Был ли взлет Владимира Путина неизбежным?

Почему в 21 веке в России вновь установился режим единоличной власти? В этой передовой промышленной стране со 142 миллионами населения нет устойчивых политических партий, способных упорядочивать запросы избирателей и реагировать на них. При этом огромная российская армия политически пассивна, а мощная тайная полиция фактически находится в кармане у одного человека. Углеводородный сектор превратился в его личный кошелек, а изрядная часть экономики все чаще воспринимается как его же личная вотчина. СМИ более или менее подчиняются распоряжениям президентской администрации. Хотя интересы различных группировок часто сталкиваются, второго центра власти в стране нет. В конце октября 2014 года человек из окружения президента заявил на ежегодном заседании дискуссионного клуба «Валдай», объединяющего российских и иностранных экспертов, что россияне понимают — «нет Путина, нет России». После этого политолог Станислав Белковский заметил: «Поиски национальной идеи России, которые начались после крушения Советского Союза, наконец-то завершены. Теперь очевидно, что национальная идея России — это лично Владимир Владимирович Путин».

Всемирный банк считает Россию экономикой с высокими доходами (ВВП на душу населения в ней превышает 14 тысяч долларов). Безработица в ней остается низкой — около 5%. До последнего времени потребительские расходы в стране росли более чем на 5% в год. Росла и продолжительность жизни, а распространение интернета в России - уже выше, чем в некоторых странах Европейского Союза. При этом сейчас Россия столкнулась с экономической стагнацией, производительность труда в ней по-прежнему катастрофически низка, а ее хваленая образовательная система сильно деградировала. Вдобавок эта страна пугающе коррумпирована. Не только агрессивное московское руководство, но и региональные власти в Москве систематически разворовывают бюджетные доходы. Одновременно на изрядной части российской территории не развита базовая социальная инфраструктура, и люди отданы на милость местных неформальных группировок. По всей стране чиновники, купившие свои посты за большие деньги, вступают в сделки с организованной преступностью и грабят соперников с помощью «карманных» прокуроров и судей. Короче говоря, пресловутая путинская «стабильность» давно превратилась в разгул хищничества. К настоящему моменту Путин находится у власти уже 15 лет и уходить явно не собирается. Сталин правил около трех десятилетий, Брежнев — почти два. Путин все еще сравнительно молод и здоров и вполне может обогнать по сроку правления и того, и другого.

Историки до сих пор не до конца понимают, как произошедшая в 1917 году революция против царского самодержавия — самая массовая на тот момент в истории — привела к возникновению режима, который не нес ответственность даже перед самим собой, не говоря о населении. После массовых выступлений в поддержку демократии, сопровождавших распад Советского Союза, в стране опять сформировался авторитаризм. Конечно, путинская диктатура заметно отличается от советского коммунизма. В современной России нет ни единой идеологии, ни спаянной правящей партии. Хотя верховенства закона в ней тоже нет, в ней существуют частная собственность и разрешен свободный выезд за границу. Однако, как бы то ни было, страна вернулась к хорошо знакомому ей режиму единоличного правления.

Методы, с помощью которых Путин пытался исправить недостатки коррумпированного и неэффективного постсоветского государства, только породили другое коррумпированное и неэффективное государство. Сам российский лидер публично жаловался, что лишь около 20% его решений воплощаются в жизнь, а остальные игнорируются или обходятся, если он сам лично не вмешивается и не призывает подчиненных к порядку. Однако он не может напрямую контролировать каждого начальника, губернатора и чиновника в стране. Многие из них, изображая лояльность Путину, ведут себя, как им заблагорассудится. Система управления наделяет отдельных людей огромной личной властью в стратегических областях — таких, как контроль над тайной полицией или над движением капиталов, что, в конечном счете, не только неэффективно, но и просто пагубно.

Возможно, Россия сумеет выбраться из этой ловушки, чему, как ни странно, может поспособствовать жестокость кризисов, переживаемых сейчас путинским режимом. Однако парадоксальным образом даже этот оптимистический сценарий потребует очередных решений, для которых требуется единоличная власть.

Из Ленинграда в Москву

Путин родился в 1952 году в советском Ленинграде. Он был единственным выжившим ребенком в семье. Его родители десятилетием раньше пережили нацистскую блокаду города. Путин вырос в одном из хулиганских кварталов города Петра Великого, занялся боевыми искусствами, закончил юридический факультет Ленинградского государственного университета, попросился в КГБ и был в 1985 году направлен в Восточную Германию, в город Дрезден.

В 1990 году, после падения Берлинской стены, КГБ отозвал его в Ленинград и отправил работать в его родной университет, где по-прежнему преподавал его бывший профессор Анатолий Собчак. Вскоре Собчак возглавил городской совет, а затем занял пост мэра. Путин стал его заместителем, отвечающим за самые трудные задачи — например, за то, чтобы прокормить огромное население города в период постсоветской экономической депрессии. Оказалось, что самопровозглашенные ленинградские демократы абсолютно беспомощны в делах, и что он может свободно мошенничать с деньгами — как для решения городских проблем, так и для собственного обогащения или обогащения своих друзей. Когда в 1996 году Собчак проиграл выборы, Путин оказался без работы в 43 года. Однако спустя год Путин благодаря своим связям (и в первую очередь, благодаря Алексею Кудрину — своему коллеге по петербургской мэрии, ставшему заместителем главы администрации российского президента Бориса Ельцина) смог переехать в Москву и попасть в президентскую администрацию — наследницу советского центрального партийного аппарата. В ней он сменил несколько должностей.

