НИКТО (Набросок)

Раньше у меня была какая-то странная, можно даже сказать, болезненная привязанность к Питеру. И выражалась она в том, что…
Но по порядку. Это было раньше. Сейчас эта привязанность пошла на убыль.
Раньше издательство было в моих руках, и я практически не покидал его. Иногда я по несколько дней не появлялся дома. Конечно, от жены мне крепко доставалось. Она ведь думала, что мои ночевки в издательстве связаны с … Сами понимаете. А это вовсе не так. Я любил книги и корпел над ними сутками. Не потому, что хотел много денег заработать. Мне нравилось читать рукописи, придумывать названия для книг, делать обложки на компьютере, задавать вопросы авторам: почему так, а не вот так, которые доводили их до бешенства. Правда, скрытного. Некоторые начинающие авторы, как правило, боязливы. Страсть опубликоваться порой глушит в них искренность, и они готовы пристроиться любым способом к тому, от кого зависит выпуск книги.
Сейчас ситуация изменилась. Руководит издательством жена. Устал я от книг. Машина у нее. Так что вырваться в Питер, как это было раньше, увы.
Когда я оставался ночевать в издательстве, то иногда где-то часов в двенадцать ночи, а это было почти всегда в одно и тоже время, я просыпался от слова: Питер. Как будто кто-то шептал мне на ухо это слово, да вдобавок еще и соблазнял: чего спишь, тебя в Питере ждут.
В Питере родных у меня нет. Их (родных по семье, в которой я вырос) вообще у меня не осталось. Все они отдали дань земли и ушли. Друзей там тоже нет. Словом, в Питере никого.
Так вот однажды, услышав слово Питер, я вскочил с дивана и позвонил племяннику Сергею.
- Сергей, едем в Питер.
Сергей – парень то, что надо. Я помог ему избавиться от наркотиков. За это он и привязался ко мне. Считает, чуть ли не родным отцом. Его отец (мой младший брат) разбился на машине. Сергей живет рядышком.
Собрались быстро. Сергей за руль, я на заднее сиденье.
800 верст. А ночью хорошо ехать. Машин почти нет. Гаишников тоже. Сергей давит на газ, так что, кажется, еще чуть-чуть и машина оторвется от полотна дороги, и мы помчимся по воздуху.
Мелькают лески, фары выбивают темноту. А в голове: Питер, да Питер. Да еще: что медленно едешь?
- Сергей, придай газку, - прошу я - втопи до пола.
- Дядь, Валер, да в полу уже дырка, скоро нога провалится туда.
- Понимаешь, меня ждут в Питере.
- А кто Вас там ждет? У Вас же там никого нет.
Он знает все обо мне. Я о нем. Искренность и откровенность – наше правило.
- Не знаю, кто ждет, - отвечаю я, - но кто-то ждет.
Эти слова я говорю с такой уверенностью, что Сергей верит. Да я и сам верю. Ждут… Недаром же шепчут в двенадцать часов ночи: Питер. Что спишь.
А вот и окраины Питера. Приехали засветло. Машину на стоянку. Договариваемся, что встречаемся вечером.
Сергей куда-то уходит. Куда? Скажет потом. А я мчусь к Балтийскому заливу, потом к Фонтанке. Конец путешествия Невский проспект. Вот тут и начинаются приключения.
Иду и вдруг вижу знакомую фигуру. Странно. Ведь знаю, что прошло очень много времени, и он умер. На его похоронах я не присутствовал, но об этом писали. Но это точно он. Ошиблись, но я ошибиться не могу. Я же знаю все о нем. До мелочей. Как он ходит, в чем одет. Как разговаривает. Догоняю.
- Здравствуйте.
Я говорю это со спины. Лица не вижу. А он, не поворачиваясь, в ответ.
- Какого хрена тебе нужно.
Мне бы насторожиться. Он так не разговаривал. Слов таких у него не было. У него голос был тихий. Тише шепота. А тут басище. Да еще такой, что даже в ушах заложило. Объяснения я нахожу быстро: наверное, после того случая он изменился сильно.
- Изменились Вы. Не узнать, - говорю я.
Подбираюсь я к нему со спины. Обогнать не могу. Толпа навстречу валит. А ведь раньше, как тихо было. Кто только не прогуливался по Невскому проспекту. И всех я знал…
- Ты какого (и опять слово: хрена) прицепился ко мне.
Он не может повернуться ко мне лицом. Толпа прет. Он пытается узнать, кто это там к его спине приклеился. Да куда там. Его шею зажали, как в тиски. Иду за его спиной минут пять. Молча. Куда же он завернет. Это очень важно для меня, потому что я знал, куда он каждый день ходил. Потом не выдерживаю, и выдаю то, что меня беспокоит.
