ВО ВСЁМ ВИНОВАТ... САЛЬВАДОР ДАЛИ!

ВО ВСЁМ ВИНОВАТ... САЛЬВАДОР ДАЛИ!

(отрывок из будущих мемуаров).

Начало этой истории относится, по ряду признаков, к концу 1961-го или к началу-середине 1962-го года. Как раз в это время, как человек, интересовавшийся различными запрещёнными в то время искусствами, купил я в «Книжной лавке писателя» (Санкт-Петербург /Ленинград в то время/, Невский проспект, д. 66) книгу:

Можнягун, Сергей Ефимович:

АБСТРАКЦИОНИЗМ – РАЗРУШЕНЬЕ ЭСТЕТИКИ;

Издательство социально-экономической литературы, М., 1961.

Именно на дату выхода этой книги я и ориентируюсь. Напомню, что это был период очередной «борьбы», в данном конкретном случае, с «абстракционизьмом, формализьмом, сюрреализьмом, экзистенцио-оа-анализьмом (как выражался профессор Выбегалло из известных повестей братьев Стругацких)» и прочими «потенциально-антисоветскими» «изьмами». «Борьба» эта была инициирована лично «Нашим Никитой Сергеевичем», так что дело было поставлено на весьма широкую ногу, что и объясняет выход в свет этой книги, и прочих ей подобных. В то же время заинтересованные лица скоро подметили, что самые лучшие сведения о предмете борьбы лучше всего получать именно из таких «критически-уничтожительных» опусов, поскольку не получалось у их авторов «критиковать и разносить», не описывая предмета критики и разноса. Случалось даже видеть в подобных книгах подробные цитаты из критикуемых (уничтожаемых) авторов, или, как в случае с «Абстракционизмом...», - чёрно-белые иллюстрации с изображениями соответствующих картин или скульптур.

Именно ради этих изображений я и приобрёл упомянутую книгу, и не обманулся. Там были опубликованы репродукции, к сожалению, как я уже упомянул, - чёрно-белые, - знаменитых картин Сальвадора Дали: «Секунда перед пробуждением от звука полёта пчелы вокруг плода граната», «Предчувствие гражданской войны»; а также каких-то картин Сиднея Поллока, и скульптуры «Неизвестный политический заключённый», не помню, кто её автор.

В рамках развернувшейся «кампании борьбы» обязательным было проведение так называемых «диспутов», в ходе которых «возмущённые массы» должны были «изобличать происки» «коварных империалистов», вознамерившихся с помощью «чуждых нашему народу художественных приёмов» «расшатать устои», и т. д., и т.п., в зависимости от фантазии организаторов этих мероприятий.

Учился я тогда в одном из ленинградских техникумов, и, кроме того, посещал занятия в литературном объединении техникумов Ленсовнархоза, поскольку уже в то время баловался рифмоплётством и наивно (о, годы молодые!) полагал, что этому искусству могут где-нибудь научить. Позднее выяснилось, что оно, это искусство, либо есть, либо его нет, - но это уже за пределами данной темы.

Так вот, сколько мне помнится, в каком-то Дворце или Доме Культуры проводился комсомольскими начальниками диспут как раз по поводу «изгнанья беса абстракционизьма». Сам я, «находясь в здравом рассудке, трезвом уме и твёрдой памяти», на такие мероприятия, естественно, не ходил, но здесь меня настоятельно попросили, то ли руководитель литературного объединения, то ли преподаватель литературы в техникуме, а, может быть, и по комсомольской линии. Дело в том, что я считался «в широких узких кругах» чем-то вроде «специалиста по теме», и должен был, так сказать, - «поделиться своим компетентным мнением».

Отказ от участия мог быть неправильно истолкован, - пришлось идти.

Публики нагнали полный зал, а зал был очень большой. В президиуме сидели какие-то комсомольские «шишки», и, кроме того, в зале присутствовали корреспонденты ленинградских газет, в том числе, - корреспондент комсомольско-молодёжной газеты «Смена».

Диспут проходил, как и положено было проходить подобным действам, по принципу: «Я не читал Пастернака, но знаю, что «Доктор Живаго» это очень плохо!». И тут-то чёрт потянул меня сначала на трибуну, а потОм за язык! Я успел сказать, что нехорошо огульно ругать то, чего практически никто в глаза не видел, и что, очень возможно, - всё это – новое слово в искусстве. Привёл в пример не так давно официально признанных импрессионистов, которые в то время уже на вполне законных основаниях были выставлены аж в Эрмитаже.

