Пустячек

Ион Деген

- Есть должности, занимая которые, личность должна быть абсолютно безупречной – без единого изъяна.

- Не знаю, как должности, но таких личностей не бывает. У каждого человека есть какой-нибудь недостаток. Пусть даже пустячок. Должность? Тут я ещё мог бы согласиться. Например, хирург со стерильными руками, даже падая, машинально старается не прикоснуться руками к чему-нибудь, чтобы не нарушить их стерильности. И ведь его никто на этот предмет не контролирует, не проверяет. Соблюдение стерильности у него уже в крови. В дополнение к этому он может быть прекрасным врачом. Но в личной жизни оказаться отъявленным сукиным сыном. А ты вообще говоришь о какой-то утопии, о безупречной личности без единого изъяна. Чушь!

- И всё же, сейчас я попытаюсь тебя убедить в том, что есть и такие должности, и такие личности. И главное не в каких-то высших сферах, Всего лишь в Армии Обороны Израиля. И не какие-нибудь генералы или старшие офицеры. Сейчас я это покажу тебе действительно на пустячке, на событии, происшедшем в армии, правда, в суперэлитном подразделении, когда солдат не оплатил завтрака.

- Что?! В армии?! В суперэлитном подразделении?! Платный завтрак?! Что ты несёшь… это… ахинею? Какая платная еда в армии?! Да ещё в суперэлитном подразделении?!

- И не просто в суперэлитном. В подразделении, в которое невероятно трудно попасть, так как отбор в него строжайший по интеллектуальным, моральным и физическим качествам. В подразделении, о солдатах которого начальник генерального штаба публично сказал, что они гордость Армии Обороны Израиля.

- Что значит трудно попасть? Ты говоришь загадками. Наши журналисты не устают вещать о диком падении мотивации у молодёжи, вообще не желающей служить в Армии Обороны Израиля, тем более, в боевых частях, а ты говоришь к тому же о какой-то суперэлитной части, то есть о части со значительным повышением опасности.

- Успокойся. Это обычное враньё наших так называемых либеральных гуманистов. Впрочем, возможно они пишут о том, что действительно наблюдают у своих отпрысков и вообще в своей среде. У большинства израильской молодёжи мотивация высока. Что касается части, о которой идёт речь, попасть в неё мечтают не десятки, не сотни, а тысячи блестящих юношей, с успехом окончивших школу. После двух тяжелейших физических отборов остаются примерно несколько сот отличных юношей, участвующих в конкурсе, в котором на одно место претендуют не менее десяти человек. Но даже зачисление в эту часть не гарантирует того, что солдат пройдёт в нём всю службу до самой демобилизации, если в его поведении или возможностях обнаружат пусть, казалось бы, незначительный изъян. А нагрузки у них, не только физические, но и моральные просто сверхчеловеческие.

- Не знал, что существуют такие части. Впрочем… Теперь, кажется, до моего сознания дошла сцена, которую однажды я наблюдал в заполненном автобусе. Понимаешь, зашел в автобус солдат, возможно, именно той части, о которой ты говоришь. В матерчатом прямоугольнике с символом, свисающим с левого погона, я не очень разбираюсь. Так что не могу ничего утверждать. Но на груди солдата с двух сторон крылышки парашютиста и ещё какие-то. На автомате оптический прицел. На поясном ремне пистолет. Не у офицера, а у солдата. У паренька был усталый вид. Я обратил внимание на то, с каким почтением на него посмотрели пассажиры. И очень удивился тому, что какой-то дядька лет сорока-пятидесяти вскочил с сидения и предложил солдату место. Это у нас, при нашей израильской деликатности! Солдат явно смутился. Но дядька сказал: «Садись, сынок. Я служил в твоей части. Я знаю, что значит посидеть несколько лишних минут». Пассажиры, было совершенно очевидно, отнеслись к этому с пониманием. По-видимому, потому, что каждый израильтянин – бывший солдат. Это я, не удосужившийся отслужить в израильской армии, не понял увиденного. Смысл этой сцены дошел до меня только сейчас, когда ты упомянул о конкурсе и о какой-то особой части. Возможно, я и сейчас не угадал, где именно служил этот солдат. И всё же не понимаю, о каком платном завтраке может идти речь. Абсурд! Абсолютный абсурд!

- Что касается твоего солдата, возможно, действительно он из той самой части. Есть несколько частей, к которым израильтяне относятся с пиететом. Но та, о которой идёт речь, действительно особая. А оплата завтрака… Ну, всё зависит от того, какой смысл вложен в этот термин. Разумеется, никто ни в каких частях не платит за завтраки ни шекели, ни доллары, ни евро, ни даже тугрики. Речь идёт о маленьком подразделении, в котором, не знаю с какой поры и почему, унаследована традиция – до завтрака сделать несколько трудных силовых упражнений, независимо от того, есть ли на это сила. Разумеется, о желании не может быть и речи. Причём, количество упражнений зависит от того, что солдат возьмёт на завтрак. За каждую дополнительную, скажем, баночку фруктового йогурта или какой-нибудь деликатес надо уплатить лишним упражнением. Снаряд, вид упражнения и количество их устанавливается самим солдатом. Всё это никем не приказывается и никем не контролируется. Всё это, как упомянутое тобой соблюдение стерильности рук хирурга.

