Духовная цензура в России + конфликт Л.Н.Толстого и синода

Это началось давно. Книги тогда были на Руси еще большой редкостью, грамотный мирянин рассматривался на селе чуть ли не кудесником. А уже существовали длинные списки запрещенных книг, и в них рядом с «Чаровником» и «Волховником» можно было встретить «Астрономию» и «Землемерие». Наука, как нечто противоречащее «священному писанию», запрещалась наряду с языческой магией.

Первые книги были рукописными. Контролировать каждую такую книгу, казалось, было просто невозможно, но для церкви это не представляло особых затруднений. Почти все переписчики книг - монахи. Книга месяцами пишется на коже, она стоит дорого, ее почти всегда делают на заказ. У бедного мирянина, даже если он грамотен, нет возможности переписать книгу. Чтение и распространение запрещенных книг объявляется еретичеством. Когда морально авторитета церкви не хватало, в ход пускалось оружие пострашней. «Кормчая книга», этот древнейший сборник церковных законов, грозит всякому, кто осмелится читать еретические книги: «Со всеми еретики да будет проклят, а книги те на темени по сожещи». Сжечь книги на темени - сжечь человека вместе с книгами.

С XVI в. книги в России стали печатать. Это величайшее достижение человеческой мысли церковь заставила служить только в своих корыстных целях. Долгое время все немногочисленные типографии находились в руках духовенства. Контроль церкви над печатной книгой был полный и абсолютный. Светские книги в этот период почти совсем не издавались: ведь, с точки зрения духовенства, они или вредны, или бесполезны.

В 1687 г. в Москве была открыта Славяно-греко-латинская академия - первая высшая школа в России. Церковь стремилась превратить ее в отделение православной инквизиции. На богословов, профессоров академии, были возложены обязанности цензоров. Без их одобрения не могла быть напечатана ни одна книга. «Повинен в неправославии» - этой формулы порой было достаточно, чтобы человека на всю жизнь погребли в монастырской тюрьме.

При Петре I с 1721 г. во главе церкви вместо патриарха ставится священный синод. Синод прибирает к рукам кроме старых все вновь открытые типографии, а сенат издает особый указ: «Без повеления синода никаких книг не печатать»?
Полную монополию церкви в книжном деле прекрасно характеризует такой случай. По личному указанию императрицы Екатерины I управляющий московской типографией Авраамов напечатал сочинение Антиоха Кантемира «Конкордация на псалтырь», не испросив на это разрешения синода. По повелению синода книга была изъята, а убытки отнесены за счет Авраамова. Может быть, книга показалась синоду еретической? Ничуть не бывало! Просто синод в такой категорической форме подчеркивал, что только он имеет право разрешать или запрещать печатание книги.
Как же использовала церковь эту свою монополию?

В декабре 1756 г. синод доносит императрице Елизавете, что в академическом журнале «Ежемесячные сочинения» печатаются статьи и переводы, утверждающие множество миров и тем самым противные христианской вере. Синод обвиняет академию в распространении натурализма и безбожия и требует от царской власти категорически запретить писать «как о множестве миров, так и о всяком другом, вере святой противном и с честными правилами несогласном, под жесточайшим за преступление наказанием».
В ответ на эти требования православной инквизиции великий русский ученый М. В. Ломоносов выступил со своим знаменитым «Гимном бороде», где он бичевал невежд-церковников и «всех святых отец учения и предания еретически похулил», как писал синод в своем доносе императрице.
Только вмешательство покровителя Ломоносова - всесильного тогда графа Шувалова спасло ученого от жестокой кары. Напечатан же «Гимн бороде» был только спустя сто лет.

На рубеже XVIII и XIX вв. при Донском монастыре, в Москве, было создано особое ведомство духовной цензуры.
Теперь духовную цензуру должны были проходить только книги духовного содержания, литература же светская (художественная и научная) - цензуру гражданскую. Если же в произведении в целом светском встретятся места, так или иначе затрагивающие религию и церковные дела, заключение о них могла давать только духовная цензура. Последняя превратилась как бы в цензуру над цензурой. Если гражданская цензура пропускала произведение, хотя бы частично относящееся к области духовной цензуры, без согласования с ней и без ее разрешения, то последняя жаловалась царю, обвиняла гражданскую цензуру в превышении своих полномочий, в попустительстве безбожию и т. д. Правительство всегда становилось на сторону церкви. Цензор, допустивший такого рода неуважение к церкви, получал взыскание, иногда очень суровое.
Современные православные церковники всячески пытаются представить церковь чуть ли не защитницей науки и просвещения, а гонения на науку и передовую общественную мысль объявить случайными эпизодами в истории церкви на Руси. О том, насколько тенденциозны и лживы подобные утверждения, особенно ярко свидетельствует деятельность духовной цензуры. Невозможно просто перечислить имена всех авторов, чьи книги запрещались и подвергались уничтожению по требованию цензоров в рясах. Здесь Вольтер, Руссо, Дидро, Гольбах, Радищев, Дарвин, Геккель, Герцен и многие другие известные всему миру имена.

