Не быть скотом

Имперские замашки, непримиримость и отчетливое слипание с позицией власти, возможно, имеют отношение не к православию как конфессии, а к нашему государству

Это слова из песни запрещенной в Беларуси группы «Ляпис Трубецкой». Моя минская подруга поместила этот ролик несколько дней назад в своем блоге — в честь непризнанного же дня свободы. 1908 год, стихотворение Янки Купалы. В клипе ребята в вышитых народных рубахах на фоне оппозиционного флага воскрешают одновременно несколько пластов истории, включая дореволюционный и эпоху непризнанной БНР. Видеоряд спорный и многим совершенно неблизкий — зато очень понятные, хотя и чуть архаичные, лозунги. Под ними могут подписаться многие, и не только в соседней республике. В переводе с белорусского: «Кто ты такой? — Свой, местный!/ Чего хочешь? — Доли лучшей./ Какой доли? — Хлеба, соли./ А чего больше? — Земли, воли. /(…) Чем быть хочешь? — Не быть скотом».

Так получилось, что я слушала эту песню, читая Александра Босых, православного активиста и члена КРО. Именно Александр запечатлен на известной фотографии, где мужской кулак бьет по женскому лицу, и на видео, на котором у девушки в пикете в защиту Pussy Riot, вырывают плакат, пытаются схватить за волосы и слышны призывы полиции в мегафон: «уважаемый, отпустите женщину». Я читала его объяснения про то, что другой пол вообще-то бить не стоит, но данную конкретную гражданку — можно. Потому что она феминистка, и потому что она его толкнула — а значит утеряла право называться женщиной. У меня же создалось иное впечатление: просто в человеке много агрессии, и он с ней не справился. И как будто не очень усвоена норма «женщину бить нельзя». Она, кстати, связана не столько с «общечеловеческой моралью», сколько с той самой «демографией», о которой как раз рассуждали с экрана Босых и его соратники. Демография — это ведь не абстракция, не строчка в бюджете. Как сказал мне один восточный человек традиционных взглядов, уступая место в метро, «женщина — это мать твоих детей, она повторит тебя несколько раз». Короче говоря, вот вроде бы тоже национально-консервативная тематика — но послание, вы понимаете, какое-то прямо противоположное тому, которое мне только что пропел белорус Сергей Михалок.

Вообще, ситуация с Pussy Riot вызвала у меня ощущение крайней растерянности. Понимаете, вера — это для меня важно. Меня не крестили в детстве, я выбирала, верить или нет, уже во взрослом возрасте, совсем недавно. Я выбрала верить. Меня отпугивала авторитарность РПЦ, но я пришла в православие. Пришла, потому что видела, как искренне и естественно верят две мои близкие подруги — и потому, что мои предки, по большей части русские, и даже немец-прадед крестил своих детей в нашей церкви. Я не стала настолько воцерковленной, как они, но стала христианкой. Это было итогом внутреннего пути, осознания, что есть сила за пределами нашего понимания — и она связана с «вечными истинами».

Истины эти принято сейчас подвергать сомнению, но это не потому, что люди стали более испорченными — скорее неуверенными, потерявшими опору. Ведь современная культура — это постоянные научные открытия и перемены. И это, конечно, не только «ослабившаяся мораль», но и, к примеру, новые лекарства. Старые правила все время опровергаются, появляются другие, им нет аналога в истории. Как писал английский социолог Энтони Гидденс — выбор дает и свободу, и ощущение шаткости позиции: «Что делать? Как действовать? Кем быть? Это важнейшие вопросы для каждого, живущего в современности». Из-за этого в нас сильно развивается рефлексия: надо все время как-то осмыслять новое. Я тоже человек современности, плоть от ее плоти, и я постепенно поняла: важно найти баланс. Мы не можем зависнуть в прошлом, но не можем и раствориться в меняющемся настоящем. Какие-то из норм «традиционной морали» действительно зависят от конкретного общества или исторического момента, но какие-то — самые важные — остаются неизменными. В нахождении этой грани и состоит наша внутренняя работа.

Мне не нравится агрессия в сторону людей самых разных конфессий и религий, которая существует в современном мире. Воинствующий атеизм, норовящий побольнее пнуть того, кто придерживается других воззрений, рубка икон под видом художественного жеста, запрет носить крестик на рабочем месте — все это вызывает недоумение чрезмерностью. «Художественная акция» Pussy Riot оказалась для меня изначально в этом же ряду. Все эти рубящие иконы и поющие на солее как будто не смогли ощутить самого простого, человеческого сочувствия к другому, задать себе вопрос — а что было бы, если бы вот так же поглумились над тем, что важно для меня самого, пусть это не Бог, а кто-то или что-то еще.

Я вполне могу представить, почему верущие решили обратиться в суд. Разрыв шаблона у меня начался, когда я увидела зашкаливающую агрессию и явное молчаливое одобрение высшими чинами церкви насилия у «своих». И это были относительность и трансгрессия похлеще той, что демонстрирует современное искусство.

Я ждала оценки ситуации со стороны иерархов. Очень хотелось, чтобы внятно проговорили какие-то вещи — как раз для слабых, живущих в современности людей, утерявших грань и баланс. Ну, что-то очень-очень простое: что нельзя оскорблять других, причем нельзя всем — и «своим», и «чужакам». Или, например, что скотство — оно скотство всегда, независимо от того, верит человек в Бога или нет. Я специально смотрела заявления патриарха не по новостным лентам, которые могли выдрать слова из контекста, а по сайту Московского патриархата.

