Трещина в ВАЗе

Завод торжественно вернулся к пятидневной рабочей неделе после года четырехдневки, но праздника не получилось: в ближайшее время будут уволены 740 человек, «не занятых в основной производственной деятельности» предприятия

Напомним, что за три последних года ВАЗ сократил почти 17 000 рабочих и служащих. Всего в городе живет около восьмисот тысяч. Тольятти недавно официально признан моногородом, а неофициально там всегда все крутилось вокруг автозавода: жизнь, смерть и деньги.

Тольяттинцы не верят в 740 человек; на заводе говорят, что сократят минимум две тысячи. Николя Мор выступил с опровержением: «Мы не собираемся запускать какой-то серьезной программы по сокращению персонала», — сказал президент ОАО «АвтоВАЗ» и пообещал каждому уволенному подыскать новое место работы. В это тольяттинцы тоже не верят.

Очень сложно, почти невозможно поговорить с кем-нибудь из уцелевших заводчан, все они связаны подписками о неразглашении коммерческой информации, все они держатся за рабочие места и боятся увольнений. Только длительное личное знакомство делает вероятной беседу такого рода, да и то — с массой условностей.

— На самом деле очень легко вычислить, кто я, если ты напишешь, что мы вместе учились. И уточнишь, где, — говорит мой собеседник. Он это говорит по телефону. Я пытаюсь назначить встречу. Собеседник не очень хочет.

— Я запутаю всех, — обещаю я, — скажу, что ты преподавал мне на бухгалтерских курсах.

— Ты напишешь, — не сдается собеседник, — сколько и какого пола у меня детей, и все сразу поймут.

— Я навру! У тебя будет как будто бы четверо детей, и все — девочки.

— Только не четыре девочки! — пугается собеседник. — Тогда все решат, что я — инженер с соседнего участка, его уволят, а это будет подло. Не приезжай. Нечего мне тебе сказать.

В итоге я все-таки еду в Тольятти, где должна буду отыскать сначала вазовский дворец культуры и где-то рядом с ним паб «Ведро гвоздей». Дворец культуры громоздкий, похож очертаниями на мавзолей Ленина, только больше и безобразнее.

«Ведро гвоздей» оформлено под английскую телефонную будку — красный фасад и стилизованные окна. У входа — музыкальный автомат. Балки темного дерева, чугунные батареи с растительным орнаментом. Пол-литра пива — 400 рублей. Гренки с чесноком — семьдесят. Куриные грудки — триста.

В заведении пустынно. У стойки сидит девушка в бейсболке козырьком назад. Говорит бармену, что если сегодня ей не переведут зарплату, придется на выходные ехать к бабушке в Жигулевск. «Надо же что-то есть», — говорит она.

Появляется мой товарищ, по-шпионски озираясь, вместе с неизвестной женщиной в мохеровой старинной шапке, такие раньше любили медсестры в детских поликлиниках.

— Я вот подумал, — оживленно говорит, — что не буду с тобой общаться. Не нужно мне это. Мне каждый месяц двенадцать тысяч за ипотеку платить, и это еще на пять лет. Через пять лет приходи!

Я от негодования заикаюсь.

— А какого черта я тащилась в Тольятти ваш дддурацкий?

— А вот Лена! — товарищ радостно пихает ко мне женщину в мохеровой шапке. — Лена Серегина. Ее все равно уже уволили. В прошлом году. Она тебе все и расскажет. А я пойду. Мне, если честно, даже сидеть с тобой страшно.

— В позапрошлом меня сократили, — говорит меланхолично Лена Серегина. — Сначала в сорок девятый цех перевели, разнорабочей. А я ведь квалифицированный специалист, пятнадцать лет на конвейере кузова окрашивала. Весь технологический процесс наизусть знаю. Предварительная обработка, нанесение функциональных слоев, нанесение покрывных материалов. Электрохимический ряд напряжений металлов хоть сейчас нарисую! А разнорабочая — это вон мусор убирать. Запчасти разгружать. Утилизировать брак. Ну и зарплата, конечно. Гораздо ниже.

Лена горячится:

— Я на грунтовке старшей по смене стояла! По сорок тысяч поднимала! Еще и за профмастерство доплачивали. Дополнительные талоны на питание. Тридцать рублей за обед вычитали, девяносто завод доплачивал, а по дополнительным можно было второй обед взять, или сметаны домой, или масла.