По доносу митрополита Серафима в 30-х гг. прошлого столетия было начато дело против одного из самых образованных и талантливых людей своего времени - П. Я. Чаадаева, которое закончилось тем, что автор «хулы на отечество, веру и правительство свое» был объявлен сумасшедшим. Петербургский митрополит Исидор просил синод сослать «для усмирения и исправления» в Соловецкий монастырь автора «Рефлексов головного мозга», замечательного русского ученого И. М. Сеченова, «за предерзостное душепагубное и вредоносное учение». Московский митрополит Филарет писал министру внутренних дел доносы на Н. Г. Чернышевского, в которых требовал правительственными мерами остановить поток материализма и безверия.

Рассказ о подвигах «книгоборцев» в рясах можно продолжать как угодно долго. Это они в 1851 г. заставили профессора Московского университета К. Ф. Рулье отказаться от своих взглядов, изложенных в статье «О первом появлении животных и растений на земле». Это они изо всех сил мешали экспедиции академика П. М. Строева собирать и публиковать древние рукописи, а В. Далю - издать свой замечательный труд «Сборник русских пословиц». Это они со всей яростью ополчились против обличительной демократической литературы 60-х годов, называя ее «кощунственной» и «клеветнической».

Как далеко простиралось рвение защитников церкви и религии, говорит уже совсем анекдотический факт: известно, что митрополит Филарет пожаловался Бенкендорфу на «оскорбляющие святыню» слова из «Евгения Онегина»: «…и стаи галок на крестах». Цензор, которого призвали по этому поводу к ответу, сказал, что галки, как ему известно, действительно садятся на кресты московских церквей и что, по его мнению, виноват здесь больше всего московский полицеймейстер, допускающий это, а не поэт и цензор.
В конце XIX в. духовная цензура запретила целый ряд произведений Л. Н. Толстого, в которых содержалась острая критика официальной религии.

Духовная цензура ревниво оберегала от постороннего.взгляда и частную жизнь духовенства. Например, в 1889 г. по требованию духовной цензуры из VI тома собрания сочинений Н. С. Лескова были изъяты рассказы из жизни российского духовенства: «Мелочи архиерейской жизни», «Епархиальный суд», «Архиерейские объезды» и др.

От толстого тома остался почти один переплет, зато читателей уберегли от «соблазна».

Влияние церкви было так велико, что даже в начале XX в. гражданская цензура не разрешала издание книги немецкого ученого-материалиста Геккеля «Мировые загадки», так как, по заключению цензурного комитета, «идея животного происхождения человека занимает в ней центральное место».

* * *

Еще при жизни Л. Н. Толстого его художественные произведения при­обрели всемирную известность и все­общее признание. В русском литературоведении с 90-х годов прошлого века за Толстым прочно утвердилась репутация беспримерно знаменитого писателя; по подсчетам литературно­го критика С. Венгерова, отдельные произведения Толстого («Кавказский пленник», «Хозяин и работник», «Власть тьмы», «Чем люди живы», «Воскресение», «Бог правду видит, да не скоро скажет» и др.) к 1900 г. вы­держали по нескольку десятков изда­ний в России и были переизданы на всех языках мира.

Всемирная известность и огромная популярность Толстого-писателя при­давали особое значение его мораль­ным поучениям, а его критике рус­ской православной церкви - неви­данную сокрушительную силу.

Обличительные выступления Тол­стого против православия вызывали ненависть среди церковных иерархов. Дело дошло до того, что в связи с 80-летием Толстого многие церков­ники обращались к царскому прави­тельству с просьбой запретить чест­вование писателя, как злейшего про­тивника самодержавия и церкви. Из­вестный мракобес священник Иоанн Кронштадтский, ныне прославляемый церковью как один из ее «столпов», сочинил особую молитву против ре­волюции и Л. Н. Толстого, в которой говорилось: «Господи, умиротвори Россию ради церкви твоей, ради ни­щих людей твоих, прекрати мятеж и революцию, возьми с земли хульни-ка твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих за­коснелых последователей».

