отказывался поверить в то, что со мной происходит и творится. Я не понимал, жив ли я или мертв. От безысходности я начал кричать:

-Спасите! Помогите! Люди! На помощь!

Но. скорее всего, на земле меня не было слышно, а может быть, мои душераздирающие крики заглушались оглушительным грохотом продолжавшейся бомбежки.

Вскоре я уже стал понемногу привыкать к своему новому состоянию. Потихоньку я начал понимать, что же все-таки со мной случилось. Просто мои мысли, мой разум продолжали существовать, только уже вне тела. И как только я до конца уяснил эхто обстоятельство, так тут же, в то же мгновение, совершенно внезапно взлетел вверх, с огромной скоростью удаляясь от лежавшего на земле своего тела. В один миг я поднялся выше летавших над лесом немецких самолетов, выше облаков и неба. Меня понесло ввысь все быстрее и быстрее, так быстро, что я уже очень скоро влетел в огромную черную дыру. Я несся со страшной скоростью через это черное пространство, вокруг меня было слишком темно, намного темнее и чернее ночи. Не знаю, сколько я летел, долго ли, коротко ли, но вдруг показался яркий свет. Внезапно я ощутил сильнейшее притяжение к этому свету, такое же магнетическое притяжение, которое испытывает человек на земле, то есть земное притяжение, только в другом пространстве. Я испытывал тягу к ярко белому свету, который был все ближе и ближе ко мне. И я помчался к нему еще быстрее и, по мере того, как я к нему приближался, свет становился еще ярче и белее, этот неописуемый на бумаге свет искрился и переливался какой-то неземной яркостью. Вскоре все это зарево окутало мою душу и вдруг я понял четкий и явный вопрос, заданный мне:

-Готов ли ты расстаться со своей земной жизнью?

Самое удивительное, что этот вопрос задавился мне не голосом, не человеческим языком, а сразу мыслью. Мысль я понял, но не испугался ее. Поглощенный полностью и растворившийся в лучистом свете, я даже чувствовал себя спокойно и уверенно. В ответ я попытался сформулировать свою мысль в вопрос:

-Кто меня спрашивает?

И надо же, обмен мыслями состоялся. Последовал ответ и новый вопрос:

-Я – свет мира. Готов ли ты оставить свою земную жизнь?

Признаюсь честно, в тот миг во мне смешались чувства и мысли, я как-то с сожалением и в то же время равнодушно, не задумываясь, ответил:

-Не знаю, мне кажется, что я еще мало прожил на земле, еще многого не успел сделать. Хоть там и творятся сейчас страшные события, идет жестокая война, но я думаю, мое место именно там, ведь враг топчет родную землю и я хочу сражаться с ним, чтобы увидеть победу и снова пожить в мире.

Внимательно выслушав мои мысли, свет ответил:

-Хорошо! Я дам тебе еще пожить, но учти, мы с тобой еще обязательно встретимся, и тогда тебе уже придется навсегда расстаться со своей жизнью на земле.

И после этого он туту же выгнал мою душу обратно в мое человеческое тело с такой невероятной быстротой, что я даже не успел этого тогда понять. Сколько времени прошло после этого случая. Я постарался передать эту историю как мог вспомнить, хотя многие детали, возможно, более удивительные, почему-то сразу же стерлись из памяти, как только я влетел обратно через голову в свое уже живое тело. Я так и не сумел понять, что же тогда со мной приключилось. Знаю точно, что это был не сон и не галлюцинации. Это была жизнь, реальная внеземная или иная жизнь.

После произошедшего со мной во время жуткой бомбежки, то есть как бы новое мое рождение, начало новой жизни, я вдруг совсем перестал бояться войны. Я стал намного увереннее чувствовать себя в повседневной фронтовой жизни. Меня теперь не пугали, как раньше, вражеские артобстрелы, бомбежки, танковые атаки. Правда, это совсем не означало, что я в своей новой боевой жизни начал бросаться на немецкие танки с голыми руками или перестал прятаться от осколков и пуль противника, подставляя свою геройскую грудь навстречу им. Отнюдь, хотя я и вел себя на фронте, как и прежде, но я стал еще внимательней и осторожней. Более того, я еще больше полюбил свою единственную жизнь, но при этом с какой-то легкостью и ловкостью начал сражаться с врагами. Мне почему-то казалось, что все опасности, которые могут случиться со мной на этой страшной войне, мне уже не страшны. В каждой схватке с противником я начал чувствовать упоение в бою и мне стало как-то интересно воевать, уничтожать как можно больше врагов, при этом каждое мое действие во время любого сражения я делал как бы автоматически, не задумываясь и в то же время точно, полностью исходя из сложившейся боевой ситуации.

Во всех этих кошмарах, связанных с войной, я стал ощущать себя совершенно другим человеком и, как мне кажется, понял самое главное на войне: пока живешь - бей врагов и надейся на победу. А смерть неизбежна в любом случае,, от нее никто не сможет спрятаться. Даже если ты не хочешь встречи со смертью, она все равно придет за тобой рано или поздно и тебя больше не станет. Но пока ты жив, борись с врагом, оставайся в этой жизни настоящим воином и до конца выполняй свой воинский долг. И тогда никаким врагам-захватчикам никогда не удастся покорить и сломить наш боевой дух, а только усилится наша лютая ненависть, наша неудержимая ярость, наша жажда беспощадного сопротивления, направленная против вражеских захватчиков. Так что будь воином и победа придет, если ты ее заслужишь.

Сталинское поколение, да и большинство граждан СССР знали, что победим, что сокрушим фашистам обязательно, вопрос только времени. Как немцы верили своему бесноватому фюреру, так и советские люди глубоко верили великому вождю. Наши системы и режимы были до удивительного похожи, столько было одинакового в обоих строях. У нас пионеры, у них «гитлерюгенд», у нас коммунисты, у них национал-социалисты, парады, у них СС, у нас НКВД, у них тюрьмы и концлагеря, у нас жернова Гулага. СССР перед столкновением с Германией одержал ряд военных побед в конфликте с японскими милитаристами у оз. Хасан и на р. Халхин-Гол в Манголии, в суровой финской зимней кампании, в освободительном походе против восточной Польши. Особенно тяжелой оказалась война с финнами, думали быстро раздавить финляндскую козявку, а получилось на три месяца, положив много при прорыве неприступной оборонительной линии Маннергейма, которую всё-таки взломали, заставили «чухонов» капитулировать на худших условиях, хотя Советский Союз предлагал до конфликта часть Карелии с лесами и озерами. Но гордые финны отказались отодвигать границу от Ленинграда, всего 30 км до колыбели революции.

