Светлана Крючкова: «Я с шести лет влюблена!»

 
Светлана Крючкова:

«Я с шести лет влюблена!»

Татьяна Зайцева 7 Дней

«Однажды Товстоногов мне сказал: «Светланочка, вы получаете главные роли и прекрасно их играете.

И хотите, чтобы вас за это любили?» Прав был. Не любили меня. На дверях квартиры слово «сука» писали...» — вспоминает актриса Светлана Крючкова.

— Я родилась через пять лет после окончания войны. Семья наша жила в самом центре Кишинева, в одноэтажном доме. Квартира без удобств, туалет во дворе. Отопление — печи, топили углем и дровами. Мимо двора шла дорога на кладбище. По ней часто медленно проезжали грузовики с открытым гробом в кузове, за которым шел оркестр, играющий похоронную музыку. Мы, дети, пристраивались к оркестрантам и провожали каждого покойника. Двор был многонациональный, и все семьи — русские, молдавские, украинские, еврейские — жили очень дружно, беды и радости были общими. Когда дядя Бука Вертгейм купил первый телевизор — «КВН» с линзой, — он поставил его у себя дома на окно экраном во двор. Все жители двора приходили со своими стульями, рассаживались и смотрели передачи. И дядя Бука вместе со всеми. Моя героиня из «Ликвидации» — мадам Шмуклис, тетя Песя, — оттуда, из того двора. Когда я спросила у режиссера Урсуляка: «Что я должна говорить, когда ругаюсь с невесткой?» — Сергей Владимирович ответил: «Вы это лучше меня знаете». И это правда.

Нас, детей, в семье было трое, я — младшая. Сестра на пять лет старше меня, брат — на два с половиной года. Майя очень талантливый доктор — от Бога. Сейчас уже на пенсии, но до сих пор замечательно диагностирует. Но в ней совершенно нет того, что называется здоровым карьеризмом. Поэтому и не пробилась. А Вова вообще не очень счастливый человек. Занимаясь в школьном театральном кружке, подавал большие надежды и мог стать прекрасным артистом. Но своей судьбой он распорядился неверно. Из-за гипертрофированного чувства долга Вова не дал развития своему дару. Чтобы кормить семью, пошел в шахтеры. В результате за 10 лет работы в шахте не заработал ничего, кроме болезней. Потом стал работать пескоструйщиком (рабочий, очищающий поверхность при помощи воздушно-абразивной струи. — Прим. ред.). Во время реставрации церкви перила на строительных лесах подломились, и брат упал с 25-метровой высоты. Перенес тяжелейшие операции, в итоге — ампутация ноги. И это еще лучший исход. Вообще разбился бы насмерть, если бы не армейская выучка. Вова три года служил в ВДВ, и у него за плечами чуть ли не 300 прыжков с парашютом. Опять же — перед призывом папа договорился о том, чтобы сына взяли в армию чертежником, но мой брат в обход отца пришел в военкомат и сказал, что хочет в ВДВ. И его зачислили.

Папа у нас был очень сложный человек. Гневлив, эмоционально несдержан, безумно строг. Из крестьян. Родился и вырос в белорусской деревне. Кроме него в семье — пять сестер и брат (он погиб на войне). У отца была колоссальная тяга к учебе. Сам всю жизнь учился и меня учил. Я уже слышать не могла эту его присказку: «Без труда не вынешь и рыбку из пруда». И вторая мысль, которую он мне вдалбливал: «Полжизни ты работаешь на авторитет, вторую половину жизни авторитет работает на тебя». Как же меня это раздражало! А теперь я повторяю это своим детям. Уехав из деревни, папа поступил в институт — окончил сначала исторический факультет, потом юридический, а дальше без конца учился на каких-то курсах. Работал он следователем НКВД. Воевал на финской войне, во время Великой Отечественной был майором, служил в Смерше. После ХХ съезда, когда пошли антисталинские разоблачения, из органов уволился, но до конца своих дней носил брелок с портретом Сталина и Жукова… Очень яркое детское воспоминание: папа входит в квартиру, я слышу его «кх-кх», и у меня, находящейся в дальней комнате, от страха сжимается сердце. В любой момент дня или ночи он мог войти в комнату и, даже если мы спали, включить свет, поднять кого-нибудь из нас, открыть дневник, посмотреть, что задано, взять учебник и скомандовать: «Рассказывай!» Однажды сказал мне: «Если окончишь четыре класса на «отлично», куплю тебе пианино». А это была моя мечта. Я выбилась из сил, но на протяжении четырех лет в табеле у меня стояли только пятерки. Когда папа получил свою страховку (на которую собирался купить пианино), он уехал на эти деньги отдыхать. Пианино так и не купил. И я перестала учиться на «отлично». Зачем?