- Забавно.

- Это и называется у них платный завтрак.

Так вот, однажды утром Ариэль заметил, что Томер не заплатил за завтрак. Ночь была ужасной. Устали они смертельно. Но не уплатить! Повести себя нечестно! В их подразделении такого быть не могло. Ариэль решил забыть об этом. Мало ли что случается. Но в следующее утро, и тоже случайно Ариэль вспомнил вчерашнее, потому что Томер снова не уплатил за завтрак. В свободную минуту Ариэль рассказал о своём наблюдении Бенци.

- Не может быть, - сказал Бенци. – Тебе показалось.

На следующее утро Ариэль, Бенци и оказавшийся рядом Гидеон уже целенаправленно незаметно наблюдали за Томером. Невероятно! За завтрак он не уплатил!

- Ребята, и это в нашем подразделении? Мы ведь пальцы одной кисти! Отсутствие доверия к товарищу – конец нашей боеспособности и значит самой жизни!

- Но, может быть, это действительно случайность?

Два следующих утра Ариэль, Бенци и Гидеон незаметно наблюдали за Томером. Всё повторялось. Томер не платил за завтрак.

- Ребята, - сказал Гидеон, - мне это ужасно не нравится. Надо доложить Моти.

Моти, лейтенант, командир подразделения. Пример, на который равнялись его подчиненные. Старше их всего лишь на три года, он представлялся им мудрецом, выкованным из особо прочной легированной стали. Самые тяжёлые физические нагрузки, казавшиеся за пределами человеческих возможностей, для него были обычными элементами армейской жизни. Такими его подчинённые мечтали стать к концу второго года службы, к моменту присвоения звания воина, к моменту появления на гимнастёрке в дополнение к крылышкам парашютиста крылышек их части. Когда солдаты доходили до предела физических сил, они всё-таки старались дотянуться до своего командира. А мудрецом он считался потому, что, помолчав (он вообще был молчуном) и подумав, находил решение, разумнее которого просто не могло быть. Но главное – Моти был вершиной справедливости. Ни разу с момента, когда, пройдя курс молодого бойца, они стали его подчинёнными, он не совершил, не сказал чего-нибудь, что противоречило бы истине в последней инстанции.

А ведь это был второй год их службы.

- Постойте, ребята, - сказал Бенци, - может быть Томер болен и пытается скрыть своё состояние. Может у него что-то болит?

- Болит? – Ариэль задумался и посмотрел на друзей. – Не исключено. Сегодня у нас будет возможность это проверить. Вряд ли больной или даже слегка недомогающий выдержит то, что нам предстоит сделать. Он немедленно скиснет.

- Ариэль прав. Подождём до вечера.

- А может, стоит поговорить с Томером?

- Бенци, о чём говорить? Какой смысл в разговоре с ним? Если это физическое состояние, мы сегодня увидим. Но если это нечестность, то о чём говорить?

- Гидеон прав. Подождём до вечера.

К концу дня, когда каждый вдох и выдох был подобен подъёму тяжёлого груза, когда даже произношение каждого слова требовало физического усилия, когда следовало мобилизовать всю волю, чтобы не сдаться, чтобы пройти испытание до конца, ни о каком разговоре вообще не могло быть речи. А потом, обессиленные, в обмундировании, с которого потоком стекала вода, они лежали на песке пляжа. Томер случайно, а может быть, не случайно оказался между Ариэлем и Бенци.

- Ты здоров? - Спросил у него Ариэль.

- Не хуже тебя. - Удивлённо ответил Томер.

Уже перед самым отбоем Ариэль, Бенци и Гидеон рассказали лейтенанту о неоплаченных завтраках. Ребята заметили, что всей железобетонной выдержки командира не хватило, чтобы сдержать своих чувств. Он долго молчал. Наконец, выдавил из себя:

- Хорошо. Решение будет не моим, а подразделения. Завтра поговорим.

После завтрака уже все семнадцать солдат подразделения, так же как Ариэль, Бенци и Гидеон, предупреждённые о предстоящем разговоре, знали, что Томер и на сей раз забыл заплатить за завтрак. После вчерашнего испытания все семнадцать, как и Томер, не были в состоянии уплатить. Но не забыли ведь! Не уплатить – это нечестно. Такого не может быть в характере бойца этого подразделения. Понимаешь? Не может быть!

Ещё до обсуждения, которое должен был провести командир, начался обмен мнениями. Они оказались различными. Кто-то высказался, что Ариэль, заметив нарушение чести, должен был поговорить с Томером. Кто-то сказал, что вообще можно было не докладывать Моти. Правда, ему сразу же почти все возразили, выразив непонимание его позиции. Короче, к началу сбора у подразделения уже фактически не было противоречий в решении. Когда лейтенант собрал их и спросил, что делать с Томером, ответ был однозначным: Томер не может быть в нашем подразделении. Совесть, честность не контролируются. Они или есть без всякого контроля, или нет. А если нет, такому солдату не место среди них.