Список побед фашистов впечатлял, германские войска покорили и подчинили всю Европу, в пух и прах разбили Францию и другие страны, пока шла воздушная война с Англией, сухопутные и другие рода войск интенсивно готовились и тренировались. Германский вермахт лучшая армия в мире, Красная Армия полностью не была готова к внезапному и стремительному нападению сильнейшего врага, такой войны никто не ждал. Но целые поколения людей воспитаны были так, что сокрушим любого, РККА всех сильней, Гитлера мог победить только наш Сталин, две идеологии сцепились в смертельной схватке, образно говоря нацисты крепко вцепились в горло в приграничных сражениях, знали как воевать, прошли такой военный путь, действовали слажено. Вон только навешали им в лесу, как мигом отомстили, Лапти примчались, забомбили. Но хрен вам [слово удалено], ещё доживём до нашей Победы, тоже будем гитлеровцев пачками убивать, бомбить, танками давить и пушками подавлять, и в плен будут от страха сдаваться, только надо всем войскам собраться и воевать научиться как грозный враг, которого за два года Мировой войны никто не смог одолеть, остановить.

Но в России захватчикам обязательно будет могила, крестовых поход остановим не мы, так другие и без сомнения изгоним с родной земли и после Европу спасать пойдём. В европейских странах стоит отметить война не приводила к таким колоссальным жертвам среди военнослужащих и мирного населения, невиданным разрушениям, ежедневно десятки тысяч убитых по всему широкому фронту. С первых дней война приобрела крайне жестокий и бескомпромиссный характер.

Дожить бы только до Победы, такое увидеть пожелает каждый.

На память от Юнкерсов остались побелевшие сединой вески в неполных 20 лет и регулярные головные боли, частичная глухота, ночные кошмары с пронзительным воем сирен и грохотом разрывов, те кто пережил бомбёжку про неё не забудут никогда, она будет возвращаться снова и снова, во сне и наяву, не давая покоя.  

 

•         •         •

 

Всё то время, пока я был без сознания или, наоборот, в сознании, в общем, другими словами, пока мое человеческое тело было без жизни, а я где-то летал, парил, немецкие бомбардировщики пикировали волнами на тот участок леса и дороги, где находились красноармейцы под командованием капитана Иванова. Фашистские самолеты кружили долго, не менее получаса, сменяя друг друга, они сбрасывали на нас бомбы, а израсходовав свои боекомплекты, пустые самолеты улетали, но вслед за ними прилетали все новые и новые стаи германской бомбардировочной авиации, которые не жалея опустошали на нас свои запасы бомб в течение достаточно долгого времени.

Но, наконец, самолеты противника, сделав свое кровавое дело и оставив под собой участок выжженной земли, улетели на запад.

Я очнулся и начал приходить в себя, когда огромное облако гари и пыли уже почти рассеялось. Но всю округу воцарилась непривычная тишина, а в моей голове продолжало шуметь и гудеть, да так громко, что казалось, будто вот-вот мой череп расколется, как орех. Меня буквально выворачивало наизнанку, а жгучая боль мучила все тело. Но больше всего меня беспокоила безумно болевшая голова, которая гудела и звенела одновременно. Меня стошнило от набившейся в рот земли, долго харкался. Продолжая лежать на спине, я с огромным трудом открыл глаза. В какой-то момент я подумал что оглох, но вскоре рядом со мной раздался крик, который я очень хорошо услышал. Значит, я не оглох. Эта новость меня обрадовала и я даже попытался встать. И о чудо! У меня это получилось. Руки, ноги, туловище – все, кажется, цело. Я осторожно ощупал и осмотрел себя, все было нормально. Кроме головы больше ничего не болело и не беспокоило. Я отряхнулся, подобрал свою пограничную фуражку с треснутым пополам козырьком, оглядел свою залитую кровью грязную гимнастерку с большими красными пятнами запекшейся крови. И только после этого посмотрел вокруг и обомлел, просто остолбенел от увиденной панорамы.

Перед глазами предстала ужасная картина. Дымившиеся легким синеватым дымком глубокие воронки, поваленные в разные стороны деревья, искалеченные осколками и даже разорванные на части мертвые тела красноармейцев, искореженные обломки фашистских танков, заваленные на бок сорокопятки, погнутые стволы ПТР. И все это было присыпано слоем земли вперемешку с ветками и щепками деревьев. В радиусе 150-200 метров практически все деревья были свалены и только изредка попадались на глаза торчавшие из выжженной земли обломки сосновых стволов и лишь несколько иссеченных осколками сосен продолжали одиноко стоять, став немыми свидетелями беспощадной атаки с воздуха.

Вдруг я услышал рядом надрывный крик и начал отыскивать глазами, откуда он исходил. Я внимательно прислушался и до моего слуха из разных мест стали доноситься отчаянные крики и стоны раненых, но все-таки выживших товарищей. После жуткой бомбардировки лишь немногим бойцам Красной Армии удалось подняться с земли. Среди них оказался старшина-пограничник Степан Евсеев, который подбежал ко мне, когда я оглядывался по сторонам, стараясь обнаружить живых.

- Лейтенант, ранен? – спросил с испугом старшина.

Я пожал плечами, а потом отрицательно покрутил головой, давая ему понять, что со мной все нормально. Я что-то начал говорить ему, но от полученной контузии я стал сильно заикаться и, судя по лицу Степана, меня было трудно понять.

И тут я снова услышал надрывный крик, исходивший прямо из-под земли, возле лежавшей кверху колесами нашей сорокопятки и рядом с большой воронкой. Мы со старшиной бросились на голос и стали откапывать руками попавшего в беду бойца. Вырыв довольно таки глубокую яму, мы обнаружили тяжелораненого бойца. С трудом я узнал в нем пограничника Андрея Приходько, который во время уничтожения танковой колонны противника был подносчиком снарядов для нашего 45мм орудия, а после боя спал на ящиках со снарядами и был застигнут бомбардировкой врасплох. Отрытый нами пограничник лежал в огромной луже крови с песком, схватившись обеими руками за распоротый осколком живот, пытаясь запихнуть обратно вываливавшиеся внутренности. Старшина Евсеев отчаянно склонился над ним и тихо заплакал. Мы все были с одной погранзаставы и очень хорошо знали друг друга. Еще до войны Степан и Андрей крепко дружили, а с началом боевых действий еще более сблизились, став друзьями, как говорится, не разлей вода. Мне тоже нравился этот веселый и скромный паренек, который был смел и храбр во всех наших военных передрягах. А вот теперь он лежал и смотрел на нас грустными и беспомощными глазами. В его печальных глазах ярко отразилась тоска умиравшего человека в столь юные годы, а кровь из живота безостановочно бежала между пальцами рук.

-Больно мне! – вдруг закричал Андрей Приходько. – А-а-а! Не могу больше! Как больно мне! Убейте меня, товарищи! Застрелите меня! Нет сил мучиться! А-а-а!

Я посмотрел на старшину Евсеева, его воспаленные, покрасневшие глаза слезились и по грязным щекам текли слезы.

-Давай, Степа! Пристрели меня! – уже выдыхаясь, кричал раненый пограничник, а из его груди уже раздавались хриплые стоны и по краям рта потекли струйки крови.

Старшина Евсеев, вытерев рукавом слезы, передернул затвор своего трофейного автомата, медленно встал на ноги и направил дуло «Машинен-Пистоле 38/40» на лежавшего друга, который, закрыв глаза, тихо хрипел и крепче прижимал окровавленные руки к своему животу.

Понимая, что сейчас может произойти, я поспешил вмешаться и вырвал автомат из рук старшины.