Как ни удивительно, в нашем дворе папу любили. Однажды он спас того самого дядю Буку — в тяжелой ситуации отвел от него беду… Очень хорошо помню, что все застолья почему-то проходили у нас. В нашей первой комнате накрывали большой стол, и все за ним собирались. Папа ставил меня на стул, и я читала стихи. Мама пела, аккомпанируя себе на гитаре. У нее был очень хороший голос, ее даже в хор Пятницкого приглашали, но отец не пустил — слишком ревновал… Познакомились мои родители на войне, в штабе фронта. Мама, в девичестве Чичерина, — из поморов. Жила их семья в Архангельске, у Белого моря. Ее дед был управляющим на деревообрабатывающем заводе, а отец работал в ЧК. Образованный, иностранными языками владел, но человек был совершенно безудержный. Рассказывали, мог схватить пистолет, заорать: «Ложись!» — и начать стрелять поверх голов жены и своих пятерых детей… Мама всю жизнь проработала начальником первого отдела в Центральном статистическом управлении Молдавской ССР. Очень добрым была человеком, но крайне сдержанным. Ни с кем из нас не откровенничала, не лезла ни в наши дела, ни в душу к нам, никогда никого не обсуждала, ни на что не жаловалась, ни в чем не упрекала. Но когда кому-то из нас было по-настоящему плохо, появлялась первая… До рождения моего младшего сына, Саши, мама не дожила, а старшего, Митьку, очень любила, все свои военные награды оставила именно ему. При крохотной пенсии всегда посылала внуку подарки. Пусть машинка была маленькая, дешевая, а в кузове лежал хоть и один орешек, но обернутый красивой фольгой, и какие-нибудь две дешевые конфетки. И все это перевязано яркой ленточкой. То есть мама не подарок посылала, а свою любовь… Когда я заработала первые деньги и смогла, наконец, послать ей приличную сумму, сказала: «Мама, купи себе самую красивую, самую дорогую импортную кофту». Не купила. Тут же все эти деньги отдала Вове — он тогда собирался делать ремонт в квартире…

После окончания школы родители отправили меня в Москву — посмотреть столицу. Проходя мимо Щепкинского театрального училища, я решила зайти туда на консультацию — и неожиданно для себя прошла на 1-й тур. Постепенно дошла до 4-го тура, но меня не взяли. Вернулась домой, и отец велел мне поступать в университет на филфак. Я сдала три экзамена на пятерки, а на последнем мне поставили двойку. Пошла работать машинисткой в вычислительный центр. На следующий год опять поехала в Москву, и на этот раз не прошла 4-й тур в «Щуку». Опять вернулась и поступила в кишиневский пединститут, но учиться не стала — удрала в столицу, потому что твердо решила стать актрисой. Узнав о моем намерении, папа сказал: «Если пойдешь в артистки, я тебя прокляну!» Но я все равно решилась. Попросила у мамы 11 рублей 50 копеек на студенческий авиабилет. Мама дала. Больше у меня не было ни копейки, даже на пирожок.