- Я не прицепился к Вам. Акакий Акакиевич. Я просто давно хотел познакомиться с Вами. Спросить. Как Вы умудрились остаться без шинели? Вы же помните, как у Вас отодрали шинель. Вы потом сильно переживали, заболели и умерли. Хозяйка говорила, что Вы даже словом на Бога посягали.
После такого выброса слов полнейший облом. Как ему удалось повернуться в толпе, не знаю, но повернулся так, что вокруг него вакуум образовался. У меня перед носом громаднейший кулак. А слова, какие.
- Какой я тебе кака, кака. И когда это я мертвым был. И какая на (тут вместо слова хрен, слово покрепче, но с начальной буквой: х) шинель…
Словом дело дошло даже до Бога.
Лицо я его после Бога не увидел… Как-то туманно стало в глазах. Надо же. Откуда он таких слов набрался. Ведь раньше таким вежливым был. Вернее, самым безобидным…
Додумать не успел. В глазах что-то вспыхнуло. И я, наконец, увидел лицо.
Ошибся. Воображение подвело.
- Вы уж извините меня кака, кака, - бормочу я, - думал…
Закончить я не успеваю. Отлетаю на противоположную сторону Невского проспекта. Минут через пять прихожу в себя. Хочу подняться не могу. Толпа давит. Когда прошлась по мне, тогда я и поднялся.
- Во, чудеса, - бормочу я, - он, что не знает, кто такой Акакий Акакиевич.
Меня берет зло. Я парень настырный. Решаю: во чтобы-то не стало найти человека, который знает Акакий Акакиевича или сам является Акакий Акакиевичем. Разорвусь, но найду.
Пошмыгал по Невскому проспекту раз пять из одного конца в другой. Ноль. Никто не знает Акакий Акакиевича.
«Бог с вами, - думаю я, - Акакий Акакиевича вы не знаете, но кого же вы знаете?»
Решаю зайти в кафе. В нем тихо, спокойно. Хочу отдохнуть, но отдохнуть не получается, потому что я вижу, но кого? Его. Точно. Он. Наконец.
Подхожу, вежливо спрашиваю разрешения присесть за столик. Представляюсь. Перед Ним нужно обязательно представиться. Это же Он. Его я вижу со спины. Лицо скрыто в темноте. Раньше, насколько я знал, Он страшно боялся темноты, а сейчас наоборот: лицо в темноту сует. Объяснение одно: время – то другое.
Представился, а он мне в ответ, не поворачиваясь лицом, процедил сквозь зубы.
- Не знаю такого.
- Как не знаете, - ответил я, стоя за его спиной, - я ведь все Ваши книги от корочки до корочки прочитал.
В ответ взрыв.
- Какие книги, они мне и на (снова слово на х и с окончанием: й) не нужны. Я ничего не пишу. Пабло, бабки гоню.
Я отталкиваю эти слова от себя и бормочу.
- Это, это… У Вас же никогда таких слов не было. Вы же помните: «Чуден Днепр…». Генерала Бетрищева, который спрашивал того мячика из брички: ты мне позволишь одеваться при себе, а тот мячик из брички ответил ему: помилуйте, не только одеваться, но можете совершать при мне все, что угодно вашему превосходительству. А косолапого, который под медведя косил. Как он тогда Вашими словами сказал: «Один там только порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья».
«Чуден Днепр..», человека из брички, генерала он почему-то пропускает. Наверно, многое уже позабылось в его памяти, но кое-что осталось.
- Вот это ты точно говоришь о порядочных. Я и сам такой порядочный.
И как пошел, как пошел…
«Во, дает, - думаю я, - не говорит, а лает, как же он осовременился».
- Здесь же кафе, люди кругом, - шепчу я.
- Это мое кафе. На остальных мне нас…
Вопрос с моей стороны оказался со всем дурацким.
- Это, когда же Вы успели его приобрести? Тогда вроде и время…
Не успеваю сказать до конца. Он рубит с плеча.
- И время мое…
И снова как пошел, как пошел….
Как же он говорил, не поворачивая лицо. Часа два. Наконец выдохся. Тут я и задал свой основной вопрос. Он меня страшно волновал.
- А как с мертвыми душами? Выветрились?
Он, наконец, вынимает свое лицо из темноты и поворачивается ко мне. Да. Вопрос я задал не по адресу.
Вечером я встречаюсь с Сергеем возле машины.
- Так кто Вас здесь ждал, дядь Валер.
- Никто, - отвечаю я.