Ходят слухи, что Путин хотел занять прибыльный и влиятельный пост главы Газпрома — российской газовой монополии, — но даже если это так, желаемого он не добился. Затем, в июле 1998 года, грянул гром: Ельцин назначил отставного подполковника — через головы множества офицеров в более высоких чинах — начальником ФСБ, наследницы КГБ. На следующий год Путин стал сначала исполняющим обязанности премьер-министра, а затем исполняющим обязанности президента. Таким образом, вот самый простой ответ на вопрос о том, как Путин пришел к власти — его выбрал его предшественник.

Окружение Ельцина (так называемая Семья) — и в первую очередь, фактический автор автобиографий Ельцина Валентин Юмашев со своей будущей женой Татьяной, дочерью Ельцина, — предпочли Путина другим рассматривавшимся кандидатурам. Путин выглядел компетентным управленцем и вдобавок успел продемонстрировать лояльность (в 1997 году он помог Собчаку, которому угрожал арест, бежать во Францию в обход российского паспортного контроля). Можно было надеяться, что он будет защищать интересы Семьи — а заодно, возможно, и интересы России. В марте 2000 года Путин победил на президентских выборах — благодаря усилиям контролировавшего главный телеканал страны второстепенного члена Семьи Бориса Березовского, беззастенчивому манипулированию чеченской террористической угрозой и преимуществам, доступным преемнику действующего президента. Возможно также, что дело не обошлось без фальсификаций. Официально Путин получил почти 40 миллионов голосов, что составило 53% от общего числа избирателей и позволило не назначать второго тура. Второе место (29%) досталось кандидату от Коммунистической партии, игравшему роль пугала для избирателей. Оставшиеся голоса разделились между девятью другими кандидатами.

Любопытно, что на первых порах у Путина было мало реальной власти. Его администрацию в первые годы возглавлял Александр Волошин, один из ключевых членов семьи. Первый канал продолжал контролировать Березовский, а НТВ — второй по важности телеканал — принадлежал Владимиру Гусинскому, который ел сою собственную игру. Большая часть гигантской выручки государственной газовой монополии утекала в руки клики во главе с Рэмом Вяхиревым, протеже бывшего советского министра газовой промышленности и бывшего премьер-министра России Виктора Черномырдина. Нефтяная отрасль в основном была формально приватизирована. Ее в большой степени подмяла под себя новая крупная компания — подконтрольный Михаилу Ходорковскому ЮКОС. 89 регионов, из которых в тот момент состояла Россия, находились в руках губернаторов, не отчитывавшихся ни перед кем. Чечня была фактически независимой. В общем, российское государство выглядело едва живым.

Однако постепенно, с помощью тайных манипуляций и грязных трюков Путин встал к рычагам власти внутри страны, взяв под контроль телевидение, нефтегазовую отрасль и регионы. Он действовал ловко, умело используя резкий контраст между ним и немощным Ельциным, раздутые страхи перед распадом российского государства и апелляции к патриотизму. Он сумел укротить некоторых олигархов. Определенный страх перед властями был, безусловно, необходим, чтобы обуздать беззаконие, к которому скатилась страна. Путин сумел его внушить, чему изрядно способствовали его биография и имидж — а также грубоватые театральные жесты вроде много раз показанного по российскому телевидению ареста Ходорковского прямо на борту его частного самолета. Однако сама по себе репутация спасителя российского государства не могла превратить Путина в главную политическую фигуру страны. Для этого потребовался неожиданный экономический бум.

За период с 1999 года по 2008 год российская экономика ежегодно росла в среднем на 7%. За это время ВВП страны в рублевом выражении удвоился. Реальные личные доходы росли еще быстрее и увеличились в два с половиной раза. В долларовом выражении из-за постепенного подорожания рубля ВВП рос особенно стремительно. В 1999 году он составлял примерно 196 миллиардов долларов, а в 2013 году — около 2,1 триллиона долларов. В стране зародился новый, благодарный властям средний класс численностью около 30 миллионов человек, с легкостью ездящий за границу и делающий там покупки. Впрочем, менялось и российское общество в целом: распространение мобильных телефонов выросло с нуля до 100%, безработица снизилась с 12,9% до 6,3%, доля бедняков среди населения упала с 29% до 13%. Зарплаты росли, пенсии выплачивались, а огромный национальный долг, возникший при предыдущих лидерах, был выплачен досрочно. Иностранные инвесторы также стремительно богатели — российский фондовый рынок взлетел до небес, расширившись в 20 раз.

Многие аналитики увязывают российский бум исключительно с изобилием ископаемого топлива. Однако, хотя нефть и газ, действительно, приносят российскому государству примерно 50% его доходов, в экономике в целом их доля не превышает 30%. Это, конечно, много, но заметно меньше, чем в ближневосточных нефтяных государствах. Даже если учитывать все возможные косвенные факторы, имеющие отношение к углеводородам, нефть и газ в период экономического бума все равно обеспечивали, по мнению аналитиков, не более 40-50% от ВВП. Остальной — вполне впечатляющий — объем стоимости создавался в эти годы, в том числе и благодаря Путину.

Став президентом, Путин поручил экономику премьер-министру Михаилу Касьянову, министру экономического развития Герману Грефу и министру финансов Кудрину. Они провели в жизнь целый ряд мер, направленных на либерализацию и противодействие инфляции (но не затрагивавших Газпром). Снижение налогов создало стимулы работать и не скрывать доходы. Лицензирование бизнеса упростилось, а проверок стало меньше, что привело к росту предпринимательства. Финансовые реформы и разумная экономическая политика облегчили инвестирование. Земля стала рыночным товаром.