В марте 1900 г. русское духовенство было встревожено вопросом об от­ношении народа к смерти Толстого в связи с его болезнью и распростра­нившимися слухами о возможном смертельном исходе. Церковники предполагали (и в «том они не ошиблись!), что смерть писателя вы­зовет всенародную скорбь, которая может вылиться в политические про­тесты против самодержавия и церк­ви. В марте 1900 г. синод разослал по всем епархиям секретный циркуляр, в котором говорилось: «…Кончина гра­фа Толстого может дать повод много­численным его почитателям… просить приходских священников совершить по нем панихиду и заупокойную ли­тургию, и последние, по неведению, могут исполнить их желание. Между тем граф Лев Толстой в многочислен­ных своих сочинениях, в коих он вы­ражает свои религиозные воззрения, ясно показал себя врагом православ­ной христовой церкви. Единого бога в трех лицах он не признает, второе лицо святыя троицы - сына божия называет просто человеком, кощун­ственно относится к тайне воплоще­ния бога-слова, искажает священный текст евангелия, святую церковь по­рицает, называя ее человеческим ус­тановлением, церковную иерархию отрицает и глумится над святыми та­инствами и обрядами святой право­славной церкви… Посему совершение панихиды или заупокойной литургии по графе Льве Толстом, в случае его смерти без покаяния и примирения с церковью, несомненно смутит со­весть верных чад святой церкви и вы­зовет соблазн, который должен быть предупрежден. Ввиду сего святейший синод постановил воспретить совер­шение поминовения, панихид и за­упокойных литургий по графе Льве Толстом, в случае его смерти без по­каяния…»

Но церковникам этого показалось мало; 20-22 февраля [7-9 марта н. ст.) 1901 г. синод выносит специ­альное определение об отпадении Толстого от церкви.

По церковному канону, на основа­нии этого определения синода вели­кий писатель должен был быть пре­дан анафеме повсеместно с амвонов православных храмов во время бого­служения. Глумление церковников над великим русским писателем вы­звало бурю негодования среди пере­довых людей России. В. И. Ленин писал: «Святейший синод отлучил Толстого от церкви. Тем лучше. Этот подвиг зачтется ему в час народной расправы с чиновниками в рясах, жандармами во Христе, с темными инквизиторами, которые поддержи­вали еврейские погромы и прочие подвиги черносотенной царской шай­ки».

Определение синода было сигна­лом к началу травли Толстого.

Подстрекательский, провокацион­ный характер действий синода был раскрыт в ответе великого писателя на синодское определение. В нем Толстой писал: «Постановление сино­да вообще имеет много недостатков. Оно незаконно или же умышленно двусмысленно, оно произвольно, не­основательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету или подстрекательство к дурным чувст­вам и поступкам… Оно… вызвало, как и должно было ожидать, в людях не­просвещенных и нерассуждающих оз­лобление и ненависть ко мне, дохо­дящие до угроз убийства и высказы­ваемые в получаемых мною письмах: «Теперь ты предан анафеме и пой­дешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака… анафема ты, старый черт… будь проклят», - пи­шет один. Другой делает упреки пра­вительству за то, что я не заключен еще в монастырь, и наполняет пись­мо ругательствами».

«Сказано также, - пишет Толстой в «Ответе на определение синода», - что я отвергаю все таинства. Это со­вершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым… кол­довством… В периодическом проще­нии грехов на исповеди вижу вред­ный обман, только поощряющий без­нравственность… В елеосвящении, так же, как и в миропомазании, вижу приемы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, и как во всех тех обрядах, молитвах, заклина­ниях, которыми наполнен требник».

Свирепую ненависть церковников к Толстому разделяло и царское прави­тельство. Светские и церковные цен­зоры вместе с жандармами принима­ли все меры к тому, чтобы сделать невозможным распространение в на­роде сочинений Толстого, и в особен­ности тех из них, в которых содержит­ся критика самодержавия и правосла­вия. Сотни архивных документов по­вествуют о черной работе цензоров и жандармов.

Так, 27 июля 1907 г. Петербургский комитет по делам печати постановил наложить арест на третий том пол­ного собрания сочинений Толстого за то, что вошедшая в него статья «Цер­ковь и государство» «…проникнута резким ненавистничеством к церкви христианской и государству вообще». 29 сентября 1909 г. Московский коми­тет по делам печати постановил «аре­стовать» книгу Толстого «О разуме и вере», так как «Толстой в рассматри­ваемой книжке отрицает благодатные свойства святых таинств христиан­ской церкви».

А когда гениальный русский писа­тель умер, царское правительство и синод разослали по всем ведомствам Российской империи циркуляры о том, что присваивать имя Л. Н. Тол­стого библиотекам и школам, больни­цам и приютам категорически запре­щается.

В нашей стране имя Толстого окру­жено всенародным уважением.

Толстой, конечно, не был атеистом. У него, как указывал В. И. Ленин, «борьба с казенной церковью совме­щалась с проповедью новой, очи­щенной религии, то есть нового, очи­щенного яда для угнетенных масс». Но мы высоко ценим в Толстом стра­стного и непримиримого обличителя церковного мракобесия, беззаветно­го борца против произвола и хищни­чества эксплуататорских классов.