Два рассказа Валерия Рыженко...

ЧТО ЕЩЕ НУЖНО ЧЕЛОВЕКУ?

   Дорога. ..Дорога… Что может быть лучше, когда ты несешься по ней на машине, да еще один.

   Под конец весны я, когда бывает время, люблю ездить в Ростовскую область, станица Обливская. К теще. Марии Моисеевне и Иван Яковлевичу. Тесть.

   Тысяча верст. С отдыхом 12 часов.

   По пути мелькают лески, озера, пруды, речки. Деревушки, поселки, посадки. Бабушки на лавочках со столиками, а на столике, цветы, овощи, фрукты. Словом все то, чем богата Россия.

   Порой дорога чистая. Без машин. Ну, что втопим. С ветерком. Стрелка спидометра зашкаливает. Ну и хрен с ней. Зато, как несешься. Руку в окошко высунешь. Ладошкой ловишь ветер. А он бьет с такой силой и кажется, что ветер проносится мимо тебя, а машина стоит на месте.

Устал. В спину не толкают. Над ухом не гудят. Завернул к речке. Вышел из машины, потянулся, оглянулся. Кругом никого нет. Разделся до голыша и в речку. И на спине поплаваешь, и кролем, и брасом. Полотенцем не вытираешься. Мокрым - в брюки. А потом в машину. Вперед. Замелькали фуры. Тягостно тянуться за ними. Посты ГАИ знаю. Пошел. Змейкой петляешь между тяжелыми фурами.

   А вот уже и Обливская. Элеватор- самое высокое здание в станице. Раньше, когда сыновья малыми были, я говорил им: видите вон элеватор, на нем баба сидит и руками машет.

   С федеральной трассы и на станичную. Проскочил мост. ГАИ. Не останавливают. Знают. А вот и дом.

   Двор большой. Самое удивительное и что я редко встречал, чтобы дом стоял в центре двора. Обычно, дома прижимают к заборам. Кроме дома вдали банька, летняя кухня, беседка, омшаник, гараж, колонка, а возле колонки громадный котел, под завязку заполненный водой.

   На порожках Мария Моисеевна. 85 годков, а юркая, подвижная. В молодости была самой лучшей портнихой в станице. Шила и костюмы, и свадебные платья. Рядом с Марией Моисеевной Иван Яковлевич. Годками тот же. Раньше работал начальником милиции. Сейчас пенсионер.

   Пообнимались, поцеловались. Поспрашивали: как внуки. Внуки для них самое дорогое. Ответ всегда один: все хорошо. Дальше что? Иван Яковлевич моргает. Понятно. К столу. Выпить.

- Ты это побыстрей давай, - говорит он. – А то я тут за твои 12 часов высох. Самолет купи.

- Так, где же я денег столько возьму.

     Иван Яковлевич готов на все.

- Дом продам.

- Жить, где будешь?

- В омшанике.

              В омшанике Иван Яковлевич разводит пчел.

- Думаешь, что я с пчелами не уживусь. С этой ужился, а с пчелами и подавно.

              Последние слова слышит Мария Моисеевна.

- Вот с завтрашнего дня и в омшаник, а мы с Валеркой посмотрим, каким ты оттуда вылезешь после ночки.

- Эх, мать. Если я после ночки с тобой нормальным вылазил, думаешь, что после ночки с пчелами не нормальным вылезу?

- Вот старый дурень.

            На дурня Иван Яковлевич не обращает внимания и толкает меня под бок.

          Привычку он мою знает. Я бегу к котлу возле колонки. Открываю кран. Вода хлещет, как из брандспойта. Усталость проходит. А чтобы посвежее, так это мигом. Я подставляю ведра под колонку, Иван Яковлевич усердно качает. Сил не жалеет. Выпить поскорее хочет. А я обливаюсь холоднючей водой. Наконец он бросает качать, кричит: мать, полотенце давай быстрее, а то Валерка замерзнет.

- Ты не за Валерку беспокоишься, - отвечает теща, - а за стакан.

       Перекличка продолжается не долго. Идем в кухню. А на столе, Господи, все огородные щедроты. Редиска, лук, чеснок, помидоры, огурцы. И свежие, и соленные. Яблоки моченные, арбузы соленные. Капуста квашеная. Перец горький. Перец сладкий. Ух. Так и заглотнул бы все. На плите шипит и шкворчит.

     Иван Яковлевич – натура широкая. Мелкоту не любит. Из шкафа мигом двухсотграммовые стаканы на столы. Чего мелочиться.

- Ты что старый, одурел, - говорит Мария Моисеевна.

         Иван Яковлевич за словом в карман не лезет. Не таков он. Всю войну прошел. Пушку до Берлина тащил.