— Сейчас профмастерство режут, — говорит тайный товарищ. — Индивидуальные показатели то есть. Бригадир прессового производства рассказывал, у них в прошлом году 966% профмастерства за квартал делили на 40 человек. Сейчас осталось — 860%. К концу года не останется вообще ничего. А «Индустриальный парк»? У нас же как, выдавливают с завода в «дочки» и прочую дребедень. Некий «Индустриальный парк». Что такое, никто толком не знает, но всем женщинам в декрете, во-первых, предлагают продлить его на лишний год или говорят: «Мы вас переводим в Парк», они кивают и соглашаются. А там — неквалифицированный труд, какие-то малярные работы. Зато трындят, что средняя зарплата на ВАЗе — 35 тысяч!

Из газеты «Волжский автостроитель», вакансии для внутреннего перевода из незагруженных цехов в функционирующие:

Литейщик МЛД, обрубщик в МтП. Режим работы — трехсменный. Средняя заработная плата 23–25 тысяч рублей. Обращаться в корпус 20, каб. 317.

Маляр в ППИ. Режим работы — двухсменный. Средняя заработная плата 22 тысячи рублей.

Слесарь МСР, наладчик, термист ТВЧ в МСП. Режим работы — двухсменный. Средняя заработная плата 19 и 21 тысяча рублей.

Лена просит пива. Сто лет не пила. Третий год Лена работает в цветочном киоске в Старике (Старый город, тольяттинский сленг). Третий год не может согреть руки — тянет ко мне красные озябшие пальцы. Пальцы заметно трясутся. Суставы распухли. Приходится по восемь часов крутить букеты в холодном помещении, в холодной воде.

— Противно, конечно, — говорит Лена, — раньше гордилась собой, рабочий человек, сама себе хозяйка. По городу ходила как по своей квартире! Все тут было мое, мой завод. Даже в троллейбус садилась как в карету. А сейчас от моего дома до проходной всего один маршрут остался. Тринадцатый номер. Стояла, ждала. На маршрутке транспортные карты не принимают.

— Да ты легко отделалась, — говорит мой товарищ. — Работу нашла. Цветочки, лепесточки. А Славка вон…

Они молчат как-то особенно. Славка, классный сварной, два года назад сокращенный заводом «по согласованию сторон», подался работать вахтовым методом куда-то под Сургут. До места службы добирался на электричке.

— Напился, попал под поезд, ампутировали обе ноги, — говорит Лена.

К нам за стол садится мужчина в залихватской бандане поверх седеющих волос. Мужчина говорит, что простите, но он подслушал. В этом городе, говорит, все разговоры про завод:

— Я сам пятнадцать лет инженером проработал. С 91-го по 2006-й. Сумрачные воспоминания, проходная система, тупизм, опоздание на 2—3 минуты каралось, а потом целый день протирание штанов. Огромные дикие толпы рвались в столовую, успеть сожрать свое и чужое. Столовые — огромные стекляшки, размером с концертный зал, столы в длинные ряды. Талоны на обед за копейки. В КБ — длинные ряды кульманов, тетки, тянущие время до пенсии… Ознакомился, понял, что я один с компом всю их месячную работу (60 человек) могу сделать за день. Но это было никому не нужно, жесткий прессинг, как в змеином логове.

Бандитов помню на конвейере, что машины делили между собой, — ставили маркерами метки на лобовое стекло, столбили… Перед ними расшаркивались начальники вазовские. Работники, когда получали машину по очереди, отслеживали автомобиль по конвейеру, платили на каждом шагу, чтобы собрали как надо, поставили хорошие запчасти.

Мой товарищ говорит неожиданно смело, будто и не тайный здесь резидент:

— АвтоВАЗ, да и город, себя изжили давно.

— Внутри завода спокойно, за забором страшно, — вторит мужчина в бандане, он представляется: Айрат. — Вот за что еще не любил завод — все живут в страхе. Уволят, подсидят, уволят, подсидят. В благополучные времена там, конечно, было лучше, чем где-либо, — социальная защищенность, детские сады, путевки… Но сейчас вазовцы держатся за работу уже от безысходности.

— Не все удерживаются, — говорит Лена и одним большим глотком допивает пиво.

Пресс-служба АвтоВАЗ сообщает, что по итогам 2016 года убыток предприятия по международным стандартам финансовой отчетности составил 44 миллиарда 800 миллионов рублей.