- Спасибо, - сказал лейтенант, - я не сомневался в вашем решении. Томер, ты, вероятно, будешь отчислен. Разумеется, это решение пойдёт по инстанции. Но я не сомневаюсь в нашем командовании. Многие из командования начинали солдатами в нашей части.

Во время всего короткого собрания Томер, вобрав голову в плечи, не проронил ни слова. А сейчас было видно, что комок слёз закупорил его гортань.

Лейтенант объявил: «Все свободны». Но солдаты не расходились. Командир понял, что им необходимо продолжить обсуждение. Он даже предвидел это. Он даже не сомневался, о чём пойдёт речь. И не ошибся.

Первым заговорил Дорон:

- Моти, я хотел бы тебя спросить, правильно ли в этой ситуации поступил Ариэль, а потом вместе с ним Бенци и Гидеон?

- Чего ты спрашиваешь меня? Решение о Томере вы ведь сообща преподнесли мне. Решайте и дальше.

Молчание. А затем:

- Ариэль должен был поговорить с Томером.

- Ну и что? Это изменило бы характер Томера?

- Три наших товарища оказались ябедами. Они обратились к Моти, когда мы ещё ничего не знали.

- Дайте сказать мне: - прервал шум голосов солдат в чёрной кипе, с бородой на юном лице и длинными пейсами, свисающими чуть ли не до самых погон. Шум прекратился. Мнения Цадока ребята обычно считали почти такими же правильными, как мнения самого командира. В части было несколько религиозных солдат. Даже в их подразделении – трое. Двое – в узорчатых вязаных кипах. То есть, относились к так называемым национально-религиозным. И только Цадок с чёрной кипой, хотя тоже был представителем этого лагеря, упрямо демонстрировал себя ортодоксальным евреем.

В тринадцатилетнем возрасте его вместе с родителями и семью братьями и сёстрами выбросили из поселения на севере Самарии во время операции «Размежевание». Тогда мальчик, сдерживая слёзы, – за несколько дней до этого он отпраздновал бар мицву, еврейское совершеннолетие, а совершеннолетний не смел плакать, – дал зарок, что никогда не будет иметь ничего общего с антиеврейским (так он считал) государством, силой выселяющим лучших своих граждан. Никогда ноги его не будет в армии этого государства, принимавшей участие в выселении. Но пять лет спустя Цадок решил, что не следует отождествлять любимую страну с преступным, как он считал, правительством. Преодолев все препятствия, пройдя все испытания и конкурс, Цадок попал в это элитное подразделение. Отличался от товарищей только одним – обязательными молитвами, когда на лоб и на левую руку надевал филактерии, а на плечи накидывал талит, и внешностью ортодоксального еврея. Сейчас его товарищи умолкли, ожидая, что скажет раби, как они, шутя, прозвали его. Дополнительное уважение подразделения объяснялось тем, что товарищи знали его непростую биографию.

- Ребята, вы продолжаете мыслить, как школьники. В школе в подобной ситуации Ариэля, Бенци и Гидеона можно было бы назвать ябедами. Но вы забываете, что мы уже не в школе. Я не могу объяснить, но это же так очевидно. В нашей семье, нет, больше, чем в семье, никто ничем не может отличаться от другого. И в каждом из вас я должен быть уверен, как в самого себе. Я проще просто не могу объяснить.

- Ладно. Я объясню, - сказал лейтенант. – Когда ты, Менахем, натёр ногу, боль поступила в твой мозг, а не в твою задницу. Так или не так? Мы единый организм, в котором каждый из вас орган. Но пока именно я мозг этого единого организма. И когда Аарону надо было поехать на похороны, он обратился именно ко мне, а не к каждому из вас. Ясно? У Ариэля, Бенци и Гидеона возникло сомнение в том, может ли Томер быть частью нашего организма. Не отличается ли он от нас. Такое же сомнение высказал каждый из вас. Противоречий между тремя и остальными четырнадцатью не было и нет. Так? Поэтому Ариэль, Бенци и Гидеон не ябеды, а правильные солдаты особого подразделения, разумно оценившие обстановку. Всё. Вы свободны.

Уже на следующий день в подразделении не было Томера. В армии тоже существует бюрократия. Но решение по инстанциям до самого командующего родом войск прошло с невероятной быстротой. Этому есть объяснение.

Ну, а различие мнений? Трудно сказать. В физическом и даже моральном отношении они равны, или почти равны. Но ведь даже у однояйцовых двойников существуют некоторые отличия. Ведь каждый из них, хотя и орган единого организма, личность.

Но дело не в этом. Просто небольшой пример, так сказать, пустячок, демонстрация существования должности и личности без изъяна. А ты посчитал это невероятным.

09.08.2011 г.