- Парень, тыщу верст промотал, а ты что по сто граммов хочешь ему дать. Наливай, Валерка.

- Так он же промотал, а не ты.

- Я переживал за него. А знаешь, что такое переживать. От переживаний еще больше устаешь. Подтверди, Валерка.

           Валерка подтверждает. Он не против стаканов. Захмелела голова. Песни не поем. Отпелись. Пошли разговоры.

- Как там в Москве? – спрашивает Мария Моисеевна.

-Опять за политику.

             Политику Иван Яковлевич посылает по- мужски.

- Она у меня в легких сидит.

   Осколки.

- У тебя, как с политикой, - спрашивает он меня.

             Мы с ним в этом отношении, как родные братья.

        Мария Моисеевна готовит баньку. Под вечерок в баньку. Ядреная она. Поддаем. Подливки и запахи из пива, кваса и прочего он не любит. Устилает полки сеном и лопухом.

         Вениками хлещемся от души. Березовыми, дубовыми, из крапивы. Да, каких только веников не делает Иван Яковлевич. Один раз даже сделал веник из шиповника. Правда, попробовал один раз и отказался. Колючим оказался, как будто раньше он этого не знал, но он -экспериментатор. Русский самородок. Один раз хотел к тележке, на которой мусор вывозит, мотор из запорожца приделать. Не получилось: нужно было запорожец в тележку переделывать. Так он тележку к запорожцу приделал. И вывозит мусор, хотя до свалки сотня метров.

- Ты сильнее, сильнее давай веничком, - кричит Иван Яковлевич. – Ударь, прижми и поддержи.

             Я сил не жалею.

- А теперь крапивой, крапивой, - кричит Иван Яковлевич. – Да с протяжкой.

          Отхлестались. Выскакиваем из бани. А там уже с десяток ведер с холодной водой. Эх. Пошло дело. Поливаем друг друга так, что мороз по коже бежит.

         Ведер оказывается мало. Мы бежим с Иван Яковлевичем к колонке. Заводим ее. Насаживаем на трубу шланг и тащим к бане.

- Да что ж вы черти огород топчите, - кричит Мария Моисеевна. - Вон дорожка. По ней и тащите.

- Ты, мать, не кричи, - огрызается Иван Яковлевич. – Помидоры свои жалеешь. Да мы завтра с Валеркой тебе не только помидоров насажаем, а даже шампиньонов. Чего захочешь.

              Мария Моисеевна машет рукой: черт с ними с помидорами. Зять приехал.

          Из баньки выходим, словно новорожденные. Куда? Дорога одна. За стол. Водку не пьем. Чай. Душистый, наваристый, с разными травами. Мария Моисеевна может делать. Ну, а после? На кровать. Теща перин натаскала, подушек.

Куча. Я все их на пол и сам туда. Один. Разделся до голыша, раскинулся, притронулся к подушке. И все. Даже не слышу, как Иван Яковлевич храпит. А храпит он так, что стекла вздрагивают.

        Утро. Солнце. Небо чистое. Голова, как свежее яичко. Куда? Хочешь под котел, хочешь на речку на велосипеде или на машине, а можно и пробежаться. Обычно на велосипеде и на речку.

            После речки зарядка.

          Я таскаю шланги, поливаю грядки, пока вода не начинает бурлить по всему огороду. Зарядка или, как говорит Иван Яковлевич, разминка, прошла отлично. Есть все основания для дальнейшего.

      Садимся за стол. Ни, ни. Ни грамма. Я собираюсь часа два на речку. А речка называется Чир.

      Выскочил из станицы. Степь. Куда не глянешь - степь. Только вдали виднеются деревья. Там пробегает Чир. Выбираю место. Здоровенная верба с качалками. Трамплин. Место глубокое, песок. Никого нет. Опять догола. Разогнался, взмыл ласточкой вверх и бух в воду. Покупался, повалялся в песке, а потом за раками. Наловил десятка три в ведро и назад к тестю и теще. В погребе уже ящик пива.

- Так, - говорит Мария Моисеевна и смотрит на мужа.

- Понял, мать, - говорит Иван Яковлевич. – Валерка. Поработать нужно.

           Я осматриваю двор. Так уже все построено. Что же еще придумает теща.

- Сеновал стройте. Корову и коз покупать буду. Сено заготавливать. Козье молоко – это лекарство. От него все болезни излечиваются.

         Спорить с тещей не нужно. Закроет погреб на замок и прощай пиво. Идем строить. А строим так. Иван Яковлевич берет скамейку, садится на нее и начинает.

- Тащи, Валерка, вот те доски. Теперь ставь их. Молодец. Правильно поставил. Бери молоток, гвозди и сколачивай.

