А. Чашев. Отмолить. Боженьку попросим. Сивка на горку, Бурка под горку

  Цикл "Заотнё". Новелла пятая. Предыдущая: "Арья бахова" http://www.proza.ru/2011/12/14/1667

 

Улов сегодня небольшой: с десяток сорожек, несколько ершей и три окуня плещутся в старом эмалированном ведре. Помахивая ивовым удилищем, Митька взбирается по крутой тропинке, пробитой за пять веков ногами земляков в теле красной щельи.  Осень переходит в зиму, листва с деревьев облетела. На фоне их унылой наготы яркими пятнами выделяются избежавшие клювов пернатых гроздья рябины.   В спину торкнуло снежным зарядом. Поёжился. Выбрался на буян матёрого берега, перевёл дух, оглянулся назад. Дожди, моросящие весь октябрь, залили песчаные мели, рыжевшие летом, и теперь величаво, торжественно, словно беременная женщина плод, несла река полные воды к Белому морю.    

 

– Быват, ишо свидимся, - негромко произнёс девятилетний рыбак. И степенно зашагал по деревенской улице.    Вот и дом. Огромный. На фасаде шесть, обрамленных узорными наличниками окон. Небо подпирает могучий деревянный шелом, плавно переходящий на конце в очертания конской головы. Под ним резьба деревянных причелин-полотенец и круглая розетка солнца. Радостью веет от ажурных орнаментов.   

 

Зашёл в сени. В нос ударило аппетитным запахом пирогов, доносившимся через неплотно закрытую дверь. В избе тепло. У шолныша огромной печи ухватом орудует мама. Улыбка осветила её синие глаза, доброе, курносое, слегка перепачканное мукой, лицо: - Слава анделам, явился нажиффшик! Да как вовремя-то. Обедать будем.      - Рыба в сенях, мама. Я её ошкерил, можно пользовать, – подражая отцу,  пробасил Митька.    - Благодарим, Митрий-свет Иванович! Балуете вы нас. Особливо Кешка доволен. Ишь фуркотат на печи, чует рыбну пишшу,  обожат цюшшину-то. Сам мышей не ловит, соседску Муську приглашат. Ишь, нероботь огурна!    - Дак старкой он, мама, отловил уж своё.    - Ладно, потпоршшик котейкин, это я не со зла, жонки любят варайдать. Наслушаишься ишо, когда женишься.  Аль, бат, не бошачка те выпадет?   

 

- Не женюсь я никогда! С тобой и татой мне порато нравицца. Буду я ишо каку-то сопливу деффку брать. Больно мне нать!     - Не будешь, любеюшко. Ишь, сбрусневел даже. Сопливу не примем, супротив красной ничего не скажем. …А вот и тата. Наеда дошла, милости прошу корминьцев за стол!     Заняли привычные места. Отец поклонился в красный угол: - Дедичи всемилостивы, благословите чесну наеду!    

 

Обедали молча. Правила давным-давно установили предки. Подчинялись все. Даже мама, любившая поговорить.  Чугунок с золотистой кашей опустел.  На верьхосытку угощались пирожками с черникой и морошкой.   Запивали чаем, заваренным на брусничном листе. Закончили кушать. Посидели с минуту.    Первым из-за стола встал отец, поклонился в красный угол: - Благодарствуем за добру наеду! – Поклон маме: - Благодарствую, семеюшка!     - Благодарствую, мама! – поклонился Митька.     - На здоровье, обрадушки!     Отец направился к выходу. Затем, вспомнив что-то, обернулся к сыну: - Ты Митяй сёдне пораньше спать ложись, завтра рано разбужу. Снег должон пасть, на зайцев походим.  – Пригнувшись под низким дверным косяком, вышел.     Митьке хотелось пуститься вприсядку. Сердце  ликовало: - Завтра он станет настоящим охотником! Сделает первый выстрел! А вдруг промахнусь? Вот стыдно будет! Ничего, авось не промажу. – Но себя не выдал:  – Мама, я за водой схожу на родник, к чаю наберу.                                     