Эффект этих рыночных реформ, проводившихся при поддержке Путина, усиливался благоприятными тенденциями на мировых рынках. После дефолта и болезненной валютной девальвации 1998 года многие эксперты не ждали от российской экономики ничего хорошего. Однако оказалось, что девальвация удешевила российские экспортные товары, укрепив таким образом их конкурентоспособность. Одновременно подъем Китая повысил общемировые цены на российскую продукцию — от удобрений и химикатов до металлов и цемента. Ненасытный китайский спрос оживил доставшуюся России от Советского Союза промышленность. Под влиянием внутреннего спроса и глобального спроса на аутсорсинг стремительно развивались и новые секторы — розничная торговля, пищевая промышленность, биотехнологии, разработка программного обеспечения. Старые советские производства — в частности угледобывающие и сталелитейные — серьезно рационализировались. Были закрыты не приносящие прибыли заводы и шахты. Впрочем, сельское хозяйство так и не возродилось и не прошло рационализацию, в результате чего Россия оказалась зависима от продовольственного импорта.

Кстати, специально для скептиков: во время первого президентского срока Путина — при хорошем экономическом росте — нефть стоила в среднем около 35 долларов за баррель, а во время второго — около 65 долларов за баррель. В последние годы при устойчивых ценах на нефть не ниже 100 долларов за баррель российская экономика скатилась к застою.

Безусловно, экономический бум в России не мог бы состояться без подъема Китая, девальвации рубля и незаметной волны структурных реформ, однако Путин как глава страны многое может поставить в заслугу себе лично. Несмотря на это, критики часто отказываются признавать его вклад и даже иногда пытаются выставить его ничтожеством — что мало похоже на правду. Скажем, российско-американская журналистка Маша Гессен в своей книге 2012 года «Человек без лица» («The Man Without a Face») представляет Путина в конечном счете случайной фигурой. Хорошо написанное и весьма эмоциональное творение Гессен, состоящее из фактов, слухов и психологических рассуждений о жизни и карьере Путина, заставляет его выглядеть обычным бандитом, мошенником и убийцей — по сути дела, человеком крайне мелким. Однако временщики и ничтожества не задерживаются у власти так надолго.

Другая биография российского президента — «Г-н Путин» («Mr. Putin») Фионы Хилл (Fiona Hill) и Клиффорда Гэдди (Clifford Gaddy), двух специалистов по России из Института Брукингса —не столь драматична, но зато более объективна. Ее авторы считают, что Путин колеблется между шестью идентичностями: Государственник, Любитель истории (поклонник государственных деятелей царских времен), Выживальщик, Аутсайдер (не москвич, не аппаратчик и даже не типичный кагебешник), Рыночник (кланово-капиталистического типа) и Оперативник (завоевывающий доверие объектов, используя манипуляции, подкуп и шантаж). Их анализ выглядит вполне убедительно, хотя и не основан на личном знакомстве.

Очень хорошо, что Хилл и Гэдди не пытаются рассуждать об эмоциях, которые движут Путиным. Хотя они однажды встречались с российским лидером — правда, не один на один, а в составе большой группы, — их работа основана на тех же немногочисленных источниках, на которые ссылаются Гессен и два других биографа Путина — Олег Блоцкий и Александр Рар (Alexander Rahr), — а также на интервью с бывшим кремлевским инсайдером Глебом Павловским. В лучших главах своей книги Хилл и Гэдди обрисовывают противоречащие друг другу задачи, которые ставят перед Путиным его шесть идентичностей. Интересны также их мысли о трудностях, которые возникают у Путина, когда речь идет о публичной политике. Кроме того они опровергают распространенную в Америке идею о предательстве Путина, которое пресекло шедшее в ельцинские времена продвижение России к демократии, и стараются ознакомить читателей с альтернативной идеей, господствующей в России, согласно которой Путин спас страну от «ужасов 1990-х». При этом они не предлагают собственной последовательной версии, которая объясняла бы, как могло так получиться, что в огромной стране возникла «политическая система из одного человека».

Немного о деньгах

Санкции, введенные против России в ответе на украинские события, нацелены не против секторов экономики, но против отдельных личностей. Карен Давиша (Karen Dawisha) в своей книге «Путинская клептократия» («Putin’s Kleptocracy») наглядно демонстрирует, в чем смысл такого подхода. Она перечисляет «друзей» Путина. В их числе Аркадий и Борис Ротенберги, строящие газопроводы, Геннадий Тимченко, владевший Gunvor Group, Игорь Сечин, возглавляющий Роснефть, Алексей Миллер, возглавляющий Газпром, Сергей Чемезов, возглавляющий Рособоронэкспорт, Юрий Ковальчук, возглавляющий банк «Россия», Матиас Варниг (Matthias Warnig), глава компании Nord Stream, и многие другие. Хотя некоторые из этих людей приобрели влияние лишь в последние полтора десятилетия, большинство из них знакомы с Путиным еще с петербургских времен. Варниг познакомился с ним в Дрездене. Давиша рассказывает, как они обогащались благодаря недоступным для конкурентов правительственным контрактам, нечестной приватизации государственных активов, сомнительным кредитам, ложным банкротствам, фантомным посредническим компаниям, «возврату налогов», патриотическим мегапроектам вроде Олимпиады и так далее. Путина она тоже считает вором. Привлекая внимание к часам за 700 000 долларов, с которыми он появлялся на публике, она утверждает, что догадки о принадлежащем ему состоянии в 40 миллиардов долларов могут соответствовать действительности.