И тут какой-то «член» из президиума завопил:

- Что это ты тут разводишь? Кто твой любимый художник?

- Сальвадор Дали! – Был мой ответ.

О ходе дальнейшего, - перескажу отрывок из статьи, опубликованной в вышедшем на следующий день номере газеты «Смена» (эта газета, к сожалению, у меня не сохранилась, в библиотеках искал - не нашёл, но касавшийся меня отрывок до сих пор помню почти дословно):

«В зале шум, хохот и свист. Попал, что называется, оратор, пальцем в небо! Кому же неизвестно, что С. Дали являет собой квинтэссенцию маразма и разложения гнилой буржуазной культуры в области живописи. Очень странно, что учащийся нашего советского техникума находит время интересоваться «произведениями» подобных «авторов». Будем надеяться, что комсомольские и общественные организации, может быть, даже не только того техникума, в котором обучаются такие «знатоки искусства», - дадут достойную оценку поведению этого «искусствоведа» и пресекут на корню подобные вылазки в защиту наших идеологических врагов.».

Как я целым и невредимым выбрался из зала, - до сих пор не пойму. Обошлось как-то без мордобоя... Может быть, действительно, - «времена были относительно вегетарианскими», по выражению Анны Ахматовой...

После того, как «заинтересованные лица» ознакомились с процитированной выше публикацией, - пошли соответствующие проработки.

На уровне техникума:

- Собрание в группе, по линии, так сказать, - общественной; естественно, проработка с требованиями «признать ошибки и идейно разоружиться!». Прикинулся «чайником», как принято сейчас выражаться, и сделал вид, что не понимаю, в чём должен покаяться, ссылаясь на тех же импрессионистов. Требования особо рьяных «товарищей» - исключить из техникума. Резолюция собрания: объявить общественное порицание.

- Комсомольское собрание группы, с той же повесткой дня. Моя реакция – та же, что и на собрании «общественном». Требования особо рьяных «товарищей» - исключить из комсомола и из техникума. Резолюция собрания: исключить из комсомола, про исключение из техникума – молчок. Это было уже моё второе исключение из комсомола, первое было в школе, в седьмом классе, в восьмом восстановили.

- Комсомольское собрание курса. То же, что и на собрании группы.

- Комсомольское собрание техникума. То же, что и на двух предыдущих комсомольских собраниях.

На уровне райкома комсомола:

- Бюро райкома. Повестка дня и действия сторон – те же. Утвердили постановления техникумовских комсособраний. Отдал им билет, так и не покаявшись.

Удивляла позиция «искусствоведов в штатском»: ни вызовов на «профилактические беседы», ни возбуждения «дела» по применявшимся в таких случаях статьям Уголовного кодекса... Впрочем, как показали дальнейшие события, - «ничто на Земле не проходит бесследно».

История на этом, так сказать, «пока прервалась, но, отнюдь, не закончилась»...

Следующие:

Время действия – зима 1962-1963 годов. Место действия – учебная часть Советской Армии, где меня обучают военной специальности «артиллерийско-ракетный вычислитель».

Явно находясь в каком-то «помутнении разума», - подал, как полагалось, - по команде, - рапорт о поступлении не куда-нибудь, а в Львовское училище военных переводчиков, поскольку иностранные языки давались мне в то время очень легко.

Через некоторое время вызывают меня к замполиту.

Замполит:

- Ты серьёзно надумал стать офицером?

Я:

- Так точно! Вполне серьёзно! Хочу быть военным переводчиком!

Замполит:

- А ты вспомни, что ты там трепал языком своим на диспуте про ДАли какого-то? Думаешь, нужны нашей армии такие офицеры с гнильцой?

Я:

- Виноват, товарищ подполковник! Не подумал, когда рапорт писал.

Замполит:

- Свободен!

И опять: история на этом, так сказать, «пока прервалась, но, отнюдь, не закончилась»...

Время действия – весна 1964 года. Место действия - граница с Турцией в районе Батуми, ракетная часть, где я, – в чине сержанта, - командир штабного отделения вычислителей.

Командир части, видя мои успехи в службе (например, - создание некоего вычислительного устройства, обеспечившего части первые места на всяких учениях, но это совсем другая история), поимел странную идею непременно отправить меня в какое-нибудь артиллерийское училище. Я, уже достаточно ясно представляя себе участь советского офицера, отнюдь не горел желанием продолжать службу по истечении положенного в то время срока (3 года), но не стал возражать, чтобы не портить отношения, поскольку надеялся, что история с Сальвадором Дали выручит меня и на этот раз. Написал рапорт, как он просил, кажется, - в Ленинградское Артиллерийское Училище. Стали ждать ответа. Видимо, дальше Особого Отдела рапорт не пошёл, так как буквально через неделю командир вызвал меня и сокрушённо спросил:

- И кто тебя там, на диспуте за язык тянул?