 

***                  

 - Просыпайся, белеюшко! Проспишь зайцев-то, - услышал Митька голос матери. Вчерашняя радость вновь наполнила его. Отбросил одеяло, быстро оделся, вышел в переднюю избу. Несмотря на ворчание матери, перекусил наскоро. Вскочил со скамьи, бросился к выходу.  В сенях набросил фуфайку и шапку, сунул ноги в валенки с калошами. Готов.     На улице темно. Слабый морозец покрыл корочкой льда лужи. Звёзды мерцают в тёмном своде. Луна помогает им таинственным голубоватым светом. Бодрый воздух влился внутрь, вытеснив прочь духоту избы. Голова прояснилась ото сна.    - Порато баско! – вырвалось само собой у Митьки.     - Што баешь-то? – спросил отец.     - Хорошо, говорю, тата.     - Да уж и взаправду так-то, Митька. Вот только сиверко фиюсит, не нать он нам-то. Ну да ладно, может сменится ишо.     Мама вышла их проводить. Ночью сшила для сына маленький заплечный мешок, помогла одеть со словами: - Береги ево, жиро туды покладено. Ежели што, оголодаете. Ну ничего боле не баю.  - Тихо, шёпотом: - Леший запрещат.    

Тронулись в путь. Свежая пороша поскрипывает под ногами. Впереди отец с пехтерем и ружьём за спиной, Митька следом.     В соседнем дворе залаяла собака, подхватила её соседка, затем следующая и так до конца деревни. Отпели своё и замолчали.      

 

Митька вспомнил Буяна.  Погиб он в позапрошлом году. Умнейший был среди четырёхлапых охотников. Собаками-то их в деревне и не называют. Так и спрашивают иногда: «Пошто без охоты в лес походишь?». Замков люди не знают, об отсутствии хозяев в доме говорит прислонённая к двери метла. Вот и получается, что охота единственное занятие собак. Буян в этом деле был лучше всех, на любого зверя, птицу боровую и плавающую выводил без ошибок, медведя не боялся. А смерть принял от серых сородичей.   В декабре это было.  С рыбалки они с батей возвращались. Отец без ружья шёл. Лето в тот год выдалось холодное, зверью и птице в лесу пищи мало наросло, не шибко расплодились-то. Оголодали волки, к жилью потянулись. У околицы и напали - сзади, против ветра. Вожак прыгнул отцу на спину, другие в полы тулупа вцепились. Буян оторвал нижних и за вожака принялся. Схватились они. Тата ножом двух волков подрезал.  Люди, близко жившие, услыхали вой раненых, выскочили с ружьями. Палить в воздух стали. Волки испугались, разбежались.    Вожак кровью истекал. И Буян рядом с ним, дышал ещё. Батя подбежал к нему, наклонился. Тот глаза открыл, лизнул в лицо, вздохнул, как бы виновато. И умер.   Два дня отец пил. Молча. Слёзы только в кружку капали. Горька та водка. Не хочет он другой охоты.                                       

 

***                

Дорога знакома. Не раз хаживали по ней с отцом на рыбалку и по грибы-ягоды. До лесной избушки шли три часа.  Наконец из распадка поднялись в борок.    - Пришли, Митяй, - нарушил тишину леса отец.    Избушка, построенная прадедами, вросла в землю вплоть до небольшого оконца.     Тяжёлая дверь, составленная из лиственничных плах, открылась со скрипом.  Затопили небольшую, из самодельного кирпича печь. Разложили вещи. Митька принёс воды из родника. Напились чаю, перекусили. И за дверь.     - Слушай внимательно, Митяй, повторять не буду. Зайца будем тропить, то есть идти по его следу до лежки.    Затем батя объяснял азы чтения следов.   И даже рисовал веткой на снегу. Как учитель на доске: - После свежей пороши этот способ самый верный.  Но заяц самый хитрый зверь в лесу, не рыжая, как принято считать. Перед лежкой косой может в каком-то месте повернуть и своим ходом бежать обратно, а потом и в сторону прыгнуть. Да ещё в тако место, где его следов не видно будет. Уловок у  зайки припасено немало. Поэтому идём чуть в стороне от следов и внимательно смотрим по сторонам.  И вот ещё: беляка на лежке нам не застать, увидит нас раньше,  стрелять придётся по убегающему зайцу. Держи ружьё. Осторожнее с ним.     Митька со страхом коснулся холодного ствола, тёплого, после рук отца деревянного приклада. Из незаряженного дробовика он целился не раз, нажимал на курок, слышал щелчок. И всё. А теперь выстрелит по-настоящему. И обаву узнает.                                       

 

***   

Отец встал лицом по ветру, выпрямился, прокашлялся. В тишине раздался хрипловатый голос: - Хозяин леший, звери и птицы лешие, мы пришли взять жизни ваших братьев. Не для прихоти и забавы, лишь на пропитание. Простите нас! И не препятствуйте в нашем деле. Простите! – Поклонился в пояс прямо. Затем поочерёдно на три другие стороны.    Минуло несколько секунд. «Кар», «Кар», «Кар» - донеслось с высокой ели. Спустя мгновение заскрипела старая сосна. И вернулось молчание.    - Пошли, Нежданко. Теперь можно. – Отец провёл ладонью по лицу сына. Будто уверенность передавал.   