В одной из его речей были прекрасные слова про необходимость всеобщих ценностей и про «нравственный консенсус», но в другой вдруг появлялись «те люди». «Те люди называют себя православными», но оправдывают кощунство, стараются представить его «как некую забавную шутку». «Те люди не верят в силу молитвы», а верят «в силу пропаганды, в силу лжи и клеветы, в силу интернета, в силу СМИ, в силу денег и оружия». Не очень понятно было в таком контексте, к каким же людям мне отнести себя. Я пользуюсь интернетом, но при этом верю в силу молитвы. Я не вижу в выступлении Pussy Riot «забавной шутки», но при этом считаю, что реакции была чрезмерной. Я чужая — или своя?

Еще более странными показались рассуждения протоиерея Всеволода Чаплина. Я даже записала его слова: «Есть разница между христианством и гуманизмом». Или вот: «Христианство прямо противоположно пацифизму. Пацифизм — это мертворожденная идея». И еще: «Мы [РПЦ] не сто долларов, чтобы всем нравиться». Там было еще что-то про то, что общечеловеческие ценности — это придумки либералов, они не совпадают с ценностями христианства. Знаете, я даже готова была согласиться, что вера нуждается в защите. Но она не может состоять из одной бесконечной борьбы, без внутреннего содержания. Но содержание, какая-то важная основа христианства, которая меня лично и привела — взрослым выбором — именно к этой религии, тут попросту отсутствовала. Суть ее для меня — гуманность и любовь, а квинтэссенция — Нагорная проповедь Христа. Напомню некоторые из ее заповедей: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю», «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут», «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими», «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».

Положа руку на сердце, именно этой — объединяющей всех своих чад — части христианства мне не хватает в «официальном православии». Это заставляет вновь и вновь задавать вопрос: а не ошиблась ли я с выбором? Странно, но этот вопрос не возникает у меня в других православных церквях — греческой, грузинской, армянской. Не могу не вспомнить свой первый подобный опыт, случившийся со мной на Крите. Он буквально перевернул мой взгляд на православие. Там небольшие церкви встречаются буквально повсюду. Вы можете войти в такой скромный сельский храм, зажечь свечу, провести время в молитве. Помню также, как меня поразила в тамошнем монастыре улыбчивость монахинь, ощущение мягкости веры, идущей как бы от самой земли, из сердец ее людей. И при этом в Греции православие явно было значительно более давней традицией, чем в России. Мы и веру взяли когда-то у Византии — а значит невозможно было сказать, что наша версия самая, так сказать, исконная.

Именно это сопоставление заставило меня тогда впервые задуматься вот о чем: имперские замашки, непримиримость и отчетливое слипание с позицией власти, возможно, имеют отношение не к православию как конфессии, а к нашему государству. Нетерпимость к критике, деление на «своих» и «чужих», стремление опираться на ультраконсервативных или самых забитых, двойная мораль, при которой нет четкой оценки всех по единой шкале ценностей и «этим» позволено намного больше, чем «тем», ненависть к инакомыслию, отчаянное сохранение статус-кво под видом верности традиции, избирательное применение норм (закона ли, морали ли) — все это мы видим в самых разных организациях нашей страны. В такой системе мягкие голоса, срединные позиции, люди, говорящие о ценностях, попросту вытесняются или радикализируются.

Крестивший меня отец Геннадий сказал перед причастием сильные, перевернувшие душу слова: вообще-то главное — это «не есть человека». Моя пожилая университетская преподавательница верила кротко, соблюдала все посты и предписания, но не навязывала другим ничего, а особенно обрядовой, внешней стороны — и в то же время как-то поехала на прием в Патриархию, чтобы защитить батюшку в своем приходе. В последние дни я узнала о покойном сербском патриархе Павле, известном своими нестяжательством и мягкостью. Такие люди — скромные, спокойные, но очень стойкие — для меня всегда составляли пример и самую сердцевину православия. Обидно, что именно их мнение сейчас не входит в «официальную позицию».

В последние дни эти голоса стали, на мой взгляд, слышнее. Для меня лично развернувшаяся дискуссия оказалась необычайно ценной, так как привлекла внимание к множеству текстов, которые хорошо бы давать читать всем новообращенным, — скажем, протиерея Алексия Уминского. Парадоксально, но все эти события отвратили меня от властной верхушки РПЦ, но дали возможность вернуться самым сердцем к основам христианства, вспомнить его истоки, увидеть его сегодняшний день в исторической перспективе, сравнить разнообразие практик, ошутить православие как братство. Вот только они же очень остро поставили проблему, о которой какое-то время удавалось «забывать», — вопрос о том, а не слишком ли далеко официальная РПЦ расходится с тем, к чему я пришла таким трудом в своей жизни и что мне слишком дорого. Ответ самой себе мне придется дать в ближайшее время. Вообще же, мне кажется крайне полезным почаще вспоминать про то, что мы живем не в вакууме, а скотство, оскорбление и агрессивное отрицание других не являются единственно возможной политической, национальной, религиозной или художественной идеей. Выбор есть всегда. Как и то, на что можно опереться в поиске.