       «Мать твою так, - говорю про себя, - он сидит. А я, вишь, должен вкалывать», но такие мысли быстро проходят, когда я смотрю на его голову. Седая, седая. Словом так работаем до вечера. Теща осматривает работу, делает замечания. Замечания исправляю я. Иван Яковлевич – начальник.

        После окончания работы – банька. Потом за стол и раки с пивом. Сидим, пока не появляются звезды. Выходим на порожки.

            А небо. Какое небо над Обливской. Все усыпано звездами.

            Иван Яковлевич смотрит на меня и говорит:

- Вот скажи, Валерка. Что еще человеку нужно?....

                   *************************************************

  НАДОРВАННЫЙ.

     (попытка – не пытка)

   Иван Фомич не то, чтобы здоровый, но не то, чтобы и больной. Он – инвалид первой группы. А почему он инвалид?

   Может быть, рассказать об этом, а, может быть, и нет, потому что кому-то станет интересно, а кому-то нет.

   Расскажем.

   До того, как стать инвалидом не какой-то второй или третьей группы, а первой Иван Фомич был как бы работником и как бы завгаром.

   Для водителей он был хорошим работником, а для вышестоящего начальства плохим завгаром, потому что, когда на работе была запарка, Иван Фомич садился за баранку и отматывал по сотни верст, а когда на работе не было запарки, вышестоящие вызывали его и пытались отмотать от него, но не сотни верст, а просто сотни.

   Иван Фомич так бы и остался и хорошим работником, и плохим завгаром, но что-то не ладное стало твориться с провинциальной  властью.

   В один день иногда оказывалось сразу две власти. Одна власть, собирая чемоданы, оставалась в кресле и давала указания, распоряжения, а другая власть уже подъезжала с собранными чемоданами и по дороге тоже давала, но уже свои указания и распоряжения.

   Иван Фомич никак не мог разобраться, какая же власть была законной, а какая незаконной, потому что получал в день по нескольку указаний, как от одной власти, так и от другой, а так как указания не согласовывались друг с другом, то Иван Фомич и надорвался головой.

   А с надорванной головой никакой власти не угодишь, потому что у каждой власти есть своя голова. Вот поэтому и угодил Иван Фомич в больницу.

   В больнице он попал еще в больший переплет, потому что больница была, как бы государственной, так как все врачи оставались на своих местах и как бы частной, потому что все врачи, хотя и оставались на своих местах, Ивану Фомичу сказали, что за свое место он должен платить.

   Иван Фомич вначале заикнулся, что с надорванной головой он не сможет деньги достать, нужно бы вначале ее вылечить, на что лечащий врач не то, чтобы сказал, но и не то, чтобы промолчал: дескать, головы разные бывают, одну голову можно вылечить, другую нельзя, а это зависит от того, как голова соображает, а так как Иван Фомич с надорванной головой не мог соображать, то его и попросили.

   Оказался Иван Фомич дома, а дом у него, как бы дом – крыша над головой и как бы не дом, потому что его крыша была втрое раз меньше крыши соседа.

   Задумался Иван Фомич. Голова – то хотя и надорванная, а желудок-то не надорван, без расстройства и трещин.

   В больнице, как бы худо и как бы не худо, но кормили. Утром – каша овсяная, в обед - борщ свекольный, вечером – чаек. На следующий день – утром чаек, в обед – борщ свекольный, вечером – каша овсяная.

   Решил Иван Фомич на провинциальную власть налечь, да вот беда. В один день власть одна. Выслушает, пообещает: завтра приходите, решим. Завтра власть уже другая. Выслушает, пообещает: приходите завтра, а если Вы недовольны, то ищите вчерашнюю власть.

   Замотался Иван Фомич между вчерашней и завтрашней властью и вдобавок к надорванной голове надорвал и ноги. Они как бы и здоровые, потому что до туалета можно дойти и как бы не здоровые, так как из дома не может выйти.

   Начал Иван Фомич еще крепче думать. Ну, как с надорванными ногами к высшей власти добраться? Куда с надорванными ногами пойдешь? Додумался. К ручке и листку бумаги.

   Решил он установить почтовую связь с самой высокой властью. А высшая власть в то время была, как бы хорошая, потому что письма от Ивана Фомича она читала и как бы не совсем хорошая, потому что не отвечала, так как таких, как Иван Фомич было много, а власть одна. А так как власть одна, а вокруг нее все фомичи, разве найдешь столько бумаги для ответов.

   Почтовая переписка не то, чтобы добила Ивана Фомича, а просто добавила к надорванной голове, надорванным ногам еще и надорванные руки, и надорванные глаза.

   Куда с таким грузом пойдешь? Ну, кому ты нужен?

   Стал Иван Фомич, как бы еще больше думать и как бы меньше жить.