Украденное государство

Эксперты будут еще долго спорить о том, как следует оценить сложившуюся в России политическую систему. Суверенная это демократия или управляемая, авторитарная у нас власть или технократическая, стабильность на дворе или застой. Но все подобные споры скрывают гораздо более важный момент: суть современного Российского государства определяется не результатами его действий, а тем, кому оно служит.

Это государство отбирает у М.Ходорковского собственность за неуплату налогов, но отзывает налоговые иски, как только основной актив опального олигарха попадает в руки чиновников из «Роснефти».

Это государство арестовывает и убивает в тюрьме С.Магнитского, вскрывшего схему бюджетных хищений, но неохотно обращает внимание на настоящих коррупционеров, делающих бизнес на власти.

Это государство отправляет на два года в тюрьму С.Мохнаткина, вступившегося за женщину, которую избивали омоновцы, и на время оставляет под подпиской о невыезде выродка, причастного к пыткам и убийцам в казанском отделе полиции.

Это государство сначала отзывает регистрацию у Республиканской партии, а через пять лет и решения Европейского суда по правам человека возвращает ее, заявляя, что не имело к ней претензий.

Это государство считает голоса на выборах так, как это представляется нужным его кандидатам, категорически не желая обращать внимания на реальную волю народа.

Это государство считает потенциальным преступником каждого своего подданного, но не видит никаких оснований подозревать ни в чем собственных слуг.

Это государство увеличивает налоги, тратя наши с вами деньги на самое себя и своих друзей.

В прошлом году расходы федерального бюджета на «общегосударственные вопросы» составили 844 млрд. руб. ($27,4 млрд.), что... на 7,2% больше (!), чем в США — стране, в семь раз более богатой, чем Россия. Семь крупнейших подрядчиков, приближенных к власти, получили контрактов более чем на 2,46 трлн. руб. ($83 млрд.). При этом в 2012 году бюджет потратит на здравоохранение в 6,75 раза меньше средств, чем на оборону и правоохранительную деятельность. Вывод же до банального прост: государство работает не на российский народ, а на частных лиц, дорвавшихся до власти.

История России последних двадцати лет — история не одной, а двух приватизаций.

В 1990-е годы была приватизирована собственность, и в результате этого — чего греха таить — государство оказалось отодвинуто на обочину и чуть ли не списано со счетов. В 2000-е годы было приватизировано само государство — и с этого времени собственность и свобода стали в высшей степени условными понятиями. Если в 1990-е бизнесмены сплошь и рядом платили чиновникам, для того чтобы те нарушили закон, то в 2000-е граждан силой вынуждают платить за то, чтобы соблюдались хоть какие-то правила.

В 1990-е директора предприятий выводили их активы за баланс, а потом сдавали их в аренду этим же предприятиям.

В 2000-е силовики приватизировали средства государственного подавления и теперь сдают их в аренду тем, кто убедительно попросит или хорошо заплатит: попам ли, желающим «по полной» отыграться на девушках из Pussy Riot, предпринимателям ли, намеревающимся упрятать конкурентов за решетку.

Отличие, по сути, заключается только в одном: если в 1990-е приватизация собственности, какой бы несправедливой она ни была, проводилась на возмездной основе, то в 2000-е годы приватизация государства этим никак не обусловливалась. Собственность у россиян выманили мошенническим путем. Государство у них просто украли.

Но собственность и власть — вещи разные по своей природе. Собственность создает основу для устойчивости и преемственности, включая человека в специфическую систему коммерческих отношений. Власть является не более чем функцией, которая с той же неожиданностью может быть потеряна, с какой она и приобретается. Собственность предполагает ответственность, власть — как мы видим с каждым днем все отчетливее — нет. И именно эта безответственность, заложенная в самой основе власти, которая заплатила за свое восхождение только потоком демагогии, оставляет надежду на возвращение к нормальности.

На протяжении двенадцати лет российский народ почти не обращал внимания на ту крупнейшую кражу, которая была совершена у него в новейшей истории. Воры 2000-х успешно «переводили стрелки» на мошенников 1990-х. И, возможно, так продолжалось бы и дальше — но логика безнаказанного воровства предполагает его беспредельность.

Власть, открыто убеждающая свой народ в «цивилизованности» созданной ею коррупционной системы, не заметила, что вступила на территорию откровенного беспредела. Потому что сегодня новости о пытках и убийствах со стороны полицейских, сводки об автомобильных авариях с участием чиновников и сообщения о смертях в СИЗО и тюрьмах приближаются по своим масштабам к тем, что приходили с «фронтов» бандитских войн 1990-х годов. Власть сейчас более опасна для общества, чем разрозненные криминальные группы времен приватизации первой волны.

Основание для оптимизма сегодня только одно: вор не может остановиться. Если мечта мошенника — стать бизнесменом, то мечта грабителя — украсть все что можно. И сейчас центральная власть в стране вынуждена опираться на людей именно с таким менталитетом.

Поэтому можно бесконечно бороться с коррупцией, но такая борьба ничего не даст, пока каждый коррупционер на местах будет знать, что его начальники берут в сотни раз больше и наглее.

Можно увольнять из полиции убийц и насильников, но это бессмысленно до тех пор, пока система кооптирует в нее прежде всего людей, склонных, скажем так, к «девиантному поведению». И эта неконтролируемая деградация власти становится сейчас понятной все большему числу россиян.

Людей, превращающихся в граждан просто потому, что они хотят выжить, а не стать добычей или игрушкой власти. 100 тысяч человек на проспекте Сахарова — это хороший знак, но намного более ясные сигналы — это 500 человек у МВД Татарстана или 300 у Зоологического суда.

Ощущение нелегитимности власти может мобилизовать многих, но куда сильнее мобилизует чувство страха, а оно будет расти в обществе, которое не смогло воспрепятствовать возвращению на самый верх архитектора этой системы.

Народ должен вернуть себе то, что у него украдено, — и не только потому, что имеет на это право, но и потому, что не имеет иного выбора. Если, конечно, он хочет жить.