 

Защипало у Митьки в глазах. Никогда батя не называл его запретным именем. Почему-то не должны были знать его другие люди. Что-то бабушка об этом говорила,  да он не понял. Называли его так дома лишь она и мама. Отец обходился Митяем и не ласкал никогда. Но любил. Сердце детское это чувствовало. Мама с бабушкой в любви себя не ограничивали, он плавал в ней, как летом в воде тёплых озёр. Батя ворчал: - Испортите парня телячьими нежностями.      Бабушка ему отвечала: - Да хто ево ишо безкорысно любить-то будет? Если не мы?    Любила она всё.  Как же не хватает её сейчас, в этой не всегда понятной жизни.   Тревожно стало на душе у Митьки, словно что-то нехорошее замыслил. Но отступать некуда, ружьё в руках, заряжено смертью.                                         

***  

Отец нашёл заячьи следы. На снежной целине они выделялись отчётливо. Митьке стало жалко косого за промах: – Не сумел замести их. Хвост у него маловат для этого, ушами, знать, не очень удобно.     Шли минут десять, петляли, возвращались. Следы не пропадали.  Остановились. Отец поднял вверх левую руку: знак «внимание». Указательный палец правой задал направление. Левая рука медленно пошла вниз, ...резко опустилась.    Митька нажал на курок. Загрохотал выстрел.  На головы посыпалась снежная каша.    

 

И наступила тишина. Сколько она длилась? Секунду? Митьке она показалась вечной.    И в этой вечности вдруг родился плач грудного дитя. Он был тихим вначале. Затем нарастал. Всё громче и выше. Перешёл в вой. Смертельно раненый заяц прощался с жизнью голосом пришедшего в неё ребёнка.   Митька онемел. Ружье выпало из рук. Ужас тошнотой подступил к горлу: - Что он натворил?! - Ноги подкосились. Рухнул лицом в снег. Шапка скатилась с головы. Зарыдал: - Не хочу! Не могу! Не буду!    Тёплая, шершавая рука коснулась затылка, гладила белесые вихры. Отец поднял сына, распахнул полушубок, прижал к груди: –  Хорошо, сынок, не будешь.  Никогда. МолИть жизнь ты не способен, душа у тебя чистая. Может, и мои грехи отмолит у Бога?                                                  

***************************************************

Значения некоторых слов забытого русского языка,вошедших в «поморский диалект», использованных в новелле: 

Заотнё - отцово наследство

Сорожка, сорога – плотва  

Буян – ровное, открытое место

Быват, бат – может быть Изба – любое помещение внутри северного дома, но не дом в целом

Шолныш – место перед русской печкой

Анделы – ангелы

Нажифшшик – добытчик

Ошкерил – очистил

Фуркотат – урчит

Цюшшина – на дармовщину, за чужой счёт

Нероботь – тунеядец

Огурна – ленива

Старкой – старый

Потпоршшик – помощник, защитник

Жонки – женщины. Слово «бабы» в этом смысле на Севере не употребляли.

Варайдать – ворчать

Бошачька – ворчунья

Порато – очень

Любеюшко – любимый человек

Сбрусневел – покраснел

Красная – красивая

Наеда – сытная пища

Корминьцы – кормильцы

Верьхосытка – десерт

Семеюшка, семея – жена, супруга

Обрадушка – радующий человек

Белеюшко – светлый человек

Баско – красиво, хорошо

Баешь – говоришь

Сиверко – северо-восточный ветер

Фиюсит – усиливается

Жиро – припасы

Лешой – леший, лесной, хозяин леса

Пехтерь – плетёный кузов

Обава – заговор, заклинание

МолИть  - убивать

*************************************************************

Продолжение цикла:   http://www.proza.ru/2012/01/19/3