Приехала, жить негде. Несколько раз переночевала в общежитии у друга брата, студента «Щепки», потом девочку встретила, с которой вместе поступала, и она взяла меня к себе в коммуналку, где жили ее родители и еще какие-то родственники. Периодически спала на вокзалах. Узнала и хорошо запомнила, что такое голод. На работу устроиться было невозможно, даже в дворники не брали — нужна была прописка. Наконец через цепочку знакомых, по так называемому лимиту, устроилась слесарем-сборщиком в филиал ЗИЛа, — на завод карданных валов. Жила в помещении завода, который гудел день и ночь, — в красном уголке нас располагалось 30 человек, причем все работали в разные смены. Работа тяжелая, физическая, в основном ночная. Надо было носить тяжелейшие подносы с подшипниками, потом эти подшипники вставлять во фланцы и закручивать их шуруповертом. Сил для этого не хватало. Приходилось цепляться за ручки инструмента обеими руками и повисать на нем, подогнув ноги. А потом еще тащить на себе этот, уже собранный, вал. Через два с половиной месяца я заболела — просто физически не смогла ходить. Не выдержала, вернулась в Кишинев. Мама чуть не потеряла сознание, когда меня увидела: такой костлявый крест — кость вверх, кость-плечи поперек, и больше ничего, если не считать носа, огромных глаз и проваленных щек. После того как я немного отъелась, родители устроили меня работать в сельскохозяйственный институт, и там меня стали уговаривать поступать к ним. Но я — упертая — летом опять поехала пытать счастья в театральный институт. На этот раз в саратовский. Дорога из Кишинева до Саратова — только через Москву. У меня целый день оказался свободный. Думаю: «Схожу-ка в училище при МХАТе, чтобы уже точно знать, что столица меня не приняла». Пришла и прямо с консультации была направлена к мастеру курса, профессору Василию Петровичу Маркову. Он прослушал меня и сказал: «Никуда больше не пробуйся, документы неси к нам. Общеобразовательные предметы сдашь!» Когда я поступила, побежала на Центральный телеграф звонить маме и закричала в трубку: «Мама, я поступила!!!»

— Среди всех ваших скитаний для любви время находилось?

— Конечно, я с шести лет все время в состоянии влюбленности. (С улыбкой.)

И все мои любови были только насмерть. Замуж вышла тоже по безумной любви, за третьекурсника. Высокий, красивый, на гитаре играет, поет. Ну как же не сойти с ума? Как-то быстро все случилось. Решили пожениться. Подали заявление в загс, после чего приехали в Кишинев к моим родителям, тогда они еще жили вместе (потом развелись — папа ушел к другой женщине). Мама накрыла стол, бабушка пироги испекла чудесные. Мы сидели, разговаривали, и в конце концов я сообщила: «Мы с Мишей подали заявление в загс». Папа побелел и после паузы сказал: «Ладно, выходи замуж, при одном условии: фамилию не менять! Ты должна быть Крючковой». Свадьба по тем временам была у нас пышная — расписывались во Дворце бракосочетания на Соколе, оттуда на «Чайке» поехали в Мавзолей, на мертвого Ленина смотреть — там всегда была длиннющая очередь, но новобрачных пропускали вне очереди. Потом Миша нес меня на руках на пятый этаж, тарелку разбивали у порога… А дальше началась совместная жизнь. Я продолжала учиться, муж ушел служить в Театр Советской Армии. Друг друга мы почти не видели. Когда же встречались, он все время пытался мне внушить, что я бездарная и страшная, а потому должна бросить институт и заниматься только им.

— Так он же на руках вас носил...

