В России интеллигентский этап революции сменился на народный

Либерально-правозащитное движение потерпело в эти дни сокрушительный разгром – в российском обществе явно прошла аллергия на насилие как форму сопротивления режиму.

Когда в начале 60-х КГБ разгромил все подпольные кружки (от "истинно-ленинских" до православно-монархических), завершился начатый еще декабристами длительный исторический период, когда оппозиционная деятельность воспринималась как преимущественно заговорщическо-подпольная, насилие считалось неизбежной формой политической борьбы, а естественной кульминацией подпольной деятельности мыслилась революция. Но затем, с середины 60-х, точнее, с массовых подписантских кампаний 1965-1968 годов, с открытой защиты Синявского и Даниэля, а затем Гинзбурга и Галанскова, Солженицына, начался принципиально новый этап противостояния тоталитарному режиму: протесты против "ревизии решений XX съезда", цензуры, преследований за интерес к табуированным историческим и социальным темам, борьба за права национальных и религиозных групп, за создание независимых профсоюзов и творческих объединений.

Отныне конспирация считалась допустимой только для получения или передачи информации, распространения оппозиционной, религиозной или просто нонконформистской литературы. Лучше всего это отношение к конспиративному диссидентству выразил генерал Петр Григоренко: "В подполье можно встретить только крыс". Сформировалась новая, буквально "самурайская", этика диссидентства: прямо высказать свои взгляды (на пресс-конференции или своим именем подписать программный текст) и быть готовым заплатить за это преследованиями, изгнанием из страны, психушкой или лагерем. Протестующие открыто выходили на демонстрации, которые длились не больше 5 минут, и платили за это 5 годами лагерей или ссылки.

Это было высшим торжеством толстовской парадигмы: победить гонителей демонстрацией морального превосходства, готовности к мученичеству. В диссидентской среде, от левых коммунистов до правых националистов, сложился консенсус относительно невозможности добиться победы традиционным для России революционным путем: только мирная эволюция, завоевание общественной поддержки открытым распространением своих идей.

Так прошло 20 лет. В 1988 году тогдашние "несогласные" - "Демократический союз" (тогда он был широкой идеологической коалицией), "Гражданское достоинство" и другие группы в Москве и Питере, а также "народные фронты" явочным порядком осуществляли свое право на свободу митингов и собраний. С тем же финалом, что и сейчас. Но в 1989-1990 годах на улицы стали выходить десятки и сотни тысяч, и сама идея им что-то "не согласовывать" казалась властям дикой. Столичное ГУВД было так счастливо, что лидеры Московского объединения избирателей (а потом его преемника – "Демократической России") в отличие от Новодворской заранее сообщают, где будут митинговать, что тут же все разрешало. Лужники – это только для встреч с любимыми депутатами. Пушкинскую, Манежную и Зубовскую площади, Тверскую во всю длину – в любой день и час, с нашим удовольствием. И начальник ГУВД сам шел впереди демонстрантов и следил, чтобы их не обижали. Горбачев, дважды - в феврале 90-го и марте 91-го - вводивший в столицу войска, мог добиться лишь того, чтобы гигантские колонны протестующих не пересекали Бульварного кольца. Казалось, что мирная моральная мощь – залог победы.

Антипутинское движение, вдохновленное убедительным примером торжества принципа ненасилия: победа 1991 года (события января, марта и августа) и победы "цветных" революций - окончательно убедило себя, что отныне в массовом сознании революционно-насильственный путь сопротивления окончательно исчерпал себя и общество приемлет только толстовско-гандистские формы протеста.

Даже массовые выступления российских заключенных начиная с июня 2005 года (события во Льгове) проходили преимущественно в виде заштыривания (нанесения себе ран), в то время как в остальных странах бунтующие зэки режут не себя, а тюремщиков. Впечатляющим стал и переход ныне запрещенной Национал-большевистской партии от "бархатного терроризма" к совершенно гандистским формам протеста-мученичества: демонстративная ненасильственная акция гражданского неповиновения – и ее участники с гордо поднятой головой идут в тюрьмы и лагеря. Это было жуткое зрелище – как будто бы Молоха хотели заставить подавиться горелой человечиной, и целые шеренги девушек и юношей отважно бросались в раскаленное медное чрево идола. "Ведь был солдат бумажный". Эту стратегию переняла и остальная уличная оппозиция – и либеральная, и левая. Иисусоподобные юнцы и мариеподобные барышни под ручку со старушками-божьими одуванчиками так трогательно противостоят бульдозерам и зверообразному ОМОНу. И во весь рост своего авторитета встают на их защиту мастера культуры, наконец-то мучительно выбравшие с кем они. На миг почудилось: на стороне "несогласных" всех мастей полная и окончательная моральная победа, и отныне дорогу к свободе и справедливости освещает лишь путеводная звезда ненасилия.

Тревожный звоночек прозвенел 19 января 2010 года на Чистых прудах – в ответ на неспровоцированное нападение омоновцев на согласованный пикет (вместо запрещенного шествия в память о Насте Бабуровой и Стасе Маркелове) юные, но крепкие антифашисты и анархисты забрасывают правохоронителей кусками льда.

Через три месяца лед сменился на пламень: в столичные отделы милиции полетели дымовые шашки и "коктейль Молотова". Затем глухие раскаты из Междуреченска – впервые за долгие годы протестующие категорически отказались подставлять бойцам ОМОН вторую щеку.

И вот уже не звоночек и не отдаленный гул - набат: Приморье и Пермь. "Антиментовские партизаны". Не нравится слово "партизаны" - скажите "герильерос" или "гайдамаки" (тоже были очень-очень не ангелы).

Главное тут не число партизан и жертв со стороны милиции, а мощнейшая общественная поддержка "народных мстителей".

На глазах как будто произошла кристаллизация в перенасыщенном растворе - в общественном мнении наблюдается очевидный перелом: отныне, как и в сто пять лет назад, оно демонстративно санкционирует вооруженную борьбу "революционеров-героев" с "жандармами и сатрапами", то есть соплеменниками-силовиками. А ведь такая борьба – это очевидный акт гражданской войны. Но и такая война, кажется, более не пугает, наоборот, начинает возбуждать как предчувствие грандиозной всеочищающей социальной грозы: "пускай же гром великий грянет над сворой слуг и палачей". Так российская интеллигенция молилась на Революцию в 1905-м и на Войну в 1914-м: "От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих за великое дело любви"... "Глупый пингвин робко прячет тело жирное..."

Насильственно-революционный сценарий отныне уже не табу, не теоретизирование мелких политических сект - массовая ненависть к милиции (и к власти в принципе) размыла все плотины на пути к выстраданному желанию "убивать их, гадов, казнить судом народным", перечеркнула этические принципы политики, заботливо создававшиеся интеллигенцией четыре десятилетия. Сколько лет милицию усердно превращали в опричников и полицаев - теперь она воспринимается как оккупационная армия, как СС и гестапо, а в ответ в массовом сознании немедленно включается стереотип народного мстителя, сражающегося с фашистскими оккупантами и их пособниками.

Происходящее сейчас - это истерическая реакция общества, которое год после бойни в зябликовском универсаме ждало, что милиция, условно говоря, встанет перед народом на колени и покается, но дождалось лишь невнятных указов, туманных рассуждений о реорганизации. И непрекращающихся избиений, пыток, разгонов... Это печальная, но закономерная реакция общества, которое полгода ждало, когда Дмитрий свет Анатольевич от решительного осуждения сталинских репрессий перейдет к более актуальной для его народа теме ментовского палачества.

Простые душой (честно, лучше бы они украли что-нибудь) православные миссионеры, которые сопроводили детскую брошюрку с молитвой за "Президентов Владимира и Димитрия" изображением святого страстотерпца Николая II, сами не поняли своего вполне толстого намека обоим главам государства на возможный ипатьевский финал их карьеры: мол, подумайте на досуге, каким сложным способом добился гражданин Российской республики Романов Н.А. права быть изображенным с нимбом.

Через много лет историки будут жарко спорить о том, когда - только весной 2010 года или еще в ноябре 2009-го (при явлении народу майора Дымовского) интеллигентский этап революционного движения сменился на народный.

Происходящее, кстати, показывает возвращение России как социокультурного феномена к общезападному стандарту, для которого характерно появления "городских партизан" в качестве реакции на крах надежд на мирное демократическое обновление общества. Так завершилась еще одна легенда про "особый путь России".

Парадоксальное подтверждение получала старательно исклеванная сейчас теория модернизации. По отношению к нашей стране ее можно сформулировать так: если с горцами обращаться как с русскими (образование и медицина европейского типа, некий минимум гражданских прав и почти неограниченная возможность для вертикальной мобильности при принятии общеимперского поведенческого стандарта., то постепенно горцы станут в цивилизационном плане вполне русскими. Но путинизм провел широкомасштабный социальный эксперимент на тему, что будет, коли с русскими обращаться как с дагестанцами/ингушами: полная беззащитность перед произволом, тотальная коррупция, пытки, беззастенчивая фальсификация уголовных дел и обвинений в экстремизме, "восточные" методы и результаты выборов. И по итогам эксперимента вдруг оказалось, что закавказенные властями до потери инстинкта самосохранения русские начали себя вести как дагестанцы/ингуши – с оружием в горы и стрелять ментов как куропаток. Русский народный "оборонительный джихад".

Опять драма российской либеральной интеллигенции, когда весь выбор: либо жандарм с кандалами да каратель с нагайкой, либо эсер с бомбой да анархист с маузером. И никто не хочет, вдумчиво выясняя в инсоровских докладах, сколько именно нам нужно демократических партий для успешной модернизации, расширять верховенство закона и усиливать контроль гражданского общества.