Федя

Был у нас паренёк в автобате, Федя Ляличкин, будёновку на башке носил зимой и летом, молчаливый, лыбился постоянно и пальцами щёлкал, как будто чечётку выбивал.

Дебилом считали его, но машину водил хорошо и слесарил мал мала, с шоферами тогда напряженка была, так что народ хоть его и сторонился, но служили вместе. Война куда деваться….

В первые годы войны напряжёнка была со всем. Машины для нужд армии в колхозах собирали, по сусекам скребли, за водителей тоже приходилось нашим офицерам чуть ли не драться, ведь толковых, бывших трактористов и колхозных шоферов старались в танковые войска забрать, мехводами, а нам доставалось уж, что придётся.

Когда и откуда к нам перевели Ляличкина, я уж и не помню, но был у нас такой фрукт. Чего только у нас про него не сочиняли, всякие шутки-прибаутки, а он не обижался, не злобливый был мужик. Выйдет поулыбается, папироску покурит, что то промурлычет себе под нос, да дальше за баранку. Чудак-человек.

В июле-августе сорок второго случай приключился, да такой, что после этого, больше Ляличкина дебилом и полудурком никто не считал.

Летом в степях у излучины Дона развернулась страшная битва, немец рвался на юг и активно применял танки.

Прорывы фронта были то там, то тут, сдержать крупные бронетанковые группировки немцев не было возможности, было такое ощущение, что снова настало трагическое лето сорок первого, всё как тогда: над головой постоянно весят их самолёты, а по полям поднимая пыль несутся их танки, немец такой же борзый, как прошлым летом, страшно одним словом было… Фронт спешно отходил к Сталинграду.

В разгар этих оборонительных боёв, мою машину и ещё три полуторки из нашего автобата направили на узловую станцию где немцы разбомбили рельсы и эшелон с хлебом и другой провизией, который спешно эвакуировали из областей, которые вот перейдут под контроль немца.

Стояла задача помочь разгрузить разбомбленный состав, нагрузить хлеба и провизии, которую удалось спасти, сколько влезет, вывезти в тыл, чтобы не досталась противнику. Сказали сделать до вечера максимально возможное количество ходок, если будет нужно возить всю ночь до рассвета.

Помимо этой задачи был приказ на обратном пути от станции заехать в станицу Чернышевскую, в которой должен был находиться тыловой госпиталь, эвакуировать из станицы медперсонал, медикаменты и раненных, сколько сможем, хоть на голове везите, но задачу исполните. На всё дали всего 4 машины, крутись как хочешь.

Когда добрались до станции, то выяснилось, что там уже стрельба, причём эшелон обороняют от местных, которые хотели провизию и хлеб по домам растащить.

Эшелон от мародеров оборонял приданный в охрану комендантский взвод, командир которого чуть ли не со слезами на глазах начал проситься с нами, я уж почти сжалился и хотел забрать его людей со станции, но тут в первый раз себя проявил до этого тихий Федя Ляличкин, он как гаркнул:

-Да вы, что белены объелись? Куда вас грузить? Набьем в кузов солдат значит хлеба меньше вывезем, а если бросить эшелон, то всё мародеры растащат. У нас приказ, у вас тоже приказ, мы возим, а вы охраняете, каждый занимается своим делом. Что захотели и нас и себя под трибунал подвести? Молодой лейтенант осёкся, опустил глаза и пошёл обратно к своему взводу.

Мы сначала удивились, какая это муха нашего дурачка укусила, что у него голос командный прорезался? Может нервы и суматоха там на него повлияли?

Но его активность была нам на руку, действительно, приказ есть приказ, нам ещё запаниковавших солдат тут не хватало, которые бы всё бросили и полезли грузиться в машины.

Нагрузили машины под завязку, только одну мою оставили полупустой, чтобы из госпиталя раненных было куда положить.

Когда мы въехали в станицу Чернышевскую, то выяснилось, что никакого госпиталя здесь уже как двое суток нет, эвакуировали их уже давно, здесь даже местных не было все убежали, да попрятались.

Как оказалось, обстановка быстро изменилась и станица эта стала не глубоким тылом, как мы думали и как нам говорили когда ставили задачу, а настоящим фронтом, так сказать на острие и пути следования немцев.

Мы ещё не успели разобраться в обстановке и решали, что нам делать, как над деревней появилось несколько звеньев «лаптежников» (имеет ввиду пикирующий немецкий бомбардировщик «Юнкерс-87»), так они всю деревню перепахали бомбами и мы разбежались по полям. Одну полуторку разнесло в клочья.

Не успели мы опомниться от бомбежки и в себя придти, как в деревню прибежали солдаты, меньше роты и две конных подводы притащили две пушки - «сорокопятки», солдаты начали спешно окапываться на краю деревни, кричали, что у них приказ до вечера «кровь из носа» стоять и держать рубеж, задержать немцев.

Окопаться никто не успел, даже пушки толком развернуть не успели, как станицу накрыло плотным минометным огнем, а потом на горизонте показались немецкие броневики и пехота.

В общем, что ту сказать, съездили мы в тыл за хлебушком называется…

Наших же солдат было буквально по пальцам пересчитать и половины роты наверное не наберется, полтора землекопа, полторы калеки.

Ребята, хоть молодые, духовитые, но было видно, что зубы у них постукивали, страшно умирать.