— Мало ли! Вы что, мужчин не знаете? Потом Миша все чаще стал говорить: «Давай разведемся». И когда я, наконец, согласилась, вдруг сказал: «Но я не хочу с тобой разводиться». Спрашиваю: «А кто предлагал-то? Ты же сам». «Нет, — возмутился, — я только тебя люблю. Но я же писатель (он хорошо писал, мне казалось, даже прекрасно), мне эти ощущения были нужны для впечатлений…»

И все же, я считаю, первый муж сделал для меня много хорошего — учил читать стихи, играть на гитаре. А главное, Миша сыграл огромную роль в моей судьбе, ведь именно ему предложили сценарий «Большой перемены», где он должен был играть роль Ганжы. Прочитав, Миша попросил меня отвезти сценарий на «Мосфильм». Я повезла. И в дверях столкнулась с режиссером картины Алексеем Александровичем Кореневым, который посмотрел на меня и сказал: «Приходите сегодня на репетицию». А мужа, в результате, не утвердили, роль Ганжи сыграл Збруев… Мы прожили с Мишей четыре года. Самое светлое воспоминание этого периода — Мишина мама. Удивительная, необыкновенная, добрейшая женщина. Даже когда мы с ее сыном уже расходились, а я заболела, она приходила — лечила меня, кормила… А вот свекор не любил, раздражала я его почему-то очень сильно. Но Валентина Павловна постоянно меня защищала. Отец Миши сделал для сына комнату в коммуналке — чтобы мы могли жить отдельно, но так получилось, что прописали туда первую меня, потому что Миша в это время служил. Вскоре после развода я, несмотря на то что была прописана, собрала свои вещи и ушла. И в результате осталась без жилья, потому что не нашелся умный человек, который сказал бы: «Света, немедленно выпишись, и тебе в театре дадут общежитие». Но Ушаков, директор МХАТа, где я стала работать после окончания института, наоборот, вызвал меня и уговорил не делать этого: «Ты только не выписывайся, и мы тебе непременно дадим жилье». Таким образом, я оказалась с московской пропиской, но без метра площади и без права проживания в общежитии. И два года, до отъезда в Ленинград, болталась по чужим людям — низкий поклон им за то, что давали мне пристанище.

— В Ленинград вас пригласили в БДТ?

— Нет, я поехала на кинопробу к Виталию Мельникову, на картину «Старший сын». И там познакомилась с оператором Векслером, впоследствии ставшим моим мужем. (Юрий Векслер снял множество картин, среди которых «Женитьба», «Пацаны», «Зимняя вишня», «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». — Прим. ред.). Внешность у Юры была убийственная — меньше меня ростом, рыжий, худой, лопоухий, веснушчатый… Явно не мачо. Да еще старше меня на 10 лет. Не знаю, что со мной произошло. Солнечный удар — и все. При этом Юра совсем не был готов к такому развитию событий — у него в тот момент был серьезный роман с другой женщиной... Летом начались съемки. Я приехала. В этот момент у Юры с его возлюбленной случился какой-то раздор. Не из-за меня, но он в результате пришел ко мне и какое-то время оставался со мной. А потом опять вернулся к ней. Я поехала в Кишинев, перед отъездом сказав ему: «Позвони мне». Он ответил: «Я люблю ее». Но я не отступилась: «Ты любишь только меня и будешь любить всю жизнь. Вот мой кишиневский телефон и адрес». Через месяц Юра позвонил и сказал: «Приезжай». Я призналась: «У меня нет денег». Он говорит: «Завтра в девять зайди на почту». Зашла, получила денежный перевод и первым же рейсом улетела в Ленинград. Вскоре позвонила домой художественному руководителю МХАТа Олегу Ефремову и сказала: «Я ухожу из театра». Он в недоумении: «С ума сошла?!» «Я замуж выхожу», — говорю. «За кого?» — «За Векслера». — «За Векслера? — Пауза. — Выходи!» Олег Николаевич работал с Юрой на картине «Здравствуй и прощай» и хорошо его знал… Несмотря на мое заявление, замуж меня Юра не звал. На эту тему говорил только одно: «Давай подумаем». Но как-то же я должна была объяснить Ефремову свое решение остаться в Питере. А решение я приняла. При том что у меня в Ленинграде ни работы не было, ни жилья. А документы вообще оставались в Москве. Но вот ведь как бывает: через полтора месяца мне позвонила секретарь Товстоногова Елена Даниловна и пригласила к нему на беседу. Я пришла, и Георгий Александрович сказал: «Предлагаю вам поработать на договоре в экспериментальном спектакле «Фантазии Фарятьева» на Малой сцене. Сыграете роль — останетесь в труппе, нет — расстанемся друзьями. Согласны?» Я сказала: «Согласна». И с той поры связала свою судьбу с БДТ…