Я ответил вопросом на вопрос:

- Что, товарищ майор, - Сальвадор Дали?

- Конечно! – Ответил майор.

И опять: история на этом, так сказать, «пока прервалась, но, отнюдь, не закончилась»...

Время действия – 1970 год. Место действия – один из ленинградских научно-исследовательских институтов, где я, в качестве старшего инженера, занимался математическим моделированием некоего химического процесса. Эта работа проводилась совместно со специалистами из тогдашней ГДР. Они уже побывали в Ленинграде, и встал вопрос об ответном визите. В числе прочих, была представлена и моя кандидатура. В один прекрасный день приглашает меня в свой кабинет завлаб.

Завлаб:

- Женя, ваша кандидатура не прошла. Первый отдел возражает.

Я (с полным пониманием сути вопроса):

- Сальвадор Дали, Владимир Иванович?

Завлаб (сокрушённо, в точности, как командир части):

- И кто тебя там, на диспуте за язык тянул?

И опять: история на этом, так сказать, «пока прервалась, но, отнюдь, не закончилась»...

Время действия – 1982 год. Место действия – другой ленинградский НИИ, где я, в должности ведущего инженера, занимался изучением гранулометрического состава различных порошков с помощью прибора, изготовленного в тогдашней ФРГ. Прибор представлял собой электронные весы, чашка которых погружалась в жидкость, после чего в сосуд с жидкостью и чашкой весов засыпалось некоторое количество исследуемого порошка, а накопление массы порошка на чашке фиксировалось на ленте самописца. Данные с ленты пересчитывались в график распределения крупности частиц порошка по разработанной мной методике на тогдашней несовершенной ЭВМ, именовавшейся ДВК (Диалоговый Вычислительный Комплекс). Упомянутый самописец имел десяток скоростей движения ленты - в зависимости от скорости накопления порошка на чашке весов, включалась та или иная скорость. Но вот, в один, совсем не прекрасный, - день, - отказала хвалёная буржуйская техника: из всего набора скоростей самописца осталась только одна, самая быстрая. А поскольку некоторые опыты с мелкими порошками могли длиться по нескольку часов, - понятно, что такое положение было, мягко выражаясь, - не совсем удобным. Наши «народные умельцы» из ремонтной службы оказались бессильны: вскрыв самописец, они увидели только платы с микросхемами, а что там вышло из строя, - без технической документации, не вошедшей в комплект поставки, - разобраться не удалось.

И тут, - о, счастье! – в смежном НИИ открылась выставка «Аппаратура ФРГ». Пошёл на эту выставку и увидел на одном из стендов те самые весы с самописцем! Вернувшись в лабораторию, доложил о своей находке завлабу:

- Может, попытаться обменять самописец, или, по крайней мере, получить консультацию? – спросил я.

- «Папитка – не питка, товарищ Берия!» - усмехнулся в ответ завлаб.

На следующий день, прихватив неисправный самописец, - маленький он был, в портфеле помещался, и даже ещё место свободное оставалось, - отправился на выставку. Подошёл к стенду с весами, и на приличном немецком языке (кое-что ещё мог по-ихнему прошпрехать) обратился к стендисту: так, мол, и так, вот что случилось, а гарантийный срок ещё не прошёл.

- У вас самописец с собой? – спросил стендист.

- Да.

Достал самописец, продемонстрировал дефект.

Стендист, не говоря ни слова, взял со стенда исправный самописец, отдал мне, а мой неисправный поставил на стенд.

Я, слегка обалдев:

- Может быть, напишем акт о замене?

- Вир хабен кайн бюрократизмус! (у нас нет бюрократизма!), – вот и весь ответ.

- Тогда, давайте переклеим этикетки с номерами прибора, чтобы у меня не было проблем при очередной инвентаризации.

- Битте!

Переклеили.

- У меня ещё одна просьба, - сказал я. – Если можно, пришлите мне, пожалуйста, техническую документацию на самописец, со всеми схемами и прочим, чтобы наши «народные умельцы» могли, в случае повторения поломки, - разобраться, как это всё исправить.

- Нет проблем! По какому адресу прислать?

Дал свой домашний, чтобы не разглашать место пребывания родного НИИ.