Как сейчас помню, жара, небо голубое, погожий денек стоял, отличный летний денек, если бы не война…

Было ясно, что не удержать этой горстке людей эту станицу, немцы ещё всей силой не навалились, так прощупывали оборону и силы обороняющихся, а уже было невмоготу, вокруг мины воют, пули свистят, что голову не поднять.

Одну пушку солдаты вроде развернули и начали стрелять, а вторую вместе с подводой и лошадьми прямым попаданием немецкой мины накрыло. Мы в панике забегали, в машины лезем, быстрее уехать хотим из этого пекла, успокаиваем себя тем, что у нас приказ важный, нам хлеб надо доставить.

Я уже вроде машину завёл, как ко мне подбежал Ляличкин, распахнул дверь, схватил меня за плечо и одним рывком выбросил из кабины. Он бегал от машины к машине и орал:

«Куда собрались? Стоять! Не видите, мужикам помочь надо, не сдюжат они! Стоять, сучье племя! Скурвились? Обтрухались вашу в бога душу мать??».

Мы его не узнавали, мы в этот момент нашего Ляличкина испугались больше чем немцев. Ей Богу.

Сначала он нас разогнал по ячейкам и маленьким окопчикам, которые успела нарыть себе пехота, даже не окопчики, а так лунка небольшая, чтобы лежать, насыпь земли только лицо и грудь закрывает.

Он полностью взял инициативу в свои руки, собрал у погибших бойцов винтовки и кое какие боеприпасы и раздал нам, каждого подвел к его позиции и велел держаться, что есть сил, сжать зубы и держать свой метр земли.

Бой шёл час или полтора, не знаю сколько, мне показалось, что вечность. За этот скоротечный бой и так небольшое число солдат ещё сократилось до жалкой горстки, которые были рассеяны по всей деревне. Немцы прощупали оборону, поняли, что в деревне есть бойцы и сходу сюда не ворваться.

Опять над головой повисли пикировщики и начали утюжить нас с неба. Потом пехота рассыпалась цепью и на горизонте возникли танки. Осколками посекло весь расчёт второй «сорокопятки», а ещё убило одного из наших – шофера Сашку Рындина.

Я расстрелял все патроны, которые у меня были на винтовку, не скажу, что прицельно стрелял, больше со страху, но мне казалось, что попал в кого то, хотя кто его знает. Не успел я перевести дух, а тут опять бежит сумасшедший Ляличкин в своей шапке будёновке и с бешенными глазами, тянет меня куда то.

Он притащил меня к пушке «сорокопятке», которая осталась без расчёта, но снаряды ещё были.

Федя Ляличкин помимо меня смог организовать ещё несколько красноармейцев, которые по идее вообще никак не обязаны были ему подчиняться, ни по званию, ни по роду войск, но он фактически стал руководить боем и людьми.

Сам он встал за панораму, мне он велел подавать снаряды, другому заряжать орудие, остальным занять позиции метрах в двадцати перед орудием и отсекать немецкую пехоту, которая была уже довольно близко.

Я бегал со снарядами, а пушка стреляла, я бегал, облевался потом, а пушка стреляла, не знаю куда и сколько он подбил или не подбил совсем, но она стреляла, а немцы всё никак не могли войти в деревню.

Я всё бегал со снарядами, наблюдал как их становится всё меньше и считал про себя, всё ждал, когда нас размозжит, раздавит, разорвёт, уничтожит...но это не случилось…

Звук двигателей и залпы раздались откуда то сзади, а закопченный и мокрый Ляличкин крикнул «Хорош», когда в ящике осталось всего два снаряда.

К станице сзади подходили наши, наши танки и пехота. Немцы свернули атаку и в тот день так и не взяли станицу.

Федя Ляличкин если и не удержал станицу, то сыграл значительную роль в этом деле, он помог горстке наших бойцов удержать рубеж. Он дал нам возможность, он заставил нас внести свою лепту, не дал нам струсить, не дал нам смалодушничать. Заставил нам вспомнить, что мы такие же солдаты.

Федя после этого стал пользоваться непререкаемым авторитетом, в особо рискованных случаях и на самых опасных маршрутах его мнение было решающим, его чутье, опыт и знания спасли ни одну жизнь. Чудес не бывает и в один миг люди не получают такие навыки, у Феди Ляличкина был опыт зимней Финской войны и кое-что ещё за плечами.

За пол года до начала войны с немцами он был уволен из рядов рабоче-крестьянской Красной армии за какой то дисциплинарный проступок или вроде того, точно уже и не скажу, вернулся в свой совхоз где работал шофёром, от туда он и призвался с началом войны в автобат.

Вот так вот, такие мужчины были у нас в автобате.

Кстати, за тот бой он никаких наград не получил. Хлеб, что уцелел мы тогда довезли в тыл, но больше ходок мы на узловую не делали, она была занята немцами уже тем вечером. Что случилось с тем эшелоном и комендантским взводом мне неизвестно.

С Федей Ляличкины судьба меня свела уже после войны, правда мельком, он прошёл всю войну и в мирной жизни тоже не затерялся. Был на руководящей должности на одном из зерноперерабатывающих предприятий в Воронежской области. Что тут сказать, молодец мужик.

Вот собственно, что я хотел вам сказать, не забывайте про автобат и шофёров, воевали мы, силы и жизни отдавали, воевали как могли, воевали как умели, честно воевали».

Источник ➝