-Товарищ лейтенант Круглов! – грозно заорал Степан и уставился на меня злыми красными глазами. – Он мне как брат, понимаешь?! Он в живот ранен, у него наружу все, видишь? Он безнадежный, так зачем ему мучиться?!

-Замолчи, старшина! – вдруг закричал я. – Убивать его не вздумай! Этого делать нельзя, даже если он и безнадежный. Ты меня понял?!

Старшина в ответ кивнул головой и присел, склонившись над смертельно раненым товарищем, горько плача, как по настоящему родному человеку, пограничная служба стала для них братской дружбой, а теперь предстояла разлука навсегда.

Я оглянулся по сторонам и увидел, что пока я возился с раненым пограничником и со старшиной, к нам подошла группа бойцов, состоявшая из пяти человек. Вид у них был ужасный и какой-то подавленный, ошеломлённый.

-Что будем делать, лейтенант? – спросил один из них.

-А где капитан?! – спросил взволнованно я, поняв при этом, что перестал заикаться и могу спокойно общаться, но меня это обстоятельство, честно говоря, нисколько не обрадовало, поскольку, глядя на лица приблизившихся солдат, я вдруг почувствовал, что случилось что-то страшное и непоправимое.

-Товарищ капитан погиб, - опустив глаза, промолвил боец с рыжими волосами и конопатым лицом.

-Как погиб?! Не может этого быть! – недоуменно воскликнул я. – Что ты говоришь?! Ты понимаешь, что ты болтаешь?!

-Он погиб, когда нас бомбили самолеты, - всхлипывая, бормотал рыжий, и по его веснушчатой щеке потекла капелька слезы. – Я сам видел, прямое попадание. Его сосной придавило и землей завалило.

Услышав это, ошарашенный горем поднялся старшина Евсеев и, глядя в голубое небо, заорал диким голосом:

-Бл*дь, ну что же это такое, на х*й!

Старшина стал грязно ругаться и зло материться, проклиная все на свете. А я стоял, обалдевший от страшной новости, ожидая, что и со мной сейчас произойдет окончательный нервный срыв, как со старшиной. Я продолжал стоять как вкопанный, не имея возможности промолвить хоть словечко, поскольку трагическое известие просто выбило меня из колеи. Я в тот миг вообще не соображал, что мне делать дальше. Мне казалось, что я сейчас сойду с ума. Потеря самого дорогого мне человека, который столько сделал не только для меня, но и для многих других бойцов, коснулось горе теперь всех, утрата настоящего командира беда. Ведь именно благодаря нему я до сих пор оставался в живых и в этом только его заслуга. А теперь его, оказывается, уже нет, и никто не поможет мне советом, да к тому же после гибели Иванова я должен был действовать самостоятельно, беря всю ответственность на себя. Постепенно осознавая всю боль, я продолжал пребывать в шоковом состоянии, даже не зная, что мне предпринять и как быть. Безудержная тоска вдруг охватила меня и я, отрешенно взглянув на бойцов, опустился на землю и впал в какое-то беспамятство. В моей болевшей голове судорожно завертелись какие-то бредовые мысли, которые, опережая друг друга, начали выстраиваться в какую-то непонятную галиматью. Как говорил потом Степа Евсеев, мышцы дергались на лице, взгляд замутнённый, наполненный слезами. Но плакать в той ситуации было не стыдно, большинство парней не выдержали, зарыдали. Ведь мальчишки по сути, старшему старшине всего 25, остальным по 18-20, а капитан почти как отец, с ним как минимум спокойно, теперь всё.

Я вглядывался в испуганные лица окружавших меня бойцов, мне почудилось, что они говорят: «Чокнулся наш лейтенантик! Рехнулся он!» Но окончательно рехнуться мне не дала вдруг начавшаяся где-то рядом автоматно-пулеметная стрельба. Как только мой слух резанула трескотня автоматов и пара лопнувших гранат не очень далеко, так я сразу же очнулся. В моем сознании все встало обратно на свои места, и разом четко и точно осознал все свои дальнейшие действия. Успокоился, сосредоточился, хотя и был взволнован и напуган неожиданным появлением германской пехоты.

-За мной! – громко скомандовал я. Держа в руках трофейный автомат, отнятый у старшины, я устремился на шум перестрелки, раздававшийся в самом конце разбитой танковой колонны. На мгновение я оглянулся назад и увидел, как покорно последовали за мной все остальные, держа свое стрелковое оружие на изготовку, за исключением старшины Евсеева, у которого в обеих руках по гранате.

Когда мы добежали до самого хвоста разгромленной колонны танков, то стрельба закончилась и только слышался удалявшийся рокот мотора трескучего мотоцикла. Заметив нас, ко мне подбежали три красноармейца. Один из них, с одним треугольником в каждой петлице, младший сержант, значит, приложив правую руку к пилотке и щелкнув каблуками сапог, звонко, по-мальчишески прокричал:

-Товарищ лейтенант, разрешите доложить!

-Разрешаю! – переводя дух от бега, бросил я.

Из слов младшего сержанта Жидкого выяснилось следующее. В тот момент, когда я чуть не сошел с ума, на дороге возле подбитого немецкого танка внезапно появилось четверо фашистских солдат-разведчиков на двух мотоциклах с колясками. Попав в поле зрения нашего уцелевшего дозора в количестве трех красноармейцев под командованием младшего сержанта Ж., немцы были атакованы из засады. В ходе короткого боя экипаж первого мотоцикла был полностью уничтожен, а обстрелянный из автоматов другой мотоцикл, не ввязываясь в перестрелку с нашими бойцами, тут же укатил в обратном направлении.

-Молодцы! – похвалил я наш боевой дозор, внимательно разглядывая перевернутый мотоцикл, к коляске которого был прикреплен ручной пулемет «МG».

-Слушай мою команду! – обратился я ко всем стоявшим рядом. – Приказываю отыскать всех живых и раненых бойцов, собрать все боеприпасы, все уцелевшее и пригодное в бою оружие и после этого немедленно всем прибыть к завалу, который впереди танковой колонны. Только аккуратнее, участок перед завалом заминирован. Задача всем ясна?! Тогда приступайте к выполнению, не теряя времени! Если заметите приближение врага, пулей летите за завал! Старшина Евсеев и младший сержант, следуйте за мной! Эй, ты! – обратился я к рыжему бойцу. – Как твоя фамилия?!

-Боец-стрелок Тучев., - растерянно ответил он.

-Вот что, Тучев. Прихвати-ка с собой немецкий пулемет! – распорядился я, указав рукой на фашистский мотоцикл, возле которого валялось два трупа солдат германского вермахта.

Идя обратно вдоль дороги, я понял, что к завалу вражеским машинам не добраться из-за разбитой танковой колонны и что только пехота противника может приблизиться к нам. И поэтому в моей голове созрел четкий план, который должен был позволить выжившим после бомбежки бойцам до указанного срока держать дорогу.

-Эх, как жаль, что Иванова рядом нет! – усевшись рядом с завалом, вслух думал я, поглядывая на дорогу, заставленную танками. Отгоняя подальше от себя эту грустную мысль, я взглянул на старшину.