На том и расстались, «Данке шёйн!», - так сказать, и «ауф видерзеен!».

Вернулся в лабораторию, подключил самописец, ещё раз проверил, всё в порядке, всё работает.

«Это присказка покуда, сказка будет впереди»...

Стал ждать обещанную документацию...

И дождался!

Недели через три вызвали в Первый Отдел. Зашёл, представился. Смущённая начальница:

- Присаживайтесь, подождите, сейчас с вами беседовать будут, - и вышла.

Вместо неё появился «товарищ». Сел напротив. Невысокого росточка, младше меня лет на 8 – 10, внешность абсолютно незапоминающаяся. Показал удостоверение так быстро, что я не успел прочитать, кто он и что. Словесно не представился. Сразу «быка за рога»:

- Вы были на выставке «Аппаратура ФРГ»?

- Был.

- И что вы там делали?

- Знакомился с «Аппаратурой ФРГ».

- В контакт с кем-нибудь вступали?

- Вступал.

- Зачем?

- Надо было поменять неисправный самописец, - и дальше изложил всю историю, особо упомянув, что для присылки техдокументации дал свой домашний, а не институтский адрес.

- А вы знаете, что они вам прислали?

- Понятия не имею, я, ведь, ничего не получал. Думаю, что вам это лучше известно, посылка, очевидно, у вас...

- Там такое было!..

Я начал злиться, и, поскольку «товарищ» был младше меня, - рискнул слегка повысить голос:

- Послушайте, если вы считаете, что я что-то не так сделал, поедемте к вашему начальству на Литейный, пусть они мне объяснят! А то я не понимаю, о чём у нас с вами беседа!

«Товарищ» сбавил тон.

- Они пытались использовать вас в целях антисоветской пропаганды и агитации.

- Не знаю ничего о таких попытках. А техдокументация-то там была?

- Была, была, и ещё кое-что. А скажите-ка, вы всё ещё увлекаетесь Сальвадором Дали?

- Увлекаюсь, а что в этом плохого? Я же не устраиваю публичных выставок репродукций его произведений.

- Да, может, - и ничего плохого... Альбомчик тут вам, как мы слышали, из Вены одна из сотрудниц привезла...

- А ещё один альбом я в комиссионном магазине купил, и что?

- Да ничего, личное ваше дело... Давайте, вот о чём договоримся: запишите мой телефончик, и, если в лаборатории что-то такое услышите или узнаете...

- Простите, что вы имеете ввиду?

- Сами должны понимать...

- Не понимаю. Весь наш коллектив...

- Ладно, не надо. То, что относится к вашей технике, полУчите через некоторое время в Первом Отделе. А недозволенное вложение мы изымаем.

- Так что же там, всё-таки, было, хоть намекните?

- Вам знать не положено! Свободны!

- «Пока свободен?», как говорили в фильме «Константин Заслонов»?

- Ох, дошутитесь! И что это вас всё на контакты с немцами тянет?

На том и расстались.

Так я и не понял, что это было: попытка вербовки в стукачи, или что-то ещё.

Больше я «товарища» не видел и не слышал, вплоть до начала «лихих девяностых», когда он начал активно мелькать на телеэкранах, всё активнее и активнее, вплоть до настоящего времени... А, может, - это просто, - аберрация памяти...

- Ну, зачем тебя вызывали? – с тревогой спрашивали завлаб и сотрудники.

- Дал подписку о неразглашении, - солидно отвечал я, чтобы не лезли с расспросами.

Через неделю получил в Первом Отделе огроменную папку с чертежами и описаниями, всё на немецком, но больших трудностей с переводом не было. Отдал всё вместе с переводом в ремонтную службу, но ничего из папки не понадобилось, поскольку ни весы, ни самописец больше не ломались.

И опять: история на этом, так сказать, «пока прервалась, но, отнюдь, не закончилась»...

Время действия – 1985 год. Место действия – ещё один ленинградский НИИ, где я, в должности руководителя группы, занимался изучением железо-марганцевых конкреций.

В то время как раз формировалась группа специалистов института для путешествия на научно-исследовательском судне в район месторождения этих самых конкреций где-то в Тихом океане. Естественно, что лабораторное начальство попыталось включить меня в состав этой группы. И, как стало уже своеобразной традицией, Первый Отдел возражал, начальство сокрушалось, я понимающе кивал головой:

- Да, уж, Сальвадор Дали...

ПотОм настали другие времена...

Сальвадором Дали меня пока не попрекают. Но нет у меня уверенности в том, что никто не заглянет больше в моё неизвестно где хранящееся досье....