С Юрой мы прожили вместе 14 лет. Оба очень хотели ребенка, но у меня были серьезные проблемы со здоровьем. Пришлось долго лечиться. Наконец я все-таки забеременела. Беременность протекала крайне тяжело. А где-то через месяц, 9 декабря, у Юры случился инфаркт. Его забрали в больницу, а мне врачи сказали: «Забудьте о муже, если хотите сохранить ребенка». Я сохранила обоих. Как мне это удалось, сейчас не понимаю. Нечеловеческими усилиями справлялась. Когда Юра лежал в больнице, возле меня никого из родных рядом не было, помогали в общем-то чужие люди. Зато была угроза выкидыша и неотремонтированная, в полной разрухе квартира. И чужой город. И друзья только Юрины. Я сама занималась капитальным ремонтом квартиры, одновременно ходила к Юре в больницу и параллельно консультировалась у врачей, спасая нашего ребенка… Только Юра пришел в себя после первого инфаркта, у него случился второй — 19 мая. От пережитого стресса у меня начались преждевременные схватки. Пришлось лечь в больницу на сохранение. 60 уколов мне сделали в живот — нервные импульсы отключали от ребенка, чтобы мой организм не выкинул его. Справилась. 14 августа 1981 года, шесть лет спустя после моего переезда в Питер, в результате тяжелейших родов Митя все-таки появился на свет. А на следующий день за ним приехала детская реанимационная машина — во время родов ему сломали ключицу, и у него была асфиксия (удушье. — Прим. ред.). Он лежал весь в трубочках в кувезе (аппарат с искусственным микроклиматом. — Прим. ред.). Как раз когда Митьку забирали в реанимацию, в роддом приехал Юра. Увидев, что медсестры оформляют документы на вывоз ребенка, спросил: «Вы, случайно, не Крючкова везете?» Они говорят: «Крючкова. А вы папа? Видели уже вашего сына?» — «Нет, — говорит. — Еще не видел, но уже от него обалдел…» С этого момента Юра вместе с Лешей Германом (устроившим, кстати, меня в роддом) и оператором Валерой Федосовым стали добиваться, чтобы меня положили в палату вместе с сыном. Это сейчас все позволяется и даже приветствуется, а тогда такое было почти невозможно. В итоге мне все-таки разрешили остаться с сыном. Дали жуткую драную раскладушку — с одной стороны брезент был почти полностью оторван от каркаса. А мне в течение месяца после родов нельзя было сидеть — могла только стоять или лежать. Но лежать на этом развороченном ложе оказалось невозможно. Всякий раз, пока я пыталась хоть как-то пристроиться, пора уже было вставать, кормить ребенка. Поэтому круглые сутки я находилась на ногах. Думала, умру от усталости и невысыпания… К моменту нашего выхода из больницы приехала мама. Как только я вошла в квартиру, сразу почувствовала: дома мама. Все прибрано, у моей кровати пушистый коврик для ног, еда приготовлена, целебные травки заварены... Мама любила Юру, очень хорошо к нему относилась. Но однажды именно в связи с Юрой у нас произошел серьезный конфликт. Виновата в нем прежде всего была я. Очень сильно тогда обидела маму. Повод был пустяковый, но я спровоцировала маму на то, чтобы она сгоряча сказала: «Или я, или муж!» Я ответила: «Конечно, муж». Мама повернулась и уехала…

Когда Мите было два года, я во время съемок получила тяжелейшую черепно-мозговую травму. Долго лежала в больнице, потом в течение двух лет еле передвигалась, работать совсем не могла. Это было полное выпадение из профессии. Сказать, что внутреннее состояние было подавленное, — ничего не сказать. Оно было чудовищное, боялась совсем сломаться...