-Как чувствуешь себя, Степан? – поинтересовался я.

-Хреново! – честно ответил он и сплюнул себе под ноги. – А ты?

-Мне «дяди Васи» нашего очень не хватает. Я как услышал, что он погиб, чуть было не свихнулся. Теперь нам с тобой самим придется все делать, за всех думать. Будем вспоминать теперь все, чему он нас учил. Эх, война, [слово удалено], таких людей у нас забирает.

-Да, беда. Надо нам его похоронить по-человечески…

«Не-е-ем-цы-ы!» – раздался впереди, за танками, шумный выкрик.

Мы вскочили и увидели бежавших изо всех сил красноармейцев. Их набралось уже человек 25, не меньше, а кричал рыжий, который бы обвешан пулеметными лентами и крепко держал ребристый ствол закинутого на плечо трофейного пулемета «МG-34», снятого с разбитого мотоцикла. Следом за ним бежали остальные наши бойцы, среди которых несколько были ранены.

-Там это! – начал запыхавшийся от беготни боец Тучев, с рыжей шевелюрой и конопатым лицом, но его перебил старший сержант Подолян:

-Товарищ лейтенант, в лесу и на дороге, метрах в ста от крайнего танка горелого, нами замечены немцы!

-Сколько их? – оживленно спросил я.

-Целая колонна. В основном грузовики с пехотой, несколько броневиков, да еще трактора какие-то.

-Сколько всего их, я спрашиваю?! – снова задал я ему вопрос.

-Ну, примерно 5 грузовиков с солдатами в кузове. Больше не помню.

-Они там это, остановились и что-то замышляют. Я как раз почти пулемет открутил, как слышу, гудит что-то. Гляжу, а на дороге невдалеке немцы остановились. Так я всех быстро предупредил и мы в сей секунд бегом прямо к вам. А нас они-то не видели, кажись, - снова вмешался в разговор рыжий, дополняя ответ старшего сержанта Подоляна.

-Вы трое, - указал я на младшего сержанта Жидкого и его двух бойцов, - за мной.

С этими красноармейцами мы побежали к сорокопятке. Наше 45мм ПТО лежало вверх тормашками, обильно засыпанное землей и сосновыми ветками. К нам на помощь подбежал старшина и еще двое неизвестно откуда взявшихся красноармейцев. Все вместе мы быстро поставили сорокопятку на колеса и старательно очистили от земли ее механизмы.

Рядом с пушкой, убрав в сторону уже умершего пограничника Приходько Андрюху, истекшего кровью от огромной раны, вблизи боекомплекта, где мгновенно нами было отрыто несколько ящиков со снарядами. Получается, Андрей своим телом прикрыл боекомплект, спас от детонации, были там и бронебойные и фугасные. Попробовали покрутить настройки нашего 45мм орудия. Чудом уцелевшая пушка работала нормально, только в память о бомбежке остались глубокие вмятины и крупные царапины от осколков вражеских авиабомб на броневом щитке.

Выкатив сорокопятку прямо на дорогу, мы поставили ее между двумя плотно стоявшими перед завалом и минным заграждением танками. Перед ними участок дороги протяженностью более ста метров и вся прилегавшая к лесной дороге местность была очень сильно разрушена вследствие бомбардировки, да к тому же завалена грудами искореженного железного танкового лома и поваленными сосновыми стволами.

Приведя сорокопятку в полную боевую готовность, старшина Евсеев занял место наводчика, а я командира боевого расчета 45мм ПТО, всех других оставшихся в живых и сохранивших боеспособность бойцов, вооруженных пулеметами и автоматами, пэтээром и гранатами, я расположил справа и слева, сзади и спереди от орудия. Все наши бойцы рассредоточились и укрылись вблизи завала, который должен был служить для нас запасной позицией на случай отхода. А пока мои товарищи по оружию, выбрав себе самостоятельно местечко поудобнее, уже были готовы до положенного боевым приказом полкового комиссара Бронштейна срока упорно обороняться и ожесточенно отбивать атаки немецкой пехоты, которая, выстроившись в широкую цепь, показалась впереди и постепенно приближалась к нам, наступая широким фронтом, они скорее всего собирались нас затем окружить.

Бойцы Красной Армии под моим руководством в количестве 18 человек, пятеро из которых были достаточно серьезно ранены, приготовив свое оружие и боеприпасы, взяв на мушку фигуры вражеских солдат, подпускали противника поближе для того, чтобы уж бить врага наверняка, угостить гранатами.

               «- Ну все братцы, держаться до последнего патрона, до последнего вздоха!!! «

На наши позиции надвигалось не менее роты немецких стрелков в серо-зеленой военной форме с коричневыми ранцами за спинами, на головах блестевшие в лучах солнца каски, на ногах черные короткие сапоги с подковами. Сытые, крепкие, здоровые, румяные и довольные собой солдаты и офицеры германского вермахта шли как на параде. А укрывшиеся в засаде, кто за разбитыми танками или под ними, кто спрятавшись за сваленными деревьями или в глубокие воронки, все мы, измученные боями и бессонными тревожными ночами, длительными отступлениями вглубь своей державы и многокилометровыми марш-бросками, напуганные бесчеловечной бомбардировкой и страшными смертями, все мы до одного оставались бойцами и готовы были до самого конца сражаться со своими ненавистными врагами, которые шаг за шагом все ближе приближались к нам. Еще даже не представляли наши враги, что многие из этой вражеской цепи приближают с каждым шагом последние дни и даже минуты, секунды своей проклятой жизни на земле.

С огромным нетерпением и жаждой мести ожидали красноармейцы моего приказа открыть по врагу огонь. А я, пригнувшись и плотно прижавшись к обгоревшей броне, осторожно выглядывал из-за танка, собираясь в подходящий момент отдать свой боевой приказ, чтобы положить как можно больше этих гадов.

Но вот наступил тот решающий момент, после которого более нельзя было ждать и я, склонившись над Степаном, тихо ему скомандовал:

-По немецким солдатам прямой наводкой огонь!

И в тот же миг грохнула выстрелом сорокопятка, наш осколочный снаряд разорвался в самой гуще пехоты врага, разбрасывая мощным взрывом несколько фашистов в разные стороны.

Заряжающий быстро открыл затвор нашей пушки, из ствола выпала на землю дымившаяся гильза, и в ту же секунду подносчик снарядов моментально вставил новый снаряд, а наводчик орудия уже поймал новую цель и по моей команде «Огонь!» Степан дернул ручку спускового механизма и очередной губительный для вражеских солдат снаряд вылетел из дула, вырвав сноп пламени.

Тем временем из своих укрытий начали прицельно разить врага наши доблестные воины, которые, подпустив пехоту противника на близкое расстояние, открыли по ней ураганный огонь.

В связи с этим цепь немецких автоматчиков всего за несколько секунд заметно поредела. Несмотря на это, германские солдаты не залегли, а наоборот, бросились в яростную атаку на наши позиции, стреляя на ходу и пытаясь за короткий срок стремительным броском подавить наше сопротивление. У кого из немцев были винтовки или карабины, примыкали штыки, они знали, что нас меньше и готовы были в рукопашную. Но наша стрельба из орудия, несколько гранат «эффочек» и меткие выстрелы остановили, прижали к земле, сбив темп атаки. Похоже перед нами были бравые штурмовики, крепкие немецкие ребята.