Давиша, политолог из Университета Майами, штат Огайо, также использует по большей части не новую информацию, а выдержки из опубликованных WikiLeaks дипломатических депеш, журналистские расследования, старые документы «Штази», заявления видного российского перебежчика и т. п. Все свои источники она разместила в интернете. Ее книга хорошо написана, хотя не весь использованный ею материал идеально вписывается в ее простую концепцию.

Особенно любопытно, что большая часть книги посвящена времени до прихода Путина к власти. Давиша напоминает читателям, что КГБ пришел в сферу частного предпринимательства еще до распада Советского Союза. Именно в этом она видит корни путинской клептократии — вразрез с общепринятыми представлениями, согласно которым поворотным моментом стал 2003 год с арестом Ходорковского и конфискацией его гигантской компании ЮКОС. «Как и прочие специалисты по России, я много думала и писала о переходе посткоммунистических стран к демократии», — признается Давиша. Однако, по ее словам, со временем она осознала, что Россия — это «не молодая демократия, развитию которой препятствуют исторические особенности, случайно попадающие к власти авторитарные правители, инерция общества, некомпетентность чиновников или неудачные советы Запада». Напротив, «Путин и его окружение с самого начала создавали авторитарный режим, управляемый сплоченной кликой с общими интересами, планами и возможностями, для которой демократия была прикрытием, а не целью». Другими словами, пагубная деятельность Путина вызвана вовсе не внешними факторами — такими, как расширение НАТО.

В том, что касается анализа, работа Давиши небезупречна. Например, автор даже не пытается рассматривать вопрос об искренности убеждений, которые объединяют путинских клептократов (здесь можно вспомнить хотя бы о брежневской клике, которую тоже считали сборищем циников). При этом она цитирует бывшего начальника аналитического управления КГБ Николая Леонова, охарактеризовавшего в 2001 году Путина и его коллег следующим образом: «Они - патриоты и сторонники сильного государства, укорененного в многовековой традиции. История поручила им осуществить спецоперацию по возрождению нашей великой державы. В мире необходим баланс, а без сильной России возникнет геополитическая нестабильность». Так чем же все-таки в данном случае следует считать обогащение — целью или средством?

Идеи Давиши о том, что клептократия в России выстраивалась «по осознанному замыслу», также не вызывают доверия. Замыслов в российской истории было немало — свои замыслы были и у Горбачева, и у Ельцина, — но где они все теперь? Давиша мимоходом признает, что при Путине «не все пошло, как планировалось», однако в целом ее книга предполагает, что замысел увенчался успехом. При этом автор как будто забывает, что Путин и его окружение, а также круги, на которые он опирается, при Горбачеве и Ельцине выглядели, скорее, неудачниками. При всех своих махинациях в частном секторе и оффшорных операциях кагебешники сначала были отрезаны от по-настоящему больших денег — то есть от нефти, газа, металлов, алмазов и золота. Напрямую увязывая прошлое с настоящим, автор игнорирует отклонения и случайности, а также постепенную радикализацию клептократии, которая продолжается с 2003 года и особенно усилилась в последние два года. Давиша также забывает о динамике, не связанной напрямую лично с Путиным, в рамках которой лояльные режиму игроки экспроприируют чужую собственность, борясь за место в иерархии и сражаясь с конкурентами методом превентивных ударов.

Представления Давиши об исконной тяге Путина к обогащению заставляют ее забывать не только о структурных реформах времен его первого срока и стоящем за ними мировоззрении, но и о четырехлетнем президентском правлении его «младшего партнера» Дмитрия Медведева. Медведев стал президентом, когда Путин решил соблюсти — по крайней мере, формально — запрет на три последовательных президентских срока. Забывчивость автора понятна: Медведев не зря получил насмешливое прозвище «Медвежонок», и Путин неспроста выбрал его в преемники. Но тем не менее, окружение Медведева и некоторые влиятельные российские круги все равно убеждали его убрать Путина с поста премьера-министра.

Можно спорить о том, насколько серьезными были начатые при Медведеве расследование действий Кремля в деле Ходорковского, кампания по давлению на Сечина и прочих дружков Путина в частных корпорациях, а также робкие шаги в сторону диверсификации экономики, восстановления демократии и улучшения отношений с Соединенными Штатами. Можно — хотя такая версия не вызывает доверия — даже считать все это блестящей операцией ловких и хитрых кукловодов, целью которой было ввести в заблуждение российский народ и Запад. Тем не менее, факт остается фактом — у Медведева были все возможности, чтобы уволить Путина, лишить его доступа к государственным ресурсам в ходе избирательной кампании и объявить о своей готовности переизбраться. «Медвежонок» так не поступил, но это не значит, что он не мог так поступить.

Голый король

В своей книге «Хрупкая империя» («Fragile Empire») журналист Бен Джуда (Ben Judah) утверждает, что возвращение Путина на президентский пост на третий срок нанесло режиму тяжелый удар. Тон Джуды может показаться излишне развязным и необъективным, однако автор сумел поговорить со множеством разных людей, и возможность услышать их голоса делает его работу особенно интересной, несмотря на его собственный высокомерный сарказм. «У этого человека есть и хорошие качества, — заметил, говоря с Джудой о Путине, бывший председатель Санкт-Петербургского городского совета Александр Беляев. — Он умеет дружить и быть верным своим друзьям. Кроме того, он очень хороший тактик и блестяще разбирается в людях». Нечто подобное говорил Джуде и Сергей Колесников, бывший член путинской клики, помогавший финансировать строительство дворца для Путина на юге России, но впоследствии решившийся выступить против коррупции и эмигрировавший в Эстонию: «Я был поражен, когда Путин стал президентом.