— Ребенок сблизил вас с мужем?

— Наоборот. Юра стал очень ревновать меня к нему. Во всем. В результате это и явилось поводом для развода, несмотря на то что я очень сильно любила мужа. Он был необыкновенным человеком: прекрасно рисовал, великолепно разбирался в мировой живописи, в нем был несомненный режиссерский талант. Его любили артисты, и все они бывали у нас дома. Каждую свою роль я делала с Юрой. Обсуждала с ним абсолютно все, слушала его открыв рот. Он сформировал меня, он был моим духовным отцом. Поэтому, несмотря на его постоянные вспышки ревности, я ни за что не ушла бы от него, если бы он сам не начал настаивать на разводе. В конце концов, после его очередного «давай разведемся», я сдалась и сказала: «Давай». Вот этого он не ожидал. А я понимала: если он уйдет, для меня здесь, в этом городе, все закончится, я останусь одна, в изоляции. Думала, что без него умру. Просто уверена была в этом. Но получилось наоборот, Юра ушел и… не смог жить без нас. Без меня и без Мити. Не сумел. Умер через полтора года. А незадолго до этого сидел в Доме кино и говорил друзьям: «Моя семья — это Митя и Света». При том что за пять месяцев до смерти зачем-то оформил отношения с какой-то женщиной. Но я знаю, это было сделано формально, назло мне. Потому что я тогда уже жила с Сашей и у нас родился ребенок.

— А как вы встретились с Александром?

— Пришла с Митей — тогда ему было около восьми лет — и с Ларисой Гузеевой пообедать в закрытый ресторан. Сидели, разговаривали. Сын поел, послушал наше девичье щебетание, и вскоре ему это надоело. Пошел осматривать зал. А там везде ружья охотничьи висели, чучела какие-то… И где-то в темноте за столиком сидели двое мужчин. Митя походил по залу да к ним и присоседился. И часа два, наверное, о чем-то с ними разговаривал. Потом подвел к столу одного из тех мужчин и сказал: «Мама, познакомься, это дядя Саша. Он этот ресторан сделал сам, своими руками». Дядя Саша подсел к нам, разговорились. И когда он сказал, что родился 22 июня, я подумала: «Понятно, хотел познакомиться, а не знал как. А тут выяснил через сына, что у меня тоже день рождения 22 июня». Но человек показал мне свое морское удостоверение, в котором была указана именно эта дата. Более того, и год у нас по гороскопу оказался одинаковый — Тигра, только с разницей в 12 лет (Саша моложе меня). Из ресторана вышли вместе. Проводили Ларису, пришли ко мне и… (с улыбкой) вот уже 20 лет не расстаемся... В самом начале нашей совместной жизни я как-то вечером отдыхала у себя в комнате, в то время как Саша в соседней читал Мите книжку. И вдруг слышу, сын говорит: «Я хочу, чтобы ты был моим папой…»

— Тогда вы и решили выйти замуж за этого человека?

— Я просто живу с человеком, пока живется. А с Сашей какое могло быть замужество? Он вообще тогда был женат, правда, не жил с женой уже год. Однако у него были отношения с какой-то другой женщиной, которые после нашей с ним встречи сошли на нет… Вскоре я уехала на гастроли в Германию, где обнаружила, что беременна. Решила, что рожать буду в любом случае, независимо ни от чего, в том числе и от реакции Саши. Но он, когда я сообщила ему о том, что жду ребенка, сказал просто: «Вот и хорошо…» Эта моя беременность была еще тяжелее, чем прежняя. Опять угроза выкидыша. Лежала в больнице, вообще не вставая, — строго на спине, даже на бок запретили поворачиваться. Мне кололи гормоны, я поправилась на 38 килограммов… Все это время Митя был с Сашей. А когда меня на неделю отпустили домой, с условием — лежать, я лежала, а Саша ухаживал за мной, делал уколы… И именно тогда умерла моя мама. Она очень тяжело болела. Мало того что имела инвалидность из-за тяжелой формы гипертонии, у нее еще был рак. Дважды ее оперировали, но спасти было невозможно. Умирала мама на Майиных руках… Я не говорила ей о разводе с Юрой, но в декабре послала фотографию, на которой я, уже с большим животом, стою вместе с Сашей, а Митька обнимает меня за живот. И написала: «Мама, у меня другой муж, и я жду ребенка». Она порадовалась за меня и очень ждала этого события. Не дождалась… Когда я узнала о маминой смерти, мне хотелось выть от горя. Но плакать нельзя было. И успокаивающее пить нельзя. И из дома выходить нельзя. Даже на похороны я не могла поехать… Мама ушла из жизни 20 января 1990 года, а Сашка появился на свет 17 апреля. И вот ведь поразительная вещь — прямо перед рождением Мити ушла из жизни моя бабушка. Словно они место освобождали для моих детей.