Автоматные и пулеметные очереди немцев начали беспрерывно стучать по броне танков, за которыми расположился боевой расчет «сорокопятки». Огромное множество пуль засвистело вокруг нас. Эти смертельные потоки свинца высекали из танковой брони искры и взметали рядом с нами множество фонтанчиков дорожной пыли. Внезапно одна из таких автоматных очередей, пущенная бежавшим прямо на нас фашистом, свалила наповал нашего подносчика снарядов, причем несколько пуль угодили ему точно в голову. Обливаясь кровью, красноармеец упал, крепко сжимая снаряд, не успев в очередной раз зарядить пушку. Воцарилась пауза. Я кинулся к деревянному ящику, в котором лежали, поблескивая латунью, артиллерийские снаряды 45го калибра, чтобы самому подносить их и заменить погибшего бойца. В эти мгновения несколько немецких солдат с каждой секундой приближались все ближе и ближе к нашей пушке. На какой-то миг, беря снаряд из ящика, я взглянул на бежавшую уже метрах в 20 группу немецких солдат. Со злыми лицами они, прижав приклады автоматов к животам, палили по нам, совершая короткие перебежки, и неминуемо приближались к орудию. Я заметил, как несколько немцев на ходу вытаскивали из-за ремня ручные гранаты, собираясь забросать и уничтожить ими весь наш боевой расчет. Неожиданно из-за кучи сваленных деревьев правее нас раздались пулеметные очереди, направленные против этих немцев, и слева застрочили внезапно парочка автоматов. Фашистские солдаты разом упали, не то живые, не то мертвые. В этот момент мы уже зарядили новый снаряд и произвели выстрел по трем немцам, которые пытались возле подбитого на дороге танка установить станковый пулемет. Пущенный снаряд разорвался в 2-3 метрах от них, полностью накрыв эту не состоявшуюся огневую точку противника.

На всей линии нашей обороны враги не смогли прорваться. Все их попытки обойти по флангам оборонительные позиции, зайти нам в тыл и окружить были жестоко отбиты. Большинство атаковавших немецких солдат мы заставили прижаться к земле и залечь, другую часть фашистов мы просто уничтожили, третью отогнали, заставили отступить.

Судя по дружному огню, в строю до сих пор оставалось не менее двух десятков красноармейцев, а убитых врагов было, наверное, раза в два больше.

Пока наши бойцы-стрелки не подпускали к пушке солдат противника и не позволяли им уничтожить боевой расчет, мы тоже времени зря не теряли и накрывали врагов артиллерийским огнем. Да так быстро это делали, что вскоре возле орудия валялись груды стреляных гильз от снарядов.

Всем уже становилось ясно, что атака вражеской пехоты захлебнулась и выдохлась. Многие фашисты ползком, по-пластунски поползли в обратном направлении, чтобы подготовить новый рывок на нашу оборону и лишь только некоторые залегшие германские солдаты, занявшие удобные позиции, изредка из разных место продолжали обстреливать нас из автоматов, но огонь «МП» с дистанции 50-70 метров не сильно страшен, а вот винтовочки-трёхлинейки в ответ били хлёстко и часто точно в цель. В целом, можно сказать, мы справились неплохо с боевой задачей, задержав еще на какое-то время противника, не пропуская его по этой дороге.

-Ну что, лейтенант, давай еще один снаряд запустим вон в ту сволочь? – припав глазом к прицелу, весело промолвил старшина Евсеев.

Я осторожно выглянул из-за борта танка и заметил в 30 метрах чуть левее от дороги в одной из воронки строчившего из автомата немца, засунул в ствол снаряд и старшина, еще несколько секунд покрутив механизм настройки и хорошенько прицелившись, выстрелил.

К сожалению, этот снаряд не достиг желаемой цели и взметнул землю в нескольких метрах позади вражеского автоматчика, не причинив ему вреда.

-Эх, мазила! Надо было…

Не успел я договорить, как перед нашей пушкой упала немецкая граната на длинной деревянной ручке и мгновение спустя раздался взрыв. Броневой щит сорокопятки зазвенел от множества осколков, а Степан Евсеев, занимавший место наводчика, упал на спину. Боец Х., несший новый снаряд, рухнул на землю, обливаясь кровью. Заряжавший орудие, вскрикнув, схватился за раненую грудь и упал замертво. Взяв старшину за воротник гимнастерки, я попытался оттащить его в сторону. Но в ту же секунду где-то рядом хлопнула еще одна граната и грохот взрыва рванул у меня землю из-под ног. Я упал на старшину. Падая, я краем глаза заметил, как из ближайших воронок и из некоторых других укрытий на помощь поспешили красноармейцы, стреляя на бегу по неизвестно откуда появившимся возле пушки немецким солдатам. Именно эти гады незаметно подползли на близкое расстояние и метнули свои гранаты. Вскоре вражеские солдаты были убиты, а сильные руки наших боевых товарищей подхватили старшину и меня и бережно отнесли в безопасное место, в глубокую воронку рядом с завалом.

Оказавшись на дне воронки с группой красноармейцев, я скоро пришел в себя и к огромной радости обнаружил, что никак не пострадал от вражеских гранат. К счастью, и старшина Евсеев оказался жив-здоров, только всего один осколок гранаты легко задел его голову. Этот маленький кусочек металла прошел вскользь, оставив небольшую кровавую ранку на голове Степана с правой стороны затылка.

-Ну и повезло же вам, товарищи командиры! – обрадовано сказал боец по фамилии Жуков с мужицким лицом.

-Да, повезло, - коротко согласился я и посмотрел на старшину.

-Что будем делать, лейтенант? Ведь ты же теперь главный у нас? – обращаясь непосредственно ко мне, поинтересовался Степан, продолжая прижимать ладонь правой руки к своей ране.

-Товарищ лейтенант, у нас патроны и гранаты на исходе, а до боеприпасов сейчас уже не докопаешься, поскольку их засыпало во время бомбежки и где точно, уже никто не знает! – высказался огорченно красноармеец Жуков в изодранной в клочья гимнастерке, под которой виднелась грязная нательная рубашка. Кроме того, данный боец был обут на босу ногу в стоптанные армейские ботинки.

-Сколько у нас бойцов в наличии осталось? – спросил старшина у сержанта Уварова.

-Да хрен знает, человек десять, не больше. Да и то все куда-то разбежались по разным местам. Извините, старшина, но точно я не могу сказать, - ответил чем-то опечаленный сержант Уваров.

-А немцы где? – спросил у него старшина, рассматривая кровь на своей ладони.

Сержант Уваров осторожно высунулся из воронки и огляделся по сторонам. Там, наверху, в отдельных местах нашей оборонительной линии временами вспыхивала перестрелка, но в целом воцарилась короткая передышка.

