Отец и сын

Они сидели через проход, наискосок от меня, в междугородном автобусе, и я всю дорогу разглядывала их исподтишка, уж больно необычная была пара. Мужик лет 45, с загорелым помятым лицом, в кожанке, с золотым передним зубом, с наколками на пальцах и тыльной стороне кистей. И рядом с ним - пацан лет 6, очень дорого и модно одетый, щербатый, веснушчатый. Из-под шапки торчал рыжий вихор. Я невольно слышала каждое их слово, хоть они оба и старались говорить потише. Но мальчишка, конечно, в силу возраста то и дело забывал понижать голос, особенно когда возражал и обижался на слова старшего.

А мужик, склонившись к пацану, выговаривал ему подсевшим сипловатым голосом, подбирая слова с трудом, то и дело глотая слова-связки, оставляя только их хвостики: ббть..., мммть..., ннны... Обращался к пацану по имени - Мишаня. Я почему-то ничуть не удивилась, когда пацан, отвечая на какой-то вопрос мужика, назвал его папой.

Папаша вез пацана домой, к маме, после того, как они выходные гостили в Миассе у бабушки Тони. Папа все бубнил что-то, отчитывал пацана за какие-то его прегрешения в бабушкином доме, но беззлобно совсем, без наезда, и с явной тоской в голосе. Уговаривал:

- Мишаня, ты уж там давай слушайся там маму, ладно? И Валю не обижай. И дядю Толю тоже слушайся, понял? Пацан бычил, надувался недовольно, отвечал:
- Да ну его, этого Валю, орет все время, чуть что - ааааааааааа на всю квартиру, а я виноват.

Я мимолетно удивилась - какое необычное имя для мальчика, Валя. А пацан продолжал жаловаться: - И маму слушаться тоже не хочу! Она играть не разрешает в компьютер, и гулять одного не пускает, и...

А мужик перебивал с жаром:
- Ну и правильно, и правильно, что одного не пускает! Знаешь, ббть, как сейчас вообще, ннны, на улице опасно?

А Мишаня с отчаянием восклицал:
- Ну хоть во двор же! Вон Леху отпускают, мама на него в окошко глядит и все! И когда пора, зовет его домой и он идет! А я! Как дурак! С няней Валькиной! А я большой уже, чтобы с няней!

И было видно, что еще чуть-чуть, и пацан заплачет. Вот тебе и большой.
Папаша вздохнул длинно, неловко обнял пацана за плечо, сказал:

- А мамку, брат, все равно надо слушаться, слышь? Слушайся мамку, тебе говорю. Она зря ругать не будт. Вот я мамку не слушался, ммм, и вон чего. Ничего хорошего.

Пацан изумленно поднял на него взгляд (а в глазах натурально уже слезы были наготове):
- Оооо, ты баб Тоню не слушался?! Да нууу! Как ее можно не слушаться?! Она же каааак начнет ругааать! А потом кааак даст! Скалкой!
И заржали оба. Видимо, какой-то случай был со скалкой у них. Ну или просто такая баба Тоня у них, серьезная тетка.

А мужик продолжил:
- Это, Мишань. Ну ты звони мне если что, понял? Телефон теперь у тебя есть - звони. Я уж сам тебе не буду, мало ли, Валя спит, еще что. А сам звони, слышишь? Хоть каждый день звони. Бабосов-то у тебя нормально на телефоне? Подкину тебе еще, слышь, пацанчик?

Мишаня серьезно кивал, болтая ногами. Задумался, долго глядел на проносящийся мимо автобусного окошка лес, потом вспомнил, что еще хотел спросить:
- Ааа, пааап! А когда ты меня еще заберешь? Погостить? На следующие выходные, да?

Мужик опять вздохнул, пошевелил пальцами рук от неловкости, было видно, что трудно ему ответить. Подбирал слова:
- Эээ, ну, Мишаня, это ведь не от меня зависит, понимаешь? Сегодня я здесь, а через неделю - еще даже не знаю где. Но постараюсь на Новый год еще приехать.

Пацан разочаровано протянул:
- Ооо, на Новый гооооод? Так нескоро?
И сквасил грустную и одновременно смешную мордочку, оттопырив нижнюю губу. А потом они оба засмеялись, и мужик опять обнял его за плечи, прижав к себе сильно несколько раз.

Потом они вспоминали какие-то совместные подвиги, стрельбу по бутылкам, шашлыки в лесу, о которых нельзя было говорить маме почему-то.