— Начав жить семейной жизнью с Александром, вы в нем не разочаровались?

— Да что вы! Наш ребенок вырос на Сашиных руках. Когда я вышла из роддома, мне нельзя было его поднимать. А Саша и пеленал, и кормил, и купал. Не случайно же первое слово маленького было «папа»… А когда сыну исполнилось три месяца, Саша вообще остался с ним один, потому что я уехала деньги зарабатывать. К сожалению, обстоятельства потом так сложились, что сыну пришлось до трех лет жить у родственников мужа в деревне. В 1991 году, когда ему было девять с половиной месяцев, мы с мужем попали в автомобильную аварию — на гололеде нас очень сильно закрутило, потом выбросило на обочину, и мы на скорости 90 километров в час стукнулись багажником о столб. «Жигули» буквально сжались в гармошку. Сиденье вырвало с мясом, и этим сиденьем ударило меня по голове. Саша чудом не пострадал. Случайно мимо проезжала «скорая», которая и забрала меня в больницу. Там мне сказали: «Ничего у вас нет, идите домой, артистка». Знаете, есть врачи-боги, а есть врачи-убийцы. Эти были из второй категории. К счастью, какие-то молодые девочки-медики предложили подвезти меня на своей «скорой». В дороге они разговаривали между собой, а одна из них вдруг оглянулась, взглянула на меня и закричала: «А-а-а!!! Срочно в больницу!» Я говорю: «Ни в коем случае, только домой». А она: «Невозможно, у вас сейчас судороги начнутся». Оказывается, у меня голову уже разнесло в два раза, лицо растянулось до неузнаваемости. И все-таки я упросила привезти меня домой — там нашла телефон замечательного доктора Жукова, который занимался мной со времени той травмы 83-го года. Повезло: его бригада как раз в тот день дежурила. Они прислали ко мне специализированную неврологическую «скорую», врачи которой возились со мной четыре часа. Откачали, а потом отвезли в клинику...

На следующий день в восемь утра кто-то позвонил Саше и, не представившись, позвал меня к телефону. Муж объяснил, что я в больнице. «Очень хорошо, — сказали ему, — передайте ей, что отныне она свободна от всех своих ролей». «Кто это говорит?» — спросил он. И получил ответ: «Из театра». Какими же злыми бывают люди! Однажды Товстоногов мне сказал: «Светланочка, вы получаете главные роли и прекрасно их играете. И хотите, чтобы вас за это любили?» Прав был. Не любили меня. На дверях квартиры слово «сука» писали. А Саша эти надписи стирал… Он удивительный, редкий человек. Как Джек Лондон, все попробовал в жизни, владеет, мне кажется, всеми существующими в мире профессиями. Кем только не был: и матросом рыболовецкого флота, и барменом-буфетчиком, и барабанщиком, и посадчиком металла, и реставратором музыкальных духовых инструментов, любые ремонтно-строительные специальности в совершенстве знает… Наша квартира — целиком и полностью Сашино творение. Он и архитектор, и дизайнер, и технолог, и исполнитель всех работ.