-Ну что там видно? – полюбопытствовал я, не имея в тот момент сил подняться и самому оценить обстановку. Дело в том, что после того, как рядом разорвалась граната, у меня ломило все тело и почему-то подкашивались ноги, а вот почему они у меня подкашивались, честно сказать, не знаю, может быть, от пережитого страха и шока. Но я начал чувствовать, что это недомогание скоро пройдет, надо только немножко передохнуть, ведь самое главное, что остался живым и, ни один осколок меня не задел и не поразил. Чудо какое-то!

-Все фашисты отошли назад, метров на сто, и залегли, только иногда постреливают. Вон, вижу наших с пулеметом, а вон там еще один, кажись, Колька, - докладывал сержант Уваров, разглядывая местность. – Эй, Колян, ты живой? – громко закричал кому-то сержант-пехотинец Уваров.

-Я в порядке-е-е, - послышался в ответ далекий голос.

Вместе с ответом над нашей воронкой пролетело несколько автоматный очередей и целый рой пронзительно свистевших и жужжавших вражеских пуль, промчался в сантиметре от головы Уварова. От неожиданности и от страха сержант моментально присел и стал молча смотреть на нас широко раскрытыми глазами, часто и судорожно хлопая веками и ресницами. Заметив испуг на лице сержанта Уварова, сидевшие в воронке красноармейцы от души рассмеялись. А германские вояки по ходу дела не поняв юмора, усилили пальбу по разрозненным очагам сопротивления вблизи лесного завала, перекрывшего дорогу на Смоленск, до которого было чуть более полусотни вёрст.

Я им строго приказал:

-Отставить смех!

-Ну и ну! – удивленно произнес Уваров. И на дне воронки снова засмеялись.

-Кому сказано?! Живо прекратить хохот! – грозно крикнул старшина и сразу наступила тишина, Стёпу побаивались, мог сгоряча и треснуть, между прочим кмс по боксу и много разрядов в других видах спорта (бег, лыжи, плавание).

-Принимай решение, лейтенант. Как дальше? Скорей всего, немцы готовят новую атаку.

В подтверждение его слов где-то позади разбитой танковой колонны противника послышался шум двигателей подъезжавших грузовых машин.

-Быстро узнай, в чем там дело, и тут же обратно, понял? – приказал я бойцу в рваной гимнастерке. – Только смотри, будь осторожней!

Тот покорно выскочил из воронки и, маневрируя под пулями возле подбитых танков, побежал в разведку.

-Вы двое, немедленно соберите всех за завалом и ждите нас. Выполняйте и не забудьте напомнить, чтобы каждый прихватил с собой оружие и все имеющиеся боеприпасы. Бегом марш!

В мгновенье ока два бойца вылезли из ямы, и мы со старшиной остались в ней вдвоем. Теперь мы имели возможность остаться наедине и обсудить свои дальнейшие действия с глазу на глаз.

Такая необходимость возникла и я это понял по выражению глаз и мимики Степана, когда он задавал мне вопрос по поводу принятия командирского решения. Судя по тому, что мы остались без свидетелей, разговор предстоял не простой, а откровенный.

-Слушай меня, лейтенант, - начал говорить старшина, - чую я, что немцы замышляют что-то серьезное. По-моему, оставаться здесь бесполезно, мы просто все погибнем. Пойми, лейтенант, уходить надо. Не то конец!

-А как же приказ комиссара?! – громко воскликнул я. – Ведь у нас есть приказ, боевая задача до 15.00 держать врага, а сейчас время, - я достал из кармана гимнастерки трофейные карманные часы и взглянул на время, - всего половина второго!

-Ну и что, лейтенант! Часом раньше, часом позже, но не это главное. Хочешь, чтобы нас всех перестреляли, закопали здесь? Тебе капитана нашего мало? А других братков сколько полегло? Ну че мы тут задержим, а?! Такими-то силами! А Бронштейн уже в Смоленске и ему до нас по х….ю! Да и откуда он узнает, что мы раньше отошли?! Ведь его здесь нету! Чего ты, боишься комиссара, а смерти не боишься, что ли?

-А что будет, если все так начнут выполнять приказы, как ты предлагаешь? Вдруг все возьмут и бросят свои оборонительные позиции и побегут, что тогда будет?!

-Ты, лейтенант, за всех не думай! Ты за себя и за нас лучше думай! Ты командир и тебе решать. Только я тебе верный совет даю – уходить нам надо и как можно быстрее, не то нас просто всех до одного вот тут, прямо на дороге, и положат. Ты же меня знаешь, лейтенант, я же не трус! Не предатель, понял? Если я когда-нибудь в бою струшу, ты меня убей. Но сейчас совсем другое дело. Какая разница, 9 или 10 часов нам здесь торчать? Ведь мы приказ выполнили, да еще как, гляди, сколько танков и фашистов угробили. Посмотри, какой завал и затор на дороге устроили. Да пока тут будут все это убирать и растаскивать, не один час пройдет, не два. Ты меня понимаешь? Ну что я тут все говорю и говорю, не мне же решать. Ты командир теперь. Если прикажешь, будем тут стоять до конца. Если надо, то помру не хуже других. Учти только, лейтенант, жизнь-то у нас всего одна. Вспомни, сколько народу полегло из-за приказов комиссара. И ты туда же собрался…

Слушая старшину, признаться, я начал метаться в различных сомнениях. С одной стороны, Степан был прав, с другой стояло беспрекословное исполнение приказа высшего командования, главный принцип в армии. Умирать мне, конечно, не хотелось, особенно после того, как всего за несколько часов на дороге это чуть не произошло, по крайней мере, два раза. Пока Степан продолжал что-то тараторить, я, уже не слушая его, стал усердно думать, как же мне все-таки быть, как правильнее мне поступить. Я нисколько не сомневался в смелости старшины-пограничника Евсеева Степана, у которого, в отличие от меня, это уже была не первая война и за плечами бои с японцами в районе реки Халхин-Гол и на груди достойная любого воина награда – боевая медаль «За Отвагу!». Если судить по тому, что говорил мне Степан в тот момент, то он просто не хотел уже ненужных потерь, ну и, конечно, он хотел жить.

Я вновь прислушался к голосу Степана:

-…война долгая, поверь мне, лейтенант! Умереть всегда успеешь. А сейчас нам пора уходить, пока не поздно. Чего ты ждешь, чего ты дожидаешься? Пока немцы опять в атаку побегут? Вот если бы товарищ Иванов был бы жив, то он бы меня сто пудов бы послушался.

От этих последних слов старшины меня вдруг посетила мысль, которой я обрадовался: «А как бы поступил Василий Иванович, будь он на моем месте? Что бы он предпринял?» И попытался как бы с точки зрения капитана оценить сложившуюся ситуацию и принять наиболее правильное и оптимальное для всех оставшихся в живых бойцов командирское решение. Но как я только ни ломал себе голову, ничего путного почему-то не пришло на ум, ведь я же не Иванов!

Тут сверху над нами склонился боец Жуков:

-Товарищ лейтенант, там бронетранспортеры и грузовики с фашистами приехали. А на прицепе у них пушки и минометы. Они сейчас по нам долбить начнут, а потом в атаку пойдут!

Этим бойцом оказался тот самый мужик в растрепанном обмундировании, которого я несколько минут назад посылал в разведку.

