Война - трудности перевода.

Есть истории, которые запоминаешь на всю жизнь во всех подробностях, хотя они и не имеют к тебе прямого отношения. Когда я учился в Военном Институте иностранных языков, политотдел периодически организовывал для нас, курсантов, встречи с ветеранами спецслужб, в том числе, и с переводчиками, служившими в СМЕРШ или войсковой разведке. Однажды в нашем клубе появилась пожилая, модно, с изяществом одетая дама, представившая, если мне не изменяет память, редактором одного из литературных журналов, прошедшая войну в составе Воронежского фронта.

Честно говоря, мы к тому времени от подобных встреч не то чтобы устали, но испытывали какую-то скуку: военные сюжеты мало чем отличались друг от друга, излагались, как правило, вяло, сухим языком, и часто возникало такое ощущение, что люди их рассказывавшие, предварительно прошли инструктаж в органах, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Хотя, быть может, это было частью их профессии. То ли оттого, что редакторша нечто подобное предвидела, или же желала внести в предстоящий диалог непринужденность и живость, она, кратко представившись, предложила нам задавать вопросы самим, причем на любые темы, отчего сидевший рядом с ней начальник политотдела тут же стал нервно ерзать в кресле. У генерала Рыбникова уже был негативный опыт, связанный с приездом к нам писателя фантаста Аркадия Стругацкого, тоже выпускника ВИИЯ. С тех пор его больше в Институт не звали, несмотря на то, что изданные за рубежом на разных языках книги (Стругацкие были вторыми по иностранным тиражам авторами после Шолохова), продолжали храниться в нашем музее.

Тем не менее, вопрос, прозвучавший из зала, не отличался оригинальностью: приходилось ли ей, молодому лейтенанту, выполнять на войне задачи, не связанные напрямую с функциями переводчика. Дама обаятельно улыбнулась и сказала, что тут все зависит от того, что именно подразумевается под теми или иными функциями, и как их отделить от профессиональных обязанностей. «Сразу видно, что редактор», - подумал я. - Привели как-то раз, - начала она - на допрос оберштурмфюрера. Танкист, рослый, симпатичный парень, настоящий эсэсовец. А дело было на Правобережной Украине, наступали мы тогда стремительно, пленных брали много, и допрашивать их приходилось часто самой, без присутствия капитана следователя, обычная практика. Вводят его под конвоем в блиндаж, выкладывают на стол личные вещи: удостоверение, медальон, часы, фотографии жены и детей, мальчик и девочка, такие же русые как он, толстощекие.

Угостила его американской сигаретой, поговорили по душам, без хамства и грубости (уже как бы не сорок первый год), все запротоколировала, выпили чаю, вызываю часового, а сама иду с бумагами на доклад к начальнику. Так, мол, и так, товарищ капитан, допрос закончен, показания записаны в точности. «Можно, - спрашивает она в этот момент у замполита, - я закурю?». Тот кивает головой, видим, что ему самому становится интересно и пододвигает к ней пепельницу. Редакторша достала Мальборо, щелкнула серебристой зажигалкой, отхлебнула кофе из чашки и продолжает: а капитан мне в ответ – тут такое дело, Наташа, что конвой срочно отзывают, так что ты отведи этого оберштурмфюрера в овраг и быстренько расстреляй, потому как у нас тут запарка. Сама понимаешь, продвигаемся вперед.

В клубе наступила гробовая тишина. Народ здесь собрался хоть и военный, но не воевавший - до ввода войск в Афганистан, куда потом стали отправлять и курсантов и преподавателей, после чего все офицеры скидывались почти ежемесячно по десятке на похоронные церемонии и помощь родственникам, оставался еще год. Бывший лейтенант Наташа закурила между тем вторую сигарету, будто чего-то ждала. «И что же, - раздался из зала слабый голос, - расстреляли?». - А вы как думали, - ответила она довольно жестко. - У меня на войне отца убило, сестра в Ленинграде погибла от голода. Довела его, как было велено, до оврага, хотела, было, выстрелить из Вальтера в затылок, но тут он вдруг повернулся, и я его глаза увидела. Пришлось в сердце. Она помолчала и добавила, что не уверена, смогла ли она вполне ответить на заданный вопрос, однако и, безусловно, работа переводчика на войне часто не ограничивается задачами исключительно лингвистической поддержки.

 На той африканской войне, где мне довелось впоследствии побывать, я точно никого не расстреливал; более того, я сильно сомневаюсь, смог ли это сделать - к противнику я испытывал довольно смешанные чувства, в то время как некоторые «свои», особенно из начальства, казались иногда хуже и страшнее неприятеля. При этом важно то, что впоследствии именно они, по Высоцкому, «до небесных вершин поднялись», став влиятельными чиновниками и депутатами различных уровней. И когда я вижу, извиняюсь, эту рожу в телевизоре, то невольно ловлю себя на мысли – убил бы, гада.