Бабушкину кошку и ее проказы. Потом Мишаня рассказывал про какие-то свои серьезные садичные проблемы, а мужик кивал, низко склонившись к пацану, и давал советы:

- Да надо было ему! А ты что? А ты в следующий раз возьми и... Плакал? Дануна! И неча плакать, реальному пацану плакать западло, понял? Дай ему в лоб и все, он отвалит! Пацанчик, нельзя плакать, ты что!
Мишаня, забывшись, говорил уже в полный голос, волновался, и крутил папины изукрашенные синими перстнями пальцы обеими руками в разные стороны, и мужик уже только слушал молча, поддакивая иногда, и странно кривил рот. Если бы он не был таким... опасным на вид, серьезным и, по-видимому, видавшим всякое на своем веку, я бы подумала, что ему хочется плакать.

Когда автобус уже въехал в город, они замолчали и просто сидели, глядя в окно. Думали каждый о своем. Потом Мишаня вдруг неожиданно сказал очень серьезно, с нажимом в голосе, как очень важную вещь, которую долго обдумывали перед тем, как высказать:

- Пап! Ты не уезжай больше так надолго, хорошо?

Мужик замотал головой, начал хлопать мальчишку по коленке, упавшим голосом повторял:
- Да нет, Мишань, ты чо! Я не, пацанчик, я больше не уеду, ннн, ты что, ннн. Как я без тебя, что это ты придумал, ннн. С работой придумаем что-нибудь, ну, чтобы здесь где-нибудь. Может даже в Златоусте найду, чаще встречаться будем.

Мишаня оживился, радостно подпрыгнул на сиденье:

- И ты будешь к нам домой в гости заходить?

Мужик помрачнел, ответил грустно:
- А вот это, сынок, вряд ли. Ну, я бы, веришь, и рад, но мама, наверное, не будет очень рада.

Мишаня тут же зачастил:
- А мы ее уговорим? Познакомишься с Валькой, ведь ты ж его еще не видел? Он прикольный такой, хоть и маленький, но все равно хороший! Рыжий такой! Как я! И дядя Толик ничего, не вредный, ну, не строгий в смысле, не ругает меня почти...

Мужик, аккуратно подбирая слова, ответил:
- Да ладно, Мишань, мы лучше с тобой в кафеху какую-нибудь будем ходить, или в парк вон, хотя в парке сейчас холодно наверное... Пиццерия, бб, какая-нибудь есть там около в вас? Ну, короче, договоримся там, чо ты заранее-то, я еще даже с работой не определился, ннн. Может, на следующие выходные...

И тут зазвенел сотовый у мальчишки в кармане, он очень серьезно посмотрел кто звонит, сдвинув брови, ткнул в клавишу ответа, баском сказал:
- Да, мам? Да, подъезжаем уже. А ты где? На вокзале? А где ты там сидишь? Да, хорошо все. Нет, не голодный. Ладно. Хорошо, мам. Мы уже Машзавод проехали. Пока, мам.

И с сожалением на папу посмотрел:
- Мама меня на автовокзале встретит на машине.
Мужик вздохнул:
- Ну ладно, на вокзале так на вокзале. А я тебя хотел еще на маршрутке до дома проводить, ну ладно, в другой раз. Мама, видать, соскучилась, вот и поехала встречать.

- Пап, а давай ты меня в следующий раз наподольше отпросишь? На зимние каникулы?
- Посмотрим, сынок, созвонимся еще сто раз, чо ты.

Народ начал выдвигаться к выходу, все пассажиры зашевелились, вылезли с вещами в проход, и я пацана с его серьезным папой больше не видела. На вокзале мы с Соней пошли в туалет, и я мельком увидела женщину с длинным рыжим хвостом, на шпильках и в коротенькой норковой шубке фасона "автоледи", она, крепко держа Мишаню за руку, вела его к большой тонированной машине. А мальчишка все вертел головой и то и дело оглядывался назад, пытаясь разглядеть кого-то в толпе.

Когда мы вышли с Соней из туалета, на крылечке автовокзала стоял тот самый мужик в кожаной куртке, с банкой крепкого пива в руке. Покачался с пятки на носок, посмотрел на часы. Пошел к лавочке, медленно и тяжело сел на нее, достал сигарету, закурил. Длинно сплюнул под ноги, отхлебнул из бутылки, потер лоб, и мне опять показалось, что ему очень хочется плакать, да он не может: реальным пацанам плакать западло.