Уходя с белого света, помним ли и понимаем ли мы, что не мгновения радости и успеха были нестоящим счастьем, а сама жизнь, удачно или не вполне удачно сложившаяся, быть может, даже вероломно преданная судьбой?
Не так давно известный физик-атомщик, тяжело больной, в откровенном разговоре сказал мне: «Знаете, я не боюсь смерти, потому что во многом исчерпал интерес к жизни. Весь мир как будто болен свирепой шизофренией. Знаете, меня очень долго мучила ядовитая ироническая мысль: неужели трезвый разум человек потерял еще в колыбели? Не оправдалась формула Дайера, сказанная в далеком XVI веке: «Мой ум для меня весь мир». У нас нет мудрости, необходимой для принятия спасительных решений, и нет мудрого будущего; впереди — лишь умопомрачительная технология, которая сильнее атома; минуем ли мы черную дыру?»
Я поразился его безнадежности, а он спокойно ответил, что я моложе его, мне жить да жить, поэтому стоило бы помнить: за эти двадцать лет наше ни с чем не сравнимое легендарное терпение во многом сожрало русское мужество, непревзойденное мужество нашего народа, доказанное Отечественной войной, и привело к безропотному согласию, унижению глупостью и беззащитному слабоволию. Был обман свободой — глубинную суть ее подменили невежеством, словоговорением и властолюбием. В то же время свобода есть зависимость от самой свободы, ибо история и жизнь существуют не без вмешательства дьявола, испокон веков извращающего земную совесть, подобно рою саранчи, облепившей удушливыми словами подлинную свободу.
Так по загаженным отравой изветвлениям лжи, теряя разум, уходят от правды благочестивые люди, и время от времени сваливаются в обочину истории целые народы.
Размышляя об этом, я почему-то вспомнил памятник в Норвегии на берегу Атлантического океана с необычной надписью — вероятно, по своему смыслу единственной в мире среди памятников: «Тем, кто погиб и погибнет в море».
Эта неожиданная надпись беспечально и безрадостно охватывает меня состоянием, утекающим в туманную тишину с застывшими звуками, овеивая еле ощутимым ветерком вечности, которая как бы неслышно роняет камни истины, напоминая о судьбе каждого — о естественном переходе из настоящего времени в Вечность.
Боязнь несоответствия месту и сиюминутности времени отпугивает нас от необратимости немилосердного ухода, и в этом есть спасительное самосохранение, щит нашего сознания, нашего желания жить. Щит этот беспечно защищает в бодрой молодости, но заставляет нас печально задумываться в преклонном возрасте и вместе с тем избегать безответного раздумья о сказочном бессмертии.
До сих пор помню очень короткие стихи солдата в его неотправленном письме, найденном в кармане окровавленной гимнастерки, после страшного боя с танками на Курской дуге. Письмо ошеломило меня до слез, хотя за войну я видел многое, но тогда не понимал, что в смертельной парадоксальности есть правда. Вот эти стихи:
Когда наш писарь полковой
Пришлет сообщенье с черною каймой,
Ты горьких слез над ним не лей,
Ты позабудь его скорей,
Покойный в жизни весел был
И черных красок не любил.
В конце письма — фронтового треугольничка, заклеенного хлебным мякишем, были еще такие строки: «Милая моя, самая милая на свете, помни, что я любил тебя здесь, буду любить тебя и там. Навсегда твой...»
Подпись была в крови, неразборчива.
Комментарии