Для тех, кто презирает людей из народа (мужики и мужички).

ДЕТСТВО РАЗНОЕ БЫВАЕТ
(Талант из мужиков, что стал известным)
«Мне рано пришлось вступить в жизнь», - рассказывал Диккенс о себе по просьбе редактора немецкого энциклопедического словаря «Брокгауз» как раз во время работы над «Оливером Твистом». Историю своей жизни Диккенс не исказил, но подал все-таки в смягченном виде. Обстоятельства, в которых он вырос, выглядели под его пером в худшем случае стесненными. На самом деле была бедность тем более тягостная, что она была унизительной, не подо¬бающей семье, хотя и не вполне «благородной», но все же пробившейся «в люди».


Внук лакея, сын чиновника, Чарльз Диккенс (1812-1870), второй из шестерых детей в семье, с двенадцати лет пошел работать на фабрику, где изготавливалась вакса. Пробыл он там сравнительно недолго, но запомнил это время на всю жизнь как мучительный искус. И не только потому, что работали тогда, даже дети, по десять-двенадцать часов в день. Прежде всего, банки с ваксой, на которые маленький Диккенс наклеивал ярлыки, это было вместо школы, куда его поначалу было отдали, вместо книжек, рисунков и музыки. По воскресным дням он отправлялся в тюрьму - навестить отца. Тюремные визиты объясняют, почему вместо школьной парты юный Диккенс сидел на фабричной лавке. Отец был посажен за долги, оставив многочисленную семью без средств к существованию.


Диккенса- старшего оттуда вскоре, вызволили, однако семья так и осталась на грани катастрофы, а он сам - как бы все время на пороге тюрьмы, в которую он мог снова попасть, если бы его не выкупил сын, ставший к тому времени писателем. Но прежде чем стать писателем, Чарльз Диккенс пятнадцати лет пошел работать в контору адвоката писцом. Через некоторое время, изучив стенографию, устроился репортером, сначала судебным, а затем парламент¬ским. И тут он начал пробовать свои силы в журналистике.


Жизнь, которую с ранних лет поневоле пристально наблюдал Диккенс, стала в ярком, запоминающемся виде выступать на страницах, им написанных: мелочи жизни, уличные сценки, люди всех возрастов и состояний. Зоркие изда¬тели и редакторы молодого автора заметили, и вот получает Чарльз Диккенс заказ, который он, правда, переиначил, перевернул, но так, что заказчики не остались в накладе.


Повторим: и это не ради литературных эффектов. Диккенс позволяет чита¬телям ощутить на ощупь самые неуловимые вещи, но прежде он сам проверил на себе, на собственном опыте этот жизненный порядок, в котором так странно и даже дико сочетается бархатный жилет и плутовство. Почему жилет и почему плутовство? А почему, переспросим, богатство и бессердечие? Родительская любовь и родительская тирания? И мало ли еще нелепостей наблюдал Диккенс, с детских лет сидевший на фабричной лавке, потом за судебными протоколами, потом на парламентских дебатах.


О признании, какое выпало ему на долю в нашей стране, Диккенс узнал от первого своего русского переводчика Иринарха Введенского, а тот познакомил с Диккенсом русскую публику вообще и такого ее представителя, как Достоев¬ский, в частности. Диккенс был настолько тронут этими рассказами, что (как сообщает его основной биограф) в трудную минуту, при неполадках в печати, с мрачной иронией говорил: «Пора упаковывать чемоданы и отправляться в Россию, там меня лучше поймут, чем в моей собственной стране!» Диккенс говорил даже «не в Россию», а - в Сибирь, ибо именно так, от берегов Невы до бескрайних просторов Сибири русский друг очертил границы его популярности в далекой стране.

    
(Это для тех низких душ, что презирают все, что идет с низов. А сами- способны лишь лениво брюзжать и хаять, для большего- ума не хватает).