Это стало неожиданностью для всех. Сначала я действительно его поддерживал и хотел помогать ему всем, чем мог. Девяностые были бандитским, опасным временем. Я надеялся на перемены». Однако эти перемены обернулись личной диктатурой.

Книга Джуды — это, в сущности, две разные книги. Одна из них посвящена тому, что автор называет «путинским телепопулизмом». В ней он рассказывает о политтехнологах и кукловодах — в частности, о Владиславе Суркове. По мнению Джуды, агрессивная политика и преступные шаги администрации Джорджа Буша-младшего стали для этой публики настоящим подарком. Впрочем, концепция путинского режима как «видеократии» заводит в тупик, так как — и Джуда сам это наглядно демонстрирует — далеко не все можно свести к пропаганде, которая вдобавок часто оказывается неэффективной. Путинизм — это не только спектакль, но и общество. Джуда показывает, как российские бюджетные расходы на безопасность и охрану законности и правопорядка, составлявшие в 2000 году 2,8 миллиарда долларов, выросли к 2010 году до 36,5 миллиарда долларов. Более 40% нового среднего класса работают на государство и не могут считаться независимыми людьми. Иными словами, режим сам себе служит социальной базой.

Вторая книга — это яркий портрет Москвы как угнетателя и колониальной державы в собственной стране. Путешествуя по российской глубинке, Джуда находит в ней множество маленьких путиных — местных феодалов, правящих среди практически не функционирующих государственных институтов и глубокого отчаяния. Он добирается до находящейся в глуши на юге Сибири Тувы, которая некогда была частью Монголии. Именно там Путин позировал голым по пояс во время своей фальшивой охотничьей экспедиции. «Путин? — переспрашивает его житель поселка Эрджей. — Он никогда не делал для страны ничего хорошего. Он просто взял все деньги от добычи нефти и газа и подгреб их под себя и своих друзей. . . Зачем нам поддерживать Путина?» В граничащем с Китаем Биробиджане, в котором советская власть неудачно попыталась создать еврейскую автономию, Джуда не увидел никаких признаков пресловутого китайского демографического наступления. «Опасаетесь ли вы, что в будущем эта земля перестанет быть российской и попадет под контроль Китая? Что Родина отсюда уйдет?» — спрашивает он у людей, торгующих грибами на землях, сданных в аренду китайским фермерам, которые выращивают сою. «Кому нужна эта Родина, — отвечают ему. — Нет никакой Родины».

Насколько эти интервью репрезентативны, понять трудно. Джуда, судя по всему, провел мало времени в оживленных российских провинциальных городах — таких, как Екатеринбург, Новосибирск и Липецк, — жизнь в которых сейчас стала явно лучше, чем еще несколько лет назад. Его книга не рисует полную картину России, а лишь старательно доказывает, что беззаконие, с которым обещал бороться Путин, только усилилось. По его словам, населенный преимущественно мусульманами Северный Кавказ, которому Путин платит огромную дань за формальную лояльность, почти полностью дерусифицирован. Если раньше чеченцы хотели отделиться от России, пишет Джуда, сейчас многие русские были бы рады, если бы Чечня ушла. Им категорически не нравятся огромные бюджетные транши, которые получает этот регион (30 миллиардов долларов на девять миллионов жителей с 2000 года по 2010 год).

Джуда рассказывает немало интересного о российском интернете. Он пишет, что в России - «в отличие от других восточноевропейских стран - из-за кириллического алфавита интернет развивался в основном на местных платформах, и это позволило ей стать наряду с Китаем, также использующим собственные платформы, одним из “полюсов” нового сетевого мира». Более того, российские эквиваленты Google и Facebook росли вне удушающих рамок, установленных режимом. «Интернет в России вырастал как своего рода утопия-пространство без государства, — объяснял Джуде один из его собеседников. — Он был единственной частью экономики, где можно было многого добиться без политических связей, членства в “Единой России” и визитов в Кремль». Впрочем, с тех пор, как книга была написано, многое успело измениться.

Российскую антипутинскую оппозицию, активно использующую сеть, Джуда ругает за отсутствие контакта с простыми людьми. Блоггера Алексея Навального, прославившегося борьбой с коррупцией, он объявляет ксенофобом и «чистопробным продуктом путинизма». Автор обливает презрением десятки тысяч москвичей, которые осмелились выйти на улицы в 2011–2012 годах, чтобы протестовать против режима, называя их «демографической группой, привыкшей кататься на лыжах во Франции». По его мнению, протесты провалились, «потому что Москва — не Россия». (В действительности демонстрации проходили во многих городах.) Его снисходительный тон приводит его к непоследовательным утверждениям. Так о панк-группе Pussy Riot с ее злополучным перфомансом в церкви Джуда пишет, что ее акция «продемонстрировала тщеславие и — как это ни парадоксально — неполитическую сущность радикального искусства», и что ее участниц «интересовал протест, а не политика». В целом излишне навязчивая авторская позиция может сильно повредить в глазах читателя этой местами крайне увлекательной книге.

Тем не менее, работа Джуды остается одним из лучших описаний того, как Путин, начав с банального преодоления патологий унаследованного им государства, построил режим собственной единоличной власти. Чтобы расчистить завалы — идея, которая пользовалась широчайшим одобрением в обществе, — он нуждался во все более широких возможностях. При этом с самого начала у президента имелось отличное пугало. Если Ельцин стращал избирателей угрозой возвращения к коммунизму, то Путин — хаосом ельцинизма. «Путину помог получить и сохранить власть страх русских перед полным коллапсом», — лаконично подытоживает Джуда.

