Везли Марьяш на лафете…

Она вспоминала: «Мы ехали в Россию в красном товарном вагоне, было жарко, душно, дверь вагона то и дело с грохотом раздвигали и снова задвигали. Пахло серой, гарью, углем. Это был эшелон для эвакуированных, так в ту войну называли беженцев. Вагон был переполнен, люди сидели и лежали на длинных сплошных дощатых нарах в два этажа. Подростки, такие же, как и я, быстро сдружились, сидели на полу вагона в проеме раздвинутых дверей, свесив наружу ноги. Страха не было, было любопытство, интерес к происходящему… Из вагона мы вышли на маленькой станции Бакланка Ивановской области. Нас посадили на телегу, и мы оказались в селе под названием Кукобой, где все жители носили фамилии Капустины и Козловы».
В эвакуации ей жилось легче, чем большинству её сверстников: «В годы войны моей добычей становился кирпичик черного хлеба с крохотным довеском, который я тут же, по дороге домой, с жадностью съедала. Вместо сахара часто выдавали конфеты-подушечки – тусклые, слипшиеся, с кислой начинкой. Как зеницу ока надо было беречь продуктовые карточки, из них продавцы каждый раз вырезали талоны на хлеб, сахар, крупы, жиры, мясо. Карточки были разного цвета: розовые, голубые, желтые, белые. Больше всего продуктов отпускалось по рабочим карточкам, меньше – по служащим и совсем мало – по детским и иждивенческим. Продуктов едва хватало, чтобы утолить голод. В Академии наук, где работал отец, выдавали еще карточки «УДП» – усиленное дополнительное питание. По этим талонам можно было в закрытой столовой ежедневно получать одну небольшую порцию обеда: жидкий суп-рассольник, пшенную кашу на воде, чуть заправленную растительным маслом, серые макароны, котлеты морковные и свекольные, изредка – мясные пополам с хлебом. Иногда, выстояв длинную очередь, я обедала в столовой сама, но чаще приносила еду домой в судках, и там ее делили на всех. 
Это была так называемая спецстоловая, а были ещё доступные узкому кругу лиц спецбольница, спецторг, спецобслуживание, дома для специалистов». 
Скольким же детям в России, выбивавшимся из сил на работе в колхозах или на заводах не доставалось даже половины того спецпайка…
Потом, после того как советские солдаты освободили Ригу, девочка с семьей вернулась домой. Выросла, выучилась, работала адвокатом.
А в конце восьмидесятых годов вдруг выяснилось, что советская власть, спасая эту девочку – Руту Марьяш от уничтожения национально мыслящими латышами, эвакуируя её в Россию и кормя спецпайком, страшно перед нею провинилась.
Это спасенное эвакуацией существо писало: 
«Начиная с 1940 года, в условиях тоталитарного режима снова произошел откат в прошлое, на этот раз уже специфически советский. На вершине социальной иерархии оказалось много русских, но не местных, а в основном приезжих. Былая многоязыкость сменилась всеобщей русификацией, а сама Латвия стала закрытой для всего остального мира, кроме широких просторов СССР. Оттуда в Латвию мощным потоком хлынуло новое население – рабочие руки для строившихся здесь союзных предприятий. Это были люди разных национальностей, но их разговорным языком был русский. Они несли с собой свою, непривычную для коренного местного населения ментальность, традиции, свой уровень культуры».
Ах, эти люди разных национальностей, у которых разговорным языком был русский, создававшие латышскую промышленность! Как же они раздражали некогда Руту, эти Капустины и Козловы... 
Стала она видной деятельницей Народного фронта Латвии, в одном строю с ветеранами «европейской демократии» и войск СС, которые в Саласпилсе и в Рижском гетто со сталинизмом боролись. Очень ей не нравились те, кто не хотел видеть латышских эсэсовцев победителями, а советских ветеранов – подсудимыми: «В ноябре 1988 года началось формирование Интерфронта. Это движение несомненно базировалось на тех консервативных силах, у которых перемены вызывали серьезные опасения за свое будущее и которые поэтому стремились сохранить советское государство как единое целое с прежней системой власти, сохранить руководящую роль коммунистической партии. Авторитаризм, моноидеология, великодержавная психология крепко сидели в их сознании. Это были, главным образом, отставные военные, которых тогда в Латвии было 62 тысячи, 24 тысячи офицеров на службе в дислоцированных здесь советских войсках, работники партийного и советского аппарата разного уровня, директора крупных предприятий союзного подчинения».
Ах, эти отставные советские военные, консервативные силы… Может, среди них были и те, кто летом сорок первого вёз Руту Марьяш на лафете. Конечно, немногим из тех, кто тогда дрался с фашистами в Прибалтике, посчастливилось остаться в живых, но все же. Если бы они тогда знали, что из этой девочки вырастет, как она их отблагодарит…