— От многих женщин мужья уходят после того, как их жены полнеют. А вы говорите, что после родов поправились на 38 килограммов. Неужели Александр даже не настаивал на том, чтобы вы вернули прежнюю форму?

— Меня же гормонами кололи. Причем это не первое гормональное вмешательство в мой организм. Да и разве это главное в отношениях людей?! За 20 лет совместной жизни мы с Сашей стали уже кровными родственниками… Но при этом, честно признаюсь, я не знаю, что будет дальше. Никаких гарантий ведь нет. Не исключаю, что завтра он бросит меня и уйдет к другой. Все бывает в этой жизни, ведь истоки человеческих страстей непредсказуемы. Так что внутри себя я готова ко всему.

— А к тому, что ваши сыновья, повзрослев, уйдут из дома, вы внутренне сумели себя подготовить?

— Я очень тяжело переносила период их взросления. Поначалу плакала, мне было очень плохо. Привыкла же, что мальчики всегда со мной, что мне необходимо о них заботиться. Но жизнь диктует свои условия… Саша сейчас еще, можно сказать, с нами, хотя и живет отдельно. Он учится на втором курсе Санкт-Петербургского музыкального училища имени Мусоргского на отделении народных инструментов по специальности «классическая гитара». Благодаря ему я многое узнала о классической музыке и о музыке вообще. Мы теперь вместе с ним делаем концертные программы. Причем он выходить на сцену не собирался. Но так получилось, что в 2006 году мне пришлось перенести две операции и пережить клиническую смерть. И когда я вышла из больницы, денег у нас совсем не осталось. Нужно было зарабатывать. В ночь перед концертом мне стало плохо, но отменять его значило лишиться заработка. И я попросила сына: «Саша, помоги мне. Выйди, пожалуйста, к зрителям, поиграй что-нибудь». Он согласился. Предложил мне гитарные произведения, под которые можно читать стихи. Перед началом выступления я сказала: «Если мне станет совсем худо, я уйду, а ты дальше играй что-нибудь один». Это было 27 марта 2006 года. Те, кто присутствовал на концерте, потом говорили: «Какая у вас замечательная программа!» С тех пор мы с сыном работаем вместе. Саша — абсолютный альтруист, в первую очередь думает о ком-то, а в последнюю — о себе. Я понимаю, что с такими качествами ему будет очень тяжело в жизни, из-за чего и нервничаю. Наверное, я плохая мать, все не так делала в жизни. Нужно было быть расчетливой, строгой, обдумывать каждый свой поступок, а не следовать только велению сердца. И не столько воспитанием детей следовало заниматься, сколько дрессурой и приучением к тому, что жизнь — штука жестокая. А я любила своих сыновей безгранично, безмерно. И возможно, этим вредила им. Потому что получились они у меня с плохой сопротивляемостью. Не умеют лгать, кланяться, приспосабливаться. Трудно им... Митя три года назад женился на француженке и сейчас живет во Франции. Девочка, на которой он женат, — художница, окончила Высшую школу искусств. Работает по договорам, выставляется в галереях, у нее есть свой интернет-магазин, но постоянной работы пока нет. Митя, к сожалению, тоже не имеет постоянной работы. Эмигранту найти ее вообще очень трудно, хотя сын прекрасно владеет компьютером, одинаково хорошо говорит по-русски, по-французски и по-английски, пишет на английском языке замечательные стихи. Кроме того, он снял во Франции 10 фильмов как звукорежиссер. Сочиняет музыку, ни на кого не похожую, его диски даже продавались в модных французских магазинах и выходили по продажам на 9-е место. (Со вздохом.) Но за все за это он получил три копейки, а серьезных заработков по-прежнему нет.

— Вы не чувствуете себя счастливым человеком?

— Как раз чувствую. Вернувшись три раза с того света, я научилась жить сегодняшним днем и радоваться тому, что у меня есть. Многое переосмыслив, поняла главное: в этой жизни ценно одно — сама жизнь. А значит, каждый день должен быть максимально наполнен. Вот я и стараюсь успевать все делать по максимуму…