Однако это не могло произойти само по себе. Создание такого режима требовало и труда, и умения. Путин воспользовался возможностью, которую предоставили ему исторические обстоятельства, на всю катушку. Он сумел стать незаменим для всех группировок и превратиться во всеобщий гарант в системе, в которой неопределенность преследует даже самых богатых и могущественных игроков. Это политическое положение он беззастенчиво использовал для собственного обогащения, но при этом позаботился и о российском государстве — в своем специфически кагебешном стиле. Определенным моментам в истории страны идеально соответствуют лидеры определенных типов, и Путин лишь выглядит случайной фигурой. На самом деле, в том-то и беда, что он — далеко не ничтожество.

Одинокая держава

Характерно, что в истории России веками повторяется одна и та же схема. Около 10 лет назад Стефан Хедлунд (Stefan Hedlund), специалист по России из Уппсальского университета в Швеции, попытался объяснить путинский авторитаризм, сквозь призму 12 веков истории восточных славян. Он отметил, что Россия разрушалась фактически трижды — в 1610–1613 годах, 1917–1918 годах, и 1991 году — и каждый раз возрождалась, не изменившись в своей основе. Какими бы ни были глубина кризиса и официальные намерения новых лидеров, Россия оказывалась в итоге с неподотчетным обществу правительством, репрессивным режимом и без верховенства закона. Впечатляющая работа Хедлунда называется «Российский эффект колеи» («Russian Path Dependence»), однако автор далек от полного детерминизма и много внимания уделяет ситуациям выбора — пусть и сильно обусловленного культурными особенностями. По его мнению, институциональные перемены в России никогда не были успешными, потому что они не меняли базовую систему-норму, в основе которой лежит глубоко укоренившаяся тенденция предпочитать неформальные правила. «Модернизация усиливала архаизм, — мрачно заключает Хедлунд, цитируя историка Джеффри Хоскинга (Geoffrey Hosking), — укрепление государственного контроля приводило к торжеству личных прихотей».

Внимание Хедлунда к ценностям, бесспорно, крайне продуктивно, однако предполагаемую институциональную преемственность между древней Московией и дальнейшими этапами российской истории он явно переоценивает, а роль отношений России с окружающим миром недооценивает. Дело не только в неформальных правилах, но и в стремлении России к статусу великой державы. Именно постоянная тяга соревноваться с более сильными противниками и порождаемые ей проблемы приводили к коллапсам и к последующим трудным временам, в которые на передний план выходила идея о возрождении национального величия. «Россия была и будет оставаться великой страной, — заявил Путин в своем первом президентском манифесте, размещенном в интернете в конце 1999 года. — Россия переживает один из самых трудных периодов своей многовековой истории. Пожалуй, впервые за последние 200-300 лет она стоит перед лицом реальной опасности оказаться во втором, а то и в третьем эшелоне государств мира». Ответом на эту угрозы, по мнению Путина, должно было стать представление о провиденциальной миссии и особой идентичности России. Так идея российской исключительности послужила идее личной власти.

В Путине есть нечто от кинематографического злодея. Он постоянно проявляет самоуверенность, высокомерие, обидчивость, мстительность и нетерпимость к западной критике. Однако он — далеко не первый российский лидер, демонизирующий Запад, чтобы укрепить российскую идентичность и легитимизировать свою власть. Вдобавок современная Россия намного более этнически гомогенна, чем был Советский Союз, и национализма в ней намного больше. Соответственно, Путин хорошо научился действовать на чувства собирающихся в роскошных царских интерьерах представителей российских элит, апеллируя к иррациональной гордости всем российским и отвращением ко всему западному. Он видит смысл там, где критики видят только безумие. С точки зрения Кремля, Вашингтон ведет себя на мировой арене глупо, лицемерно и безответственно. Москва берет на себя обременительную функцию противовеса, привнося в международную систему здравомыслие и стабильность. Таким образом, ее ложь, жульничество и лицемерие служат высоким целям. Киберпреступления превращаются в патриотические поступки, фальсификация выборов и ослабление оппозиции — в священный долг. Мачизм и позерство Путина объясняются взглядом на Россию как на страну настоящих мужчин, которая противостоит изнеженному, трусливому и разложившемуся Западу. Неприязнь к США находит отклик не только в России, но и в других странах, а подчеркнутый социальный консерватизм Путина позволяет подкрепить идею исключительности России концепцией альтернативной общественной модели.

Однако все это парадоксальным образом лишь способствует превращению России в «одинокую державу», как остроумно выразилась политолог Лилия Шевцова. Путин ведет хищническую политику в России и за рубежом, заигрывает с правыми экстремистами в Европе и одновременно пытается сблизиться с могущественным Китаем. Все это вместе не похоже на эффективную стратегию. У России нет настоящих союзников. Самые важные для себя отношения — то есть отношения с Германией — она испортила. Нападки на Запад, безусловно, внутриполитически выгодны, однако западные страны продолжают — как это было всегда — обладать новыми технологиями, в которых нуждается Россия. Особенно это относится к технологиям в областях разведки и добычи энергоресурсов. В сравнительно долгосрочной перспективе реализация амбиций, которые демонстрируют Путин и его сторонники, потребовала бы новых, углубленных структурных реформ, резкого сокращения бюрократии, борьбы с мошенничеством в области госзакупок и создания благоприятной для предпринимателей и инвесторов среды. Медведев пытался что-то предпринять в этом направлении, но Путин пренебрежительно отнесся к этим шагам. Он явно предпочел путь наименьшего сопротивления в краткосрочной перспективе и теперь рискует в дальнейшем столкнуться, как минимум, со стагнацией. Возрождение спящего промышленного потенциала советских времен было трюком, который можно провернуть только один раз.

Аффективный национализм и социальный консерватизм давно присутствуют в постсоветском российском обществе, однако после 2012 года государственная пропаганда стала особенно сильно на них напирать. Отчасти это было связано с уличными протестами, вспыхнувшими зимой 2011-2012 годов в ответ на заявление Путина о том, что он собирается вернуться на президентский пост. Однако есть и более важная причина: альтернативный вариант действий — то есть, второй этап структурных реформ — было бы невероятно трудно осуществить, в том числе и потому, что это подорвало бы монополию нынешней элиты на власть. Вдобавок в конце 2013 года на Украине начались массовые протесты против злоупотреблений власти. В феврале 2014 года президент Виктор Янукович трусливо бежал из Киева. Все это подтвердило давние мысли Кремля о коварстве Запада, мечтающего окружить Россию и свергнуть правящий в ней режим. А когда Путин в ответ захватил украинский Крым, это окончательно отвратило Кремль от идеи сложных политических решений, которые могли бы укрепить статус России как великой державы не на словах, а на деле.

На фоне введенных Западом санкций и падающих нефтяных цен многим может показаться, что Путина можно списать со счетов. Всемогущие авторитарные режимы часто оказываются неожиданно хрупкими. Например, тот же Джуда считает, что путинский режим находится на последнем издыхании. Однако, несмотря на закипающий в обществе гнев на государственное хищничество и несмотря на недовольство образованных горожан отсутствием у власти концепции будущего страны и идей по модернизации, изрядная часть элиты по-прежнему полна решимости и продолжает верить в свою миссию. «Вряд ли Путин тихо уйдет в ночь», — отмечает Давиша и, вероятно, она права. Джуда недооценивает способность современного гибкого авторитаризма приспосабливаться к трудностям, которые он зачастую сам себе создает. Недаром в «Хрупкой империи» внешняя политика — необходимый инструмент в арсенале авторитарных режимов — вообще не обсуждается.

Путинская Россия обладает множеством возможностей дестабилизировать ситуацию на международной арене. Она может применять экономическое давление, подкупать или привлекать на свою сторону серьезных иностранных игроков, организовывать спецоперации и кибератаки, а также использовать свою модернизирующуюся армию — самую сильную в регионе. Ирония ситуации заключается в том, что стремление Запада — и в первую очередь, Европы — интегрировать Россию в международный порядок само по себе может служить для нее мощным источником влияния. Будь Путин просто вором, как считает Давиша, или просто циником, как считает Джуда, добиться этой интеграции было бы проще. Однако Хилл и Гэдди, судя по всему, правы, и личность Путина не следует упрощать. Он - и вор, и циник, убежденно верящий при этом в особый путь и особую миссию российского государства. Среди населения эти идеи тоже находят широкий отклик. Итак, что же произойдет дальше, если учесть, что российский лидер ввязался в самый крупный из своих «замороженных конфликтов», всерьез разозлив Запад и начав движение в сторону изоляции и ползучей автаркии?

Где же выход?

Ни Путин, ни западные правительства не планировали втягиваться в длительное противостояние за Украину. Захват Россией Крыма и поддержка сепаратистов на востоке Украины явно нарушали международное право. В сочетании с гибелью гражданского авиалайнера (почти наверняка сбитого повстанцами, которым помогает Россия) эти шаги навлекли на Россию серьезные западные санкции. Однако российская агрессия — не единственная причина кризиса, и выйти из него, просто заставив Москву отступить на прежние позиции, не получится. Даже если бы Россия и пошла на такое отступление, это все равно будет ненадолго.

Украина — ослабленное государство, созданное под эгидой советской власти, нагруженное трудным советским наследием и за два тяжелых десятилетия разграбленное собственными хищными элитами. Но при этом она слишком большая и независимая, чтобы Россия могла ее просто проглотить. Россия, в свою очередь, — это ослабевшая, но все еще мощная великая держава, правителей которой невозможно заставить отпустить Украину в орбиту Запада. С этим и связано противостояние. Нужно понимать, что никакое внешнее давление и никакая внешняя помощь не способны решить проблемы Украины или сделать ее менее уязвимой для действий России. Отправка оружия храбрым, но неорганизованным украинским добровольцам — и тем более насквозь коррумпированным государственным структурам — также не улучшит ситуацию. Более того, такие шаги только дополнительно повредили бы делу: российские преимущества они все равно не уравновесят, зато Москва получит предлог для дальнейшей эскалации конфликта. Чтобы найти выход, начать нужно с признания нескольких простых фактов, а также с трудного торга.

Захват Крыма и вмешательство в происходящее на Восточной Украине на деле не бросают вызов международному порядку, сложившемуся после 1945 года. После победы над нацистской Германией Советский Союз занял позиции в самом сердце Европы. В начале 1990-х годов он добровольно от них отказался, и Россия не сможет занять их снова. Однако не следует считать все детали сложившейся в 1989–1991 годах — после завершения холодной войны — ситуации священными и неприкосновенными. В конце концов, это было аномальное время. Россия тогда была максимально ослаблена, однако вечно так продолжаться не могло. Когда она пришла в себя, частичный пересмотр статус-кво стал неизбежен.

Нечто подобное произошло после того, как в 1919 году был заключен Версальский договор, многие положения которого так и не были проведены в жизнь. Причем, даже если бы Франция, Британия и Соединенные Штаты настаивали бы на этом, у них все равно ничего бы не вышло, потому что договор был подписан в аномальный период. Перед тем, как он был заключен, одновременно упала мощь двух держав - Германии и России. Когда они вновь усилились, его пересмотр стал неизбежным.

Кроме того, территориальный ревизионизм, разумеется, не исчез после Второй мировой войны. Его вспышки периодически возникали на протяжении десятилетий. С 1991 года некоторые договоренности были пересмотрены по соглашению сторон — скажем, Гонконг и Макао мирно вернулись в состав Китая. С другой стороны, Югославия распалась в результате войны и кровопролития, по итогам которых независимыми стали сначала шесть ее союзных республик, а затем и Косово. Возникновение непризнанных государственных образований на бывших советских территориях — отколовшегося от Азербайджана Нагорного Карабаха, отколовшегося от Молдавии Приднестровья, отколовшихся от Грузии Абхазии и Южной Осетии, а теперь и сепаратистских Донецка и Луганска на Украине — было связано с тем, как при Сталине проводились границы между советскими республиками.

Кризис на Украине не сможет разрешить ни Европейский Союз, ни ООН. Соединенные Штаты сумели собрать коалицию, чтобы легитимизировать часть своих попыток вмешательства в происходящее в других странах, однако ни воевать за Украину, ни бомбить Россию они явно не собираются. До бесконечности сохранять введенные против России санкции тоже никто не хочет. Как ни неприятно это звучит, но Вашингтону, вероятно, предстоит попытаться выработать некие условия для широкого территориального урегулирования на основе переговоров.

Для этого потребуется признать, что Россия — великая держава, обладающая рычагами для влияния на ситуацию. При этом формально признавать за Россией некую особую сферу интересов в ее так называемом ближнем зарубежье необязательно. Первоочередной задачей должен стать обмен международного признания российской аннексии Крыма на завершение всех замороженных конфликтов, к которым причастна Россия. Вторая задача заключается в том, чтобы сделать невыгодным для Москвы поддержание таких конфликтов в будущем. Россия должна будет выплатить за Крым денежную компенсацию. Речь также может пойти об особых статусах, референдумах и даже обменах территорией и населением (тем более, что последнее уже, в сущности, происходит). Наложенные на Россию санкции сохранятся, пока стороны не придут к соглашению. Если Россия откажется от переговоров или будет вести их недобросовестно, против нее могут быть введены новые санкции. Признание нового статуса Крыма будет происходить постепенно, в течение долгого времени.

Выработать политически приемлемые для Запада стимулы, которые будут достаточно весомы, чтобы и Россия, и Украина согласились на такое урегулирование, крайне трудно. Однако сам поиск решения может открыть перед нами новые возможности.

Расширение НАТО приходится признать стратегической ошибкой — не потому, что оно разозлило Россию, а потому, что оно ослабило НАТО как военный альянс. Российская элита скорее всего поддалась бы реваншизму даже без продвижения НАТО, так как почти все в ней считают, что Соединенные Штаты воспользовались в 1991 году ослаблением России и продолжают отказывать ей с тех пор в ее законном месте равноправного партнера на международной арене. При этом критики НАТО обычно не предлагают практических альтернатив. Например, неужели, по их мнению, действительно следовало отказывать во вступлении в альянс всем странам, расположенным к востоку от Германии?

Как тогда, так и сейчас, единственной реальной альтернативой было создать абсолютно новую структуру трансъевропейской безопасности, не ограничивающуюся моделями времен холодной войны. Россия часто об этом говорила, однако в начале 1990-х годов у Вашингтона не было ни стимулов, ни желания брать на свои плечи этот тяжелый груз. Способен ли он сделать это сейчас, сказать трудно. Однако, даже если в ближайшее время новой полноценной структуры безопасности не появится, Вашингтон все равно может заложить некие ее основы.

Критики могут возражать против этого, утверждая, что санкции работают, а падение нефтяных цен дополнительно усиливает их эффект, и что идти даже на минимальные уступки Путину не имеет смысла. Однако проблема в том, что ни санкции, ни цены на нефть, ни их совокупное воздействие не меняют поведение России, не лишают ее возможности мутить воду и не обеспечивают Украине шанс на восстановление.

Западные противники переговоров с Россией на деле выступают — независимо от того, понимают они это или нет — за очередную долгосрочную попытку сдерживания России в расчете на смену режима. Исход подобных попыток выглядит неопределенным, и в любом случае продолжаться они, скорее всего, будут до конца жизни Путина — а может быть, и намного дольше. Все это будет дорого нам обходиться, в то время как нашего внимания и наших ресурсов будут продолжать требовать другие вопросы. При этом Украина продолжит страдать, европейская экономика будет нести убытки, а Россия еще сильнее озлобится, и с ней будет еще труднее иметь дело. Конечно, все это может ждать нас в любом случае. Тем не менее, если переговоры дадут нам шанс предотвратить подобный исход, их следует начать. Вдобавок ущерб от этих попыток все равно будет минимальным, так как их неудача только усилит позиции европейских и американских сторонников сдерживания России.

Однако, в конечном счете, именно российские лидеры должны предпринять значимые шаги, чтобы интегрировать свою страну в существующий миропорядок, против которого они могут бунтовать, но который явно не способны полностью разрушить. Украинская катастрофа заставляет сосредоточиться на реальности, и в этом смысле она может даже принести некую пользу, если поможет Путину прозреть. То же самое относится и к падению цен на нефть и неминуемо сопровождающей его девальвации рубля. После коллапса 1998 года разумная политика Москвы — в сочетании с определенной долей везения — помогла России превратить кризис в прорыв и сделать ряд реальных и впечатляющих шагов вперед. История может повториться, но произойдет ли это, сейчас зависит главным образом от одного человека