-Все, я решил, мы уходим, - шепнул и на ухо старшине.

-Давно пора, - тихо промолвил Степан, - не то, как жахнут по нам из минометов так, что уходить будет некому.

Боец Жуков помог выбраться нам из воронки и мы, согнувшись в три погибели, короткими перебежками побежали за завал, где нас уже поджидало ровно девять красноармейцев. Вместе со мной, со старшиной и бойцом в стоптанных ботинках нас было двенадцать боеспособных парней, остальные либо тяжелораненые, которые остались лежать в своих укрытиях, либо погибли в схватке с врагом.

-Все в сборе?! – оглядывая залегших за сосновым завалом бойцов, сухо поинтересовался старшина Евсеев.

-Так точно, товарищ старшина! Всех, кого удалось отыскать в этой кутерьме, всех привели сюда! – печально ответил сержант Уваров.

-Очень хорошо, что хоть кто-то выжил в этой передряге! – всматриваясь в лица чудом уцелевших в тот страшный и роковой июльский день 12го числа, на повышенных тонах проговорил Степан, а затем, выдержав короткую паузу и привлекая всеобщее внимание, обратился ко мне. – А теперь свое слово скажет наш новый командир лейтенант Круглов.

Я немного откашлялся в кулак и после этого громким голосом высказался:

-Товарищи бойцы, тяжелый денек выпал сегодня на нашу долю. Тяжело признаться, нас осталось всего 12. Как жаль, что только 12 человек смогут узнать, что наше время истекло и что, заплатив такой страшной ценой, потеряв столько боевых товарищей, мы все-таки сумели до конца выполнить свою боевую задачу, поставленную перед нами утром бригадным комиссаром. А это значит, дорогие мои друзья, что мы теперь имеем полное право уходить на восток. Ведь как было сказано в приказе комиссара, помните? Если до указанного срока подкрепление не прибудет, то, задержав противника, вы можете отступить а Смоленску и, если помните, нам была обещана награда. В силу всего вышесказанного мы оставляем наши позиции пока немцы не начали новую атаку против нас. По моему сигналу бежим в лес. Все поняли?

Услышав спасительную для себя новость, бойцы заметно оживились, на почерневших лицах красноармейцев заблестели слезившиеся от радости и одновременно от пережитых страшных минут жизни совсем недавно усталые глаза.

-Товарищ лейтенант, я не могу бежать! – хрипло произнес младший сержант-артиллерист по фамилии Фокин. С посеревшим от боли и грусти лицом.

-Это почему же? – удивленно воскликнул я, ожидая, что этот младший командир напомнит мне, что нам было приказано 10 часов удерживать дорогу, значит, еще около часа с небольшим мы должны были драться с противником. Но на мое счастье на время никто из бойцов не обращал внимания, поскольку хотели спасти свои жизни и с нетерпением ожидали моего сигнала, чтобы броситься в спасительный лес и раствориться в нем. А проблема с младшим сержантом Ф. Состояла совсем в другом.

-В ногу я ранен, товарищ лейтенант! – злясь на свое достаточно серьезное ранение в голень правой ноги, крикнул охрипшим голосом сержант, и с болезненной гримасой он скинул сапог. Из его брезентового сапога вылилось много крови, а наспех перевязанная рана сквозь пропитанный кровью бинт и окровавленную штанину за несколько секунд выплеснула наружу огромную лужу.

-Прими правильное решение, - тихо промолвил старшина Евсеев, достав из кармана своих брюк трофейный «Вальтер» и протянув его раненом младшему сержанту Фокину.

-Отставить! Ты что, старшина, с ума спятил?! Он же тоже жить хочет!! – заорал я и пронзил Степана разъяренным взглядом. – Ну-ка немедленно перевяжи его!

-Ладно, ладно, я пошутил, - сквозь зубы произнес старшина, засовывая свой пистолет обратно в кобуру.

Затем Степан снял брючный ремень с галифе и сильно затянул его чуть выше колена младшего сержанта Ф. Тот вскрикнул от боли и закрыл глаза.

-А вы чего смотрите?! Быстро помогите старшине! – набросился я на сидевших рядом и равнодушно наблюдавших за всем этим бойцов. - Вы двое, первые понесете его, понятно?

-Кто еще ранен? – глядя на солдат, спросил я.

В ответ никто не ответил, а в это время с воем заухали с немецкой стороны минометы и метрах в 30-40 от завала разорвались первые мины. От этих пронзительных, наполненных металлическим звоном звуков в наши души закралась тревога. По-видимому, вражеская пехота, отчаявшись с ходу подавить сопротивление русских и очистить себе путь вперед, не пожелав лишних потерь в своем личном составе, решила уничтожить нашу оборону огневой мощью своих минометов. Поэтому минометный обстрел обрушился со всей силой на наши старые огневые позиции, которые мы успели вовремя покинуть и отойти за завал. Но фашисты, скорее всего, не заметили наш маневр и лупили из своих минометов по дороге, по обломкам танков, по воронкам. В воздухе со свистом и гулом летели залпы противника и одновременно со звоном лопалось большое количество вражеских мин, разбрасывая на всю округу огромное множество смертоносных осколков.

Но для нас они были уже не опасны, поскольку группа бойцов Красной Армии и пограничников, состоявшая из 12 смелых парней во главе со мной, воспользовавшись минометным обстрелом со всех ног бежала сквозь лес, с каждым метром и с каждой секундой удаляясь подальше от этой проклятой дороги и от этих проклятых фашистов.

А враги продолжали упорно обстреливать тот участок дороги, забитый сгоревшими и разбитыми танками. Расходуя большой запас мин, они усердно долбили прилегавшую к дороге местность с поваленным сосновым лесом.

Я бежал изо всех оставшихся во мне сил, на лицо липла сорванная паутина и ветки кустарника больно стегали и царапали мою физиономию. Мчавшиеся рядом со мной на восток ребята держались плотной группой, только двое бойцов, тащивших на себе раненого, заметно от всех отставали. В моей груди колотилось сердце, дыхание сперло, а ноги продолжали нести меня, приближая мое спасение.

Какое-то время в том месте, которое мы успели покинуть, слышались разрывы мин, но вскоре они стихли и наступила тишина, которую изредка нарушала беспорядочная автоматно-пулеметная и ружейная стрельба, иногда доносились взрывы гранат.

Заслышав перестрелку, мои бойцы разом вдруг остановились и, борясь со своей одышкой, стали внимательно прислушиваться к уже далекому эху пальбы.

-Чего встали?! – с трудом переводя дыхание, сурово спросил старшина.

-Слышите? Там наши! Нам нужно вернуться! Вдруг не всех мы собрали?! – глотая некоторые звуки, примерно такие фразы стали выкрикивать запыхавшиеся от беготни красноармейцы.

Я подбежал к старшине и в свою очередь поинтересовался:

-Что случилось? Почему остановились?

-Да вот, бойцы говорят, что там кто-то из наших остался, - спокойно ответил Степан.

-Кто говорит?! – сердито спросил я у старшины, оглядывая пристальным взглядом всех стоявших рядом красноармейцев. – Почему вы мне раньше, там, за завалом не доложили, что не все в сборе? А?!

Растерянные бойцы, разводя руками и поглядывая с опаской на меня, почти хором затараторили:

-Так мы, это, не знали. Вроде всех, кого отыскали, тех и собрали.

-Ну тогда в чем дело?! – грозно и взбешенно крикнул я.

Один из пограничников с ручным пулеметом Дегтярева на шее по фамилии Соболев указывал рукой в сторону дороги, откуда порой долетали до слуха редкие выстрелы, робко заявил:

-Слышите, кажись, стрельба прекратилась. Значит, все кончено. Правильно, товарищ лейтенант Круглов?!

-Правильно говоришь, Соболев, если кому-то не удалось уйти вместе с нами по независящим от нас причинам, тому… - я запнулся на последнем слове, попытался подобрать нужные слова, чтобы закончить свое высказывание и вообще прекратить эти разговоры и отправиться дальше.

-Тому не повезло! – коротко бросив фразу, вмешался старшина, тем самым ставя точку в наших сомнениях.

-Точно! Им не повезло! – согласился я со старшиной, и вместе со мной все остальные бойцы.

-А где бойцы с раненым? – оглядываясь по сторонам, поинтересовался у всех присутствующих старшина Евсеев, имея в виду двух красноармейцев, которые тащили на себе раненого в ногу младшего сержанта.

-Не знаем! – ответили наши бойцы. – Наверное, отстали.

Всматриваясь в ту сторону, откуда мы прибежали, а также оглядываясь по сторонам, мы стали кричать, звать своих. Но ответа не было. И вдруг на наше «ау» где-то вблизи вспыхнула и тут же угасла автоматная перестрелка.

Ломая кусты и громко крича, метрах в 20-25 от нас выбежал один из бойцов, который нес раненого:

-Бегите! Бегите! Братцы!

И в следующую секунду он был убит автоматной очередью в спину. Сразу после этого в кустах и за деревьями замелькали серо-зеленый фигуры немецких солдат и офицеров, бежавших по нашим следам. Немцев было не меньше взвода и, заметив нас, они застрочили из своих автоматов, наполняя лес трескучими звуками очередей. Отстреливаясь, мы рванули в глубину леса, поскольку силы были неравными и принимать открытый бой с врагом нам не было смысла.

Вражеская пехота, ведя огонь из автоматического оружия, выстроилась в широкую цепь для того, чтобы досконально прочесать лес, найти и уничтожить нашу группу.

Но мы ловко рванулись сквозь густой лес и потихоньку отрывались от внезапно появившихся вражеских преследователей.

 

Тем временем, когда группа красноармейцев под моим командованием пыталась скрыться от рыскавших по лесу немецких автоматчиков, на дороге, ведущей в Смоленск, а точнее, в нескольких метрах от дороги, в глубокой и широкой воронке от авиабомбы, присыпанный землей вперемешку с сосновыми щепками и ветками, лежал человек. Этот человек напоминал скорее некий бугорок. Из этого бугорка на поверхности торчала только рука, на которой кружком циферблата блестели командирские часы капитана-пограничника Иванова Василия Ивановича.

Рядом с воронкой, возле поваленной сосны, внезапно очнулся молоденький красноармеец лет 18, который получил страшнейшую контузию и ранение в голову и до момента пробуждения находился без сознания. Его грязная голова без пилотки, его разорванная гимнастерка были залиты кровью, которая не переставая лилась из самого темени. С огромным трудом красноармеец поднялся на ноги, но не смог сдвинуться с места. Он стоял, шатаясь из стороны в сторону от сильного головокружения, при этом прилагая максимум усилий, чтобы не рухнуть на землю. Где-то рядом ревели моторами немецкие гусеничные тягачи, которые на буксире, прицепив на трос поврежденные танки, пытались расчистить дорогу для новых вражеских колонн.

 

Контуженый боец Красной Армии продолжал топтаться на месте, ничего не видя перед собой, ничего не слыша вокруг и совершенно ничего не соображая. Острая боль, грохот и шум замутили его голову, но он стоял. И более того, возможно, интуитивно почувствовав вблизи от себя скопление врагов, он инстинктивно начал шарить правой рукой по своей брезентовой сумке из-под противогаза, которая висела через плечо и в которой он хранил свои ручные противопехотные гранаты, в количестве трех штук. Но сумка оказалась пуста. Неожиданно и незаметно для красноармейца за его спиной появился вражеский автоматчик, который совместно с другими фашистскими солдатами прочесывал местность возле дороги, пытаясь обнаружить недобитых русских или найти, чем поживиться среди мертвых. Одним словом, этот мародер, внезапно вставший позади контуженого красноармейца, уверенно направил дуло своего автомата в спину русскому солдату и громко прокричал:

-Russe! Komme hier! (Русский! Иди ко мне!)

Но боец Красной Армии даже не обернулся на грозный окрик немца, а по-прежнему, еле держась на своих ослабевших ногах, пошатываясь, стоял, глядя куда-то вперед.

-Kannst du nicht hören? (Ты не слышешь?) – заорал разозленный фашист, передернув затвор своего автомата.

А молоденький красноармеец, не обращая внимания и не слыша крики озверевшего от злости немца в чине ефрейтора германского вермахта, как соломинка на ветру, качался возле большой и глубокой воронки, на дне которой находился засыпанный крошевом земли и веток капитан Иванов.

У немецкого ефрейтора лопнули нервы. А по его полному, сытому, довольному лицу, обнажая белые зубы, пробежала злобная усмешка и он, нажав спусковой крючок своего автомата, выпустил длинную очередь прямо в упор, при этом весело произнеся:

 

-Wer nicht hören will muß fűhlen! (Кто не слышит, тот почувствует!)

 

Вражеские пули насквозь пробили молодое тело красноармейца, и он упал лицом вниз в ту самую воронку, где уже лежал один человек, на руке которого поблескивали наручные часы. Стрелки командирских часов показывали пятнадцать минут третьего. Сверху, на краю воронки, склонился вражеский солдат, который, собираясь рассмотреть, как закончилась жизнь еще одного русского бойца, вдруг заметил манящий блеск из-под бугорка и спрыгнул вниз.

 

 

Продолжение следует…

Написано уже не менее 500 новых страниц…

Впереди еще как-миниум полгода войны, долгая история о партизанской борьбе в глубоком тылу противника и много чего интересного…

 

 

 

 

 

Для реализации проекта по выпуску первой части трилогии необходимо:

 

- написание рукописи в формате Microsoft Word (компьютерный набор);

- редактирование рукописи (литературная обработка текста);

- вычитка рукописи корректором;

- разработка макета книги и дизайна обложки (художественное оформление издания);

- верстка текста и сканирование иллюстраций;

- присвоение номера ISBN, авторского знака, ББК, УДК;

- подготовка рецензии;

- изготовление и размещение рекламы спонсоров и участников проекта на обложке и на полосах внутри книги;

- вывод пленок;

- печать с готовых диапозитивов;

- транспортировка и складирование тиража;

- реализация тиража через книготорговые предприятия;

- проведение презентаций и мероприятий PR