Самая кровавая бойня за всю войну. Попытка прорыва немцев из Будапешта

Гауптман Гельмут Фридрих вспоминал об этих часах: "Внезапно минометный огонь обрушился на узкие переулки города... Постепенно обстрел усиливался. В воздухе носилось какое-то беспокойство. Слышались отрывистые команды. Крыши домов освещались сигнальными ракетами. После того как ракеты гасли, в переулках вновь наступала непроглядная тьма.

Со всех сторон солдаты устремлялись только на север.
         И вновь минометный обстрел. Каждый пытается найти вход в дом, чтобы укрыться от него. Снова звучат команды. Гибнут товарищи. На тесных улочках усиливается толкотня. В кромешной тьме все продвигаются вперед буквально на ощупь.
        Где-то впереди узкие переулки вышли на широкую и красивую улицу - это был проспект Маргариты, по которому проходила наша линия обороны. Прорыв должен был начаться там, где в каждом окне наготове нас поджидал русский. Там, где проспект расширялся, образуя транспортный узел, - должны были совершить наш жест отчаяния. Это место называлось по-венгерски Сена-тер, то есть Сенная площадь...
         Наша атака начиналась в самых не предназначенных для этого условиях! Для командиров общевойсковых частей это было удручающей попыткой к бегству, животным порывом спасти свою жизнь, актом отчаяния. На тот момент солдаты повиновались только инстинкту самосохранения. Никто не обращал внимания, что происходит в стороне.
         Между узкими зазорами в строю домов с обеих сторон раздаются отблески. Можно подумать, что идет мирная жизнь, а это играют огнями витрины и рекламные вывески. Но на самом деле это разрывы гранат, огонь автоматных очередей и сигнальных ракет, которые взлетают в небо.
          Именно там находится передовая. Теперь даже Кулике и его адъютант попадают под власть животных инстинктов. Каждый ревет "вперед"! Справа и слева люди также одержимы желанием как можно скорее прорвать кольцо окружения. Они ведут себя как скоты, толкаются локтями, шагают по трупам, пинают раненых". 


 

 Из воспоминаний обершарфюрера СС Вилли Града: "Мы неистово ищем свободное место. Вокруг раздается треск и шум. Мины рвутся перед нами, за нами и среди нас. Грохочут взрывы гранат, раздается пальба из пулеметов, тарахтят автоматы, щелкают винтовочные выстрелы. Кругом огонь.
         Времени на раздумье совсем не остается. Страх и мужество уступают место слепому желанию выжить. Передо мной встает горящий танк. Значит, впереди находится орудие, которое ведет огонь по этой человеческой массе. Оно бьет прямой наводкой. Подобно леммингам, сталкивающим друг друга в море, толпа рвется вперед. Никакой дисциплины, никакого рационального поведения. Только вера в свою судьбу".
      Венгерский офицер Алайош Вайда: "То, что я там увидел, не умещалось в моей голове. Площадь была освещена бесконечным количеством разрывов и выстрелов, прожекторов и ракет. Казалось, настал день. Трассирующие пули летали со всех сторон. Гранаты взрывались то тут, то там. Не будет преувеличением, если я скажу, что мне пришлось пробираться по горам трупов".



      Капитан Вацек, начальник штаба 1-й венгерской танковой дивизии: "Штаб дивизии вместе с 30 солдатами из саперно-штурмового отряда попытался пойти на прорыв. Вооруженные пистолетами-пулеметами, сначала мы сунулись на площадь Мехварт.
        Но из-за сильного заградительного огня проход через нее оказался невозможен. Мы вернулись на улицу Баттхянь. После этого через Сенную площадь мы направились на улицу Ретек, где уже огнем было объято два немецких танка.
        Опасаясь, что в танках рванет боекомплект, мы скрылись на углу в мясной лавке. Там командир дивизии полковник Янош Вертешши разочарованно вздохнул: "Сегодня не мой день". Вероятно, он подумал о возможном пленении. 24 часа спустя он застрелится.
       30 лет назад он был летчиком. Он совершил вынужденную посадку, не дотянув до венгерских позиций. В итоге он три года провел в русском плену, из которого смог сбежать только в 1918 году...
       Вдруг с Пашаретской улицы вывалилось три танка, которые открыли огонь осколочными снарядами по толпе. От них до рвавшихся вперед людей было около 400 метров. Каждый выпущенный снаряд забирал с собой по 8-10 людей.
       Тот, кто пытался спрятаться, должен был в буквальном смысле слова идти по упавшим людям, которые заходились в истошном крике. Людская масса пыталась найти убежище в сгоревших домах.
       Танки все-таки удалось подбить из фаустпатронов. И толпа с криками "Ура!" вновь ринулась вперед. Это была форменная мясорубка, которая превращала людей в фарш.
       Впереди опять появились советские танки. И опять началась бойня. Те, кому посчастливилось выжить, панически бежали на улицу Филлер, откуда устремлялись на север.
       По всей длине улицы, у каждой стены лежали тела мертвых и раненых. Отовсюду летели стоны, ругань и просьбы: "Пристрели меня, приятель! Ну, пристрели же". Иногда и вовсе жалобные: "Не будь бессердечным! Там у меня на левом боку кобура с пистолетом. Достань его и застрели меня. Я сам не могу - у меня оторвало руку..."



       Штабной врач Хюбнер: "В большом замковом туннеле я стал понимать, что нам вряд ли удастся ускользнуть. Какой-то штабной офицер с несколькими солдатами пытался прорваться по подземному ходу от берега Дуная к Будакеси. Люди рвались в трубу с безумным, почти звериным рычанием. Я не видел больше этих солдат.
         В воде плавало множество вещей: какой-то инвентарь, каски, походные фляги, ручные гранаты, фаустпатроны - все это мешало идти вперед. В одном месте мы натолкнулись на труп женщины. Я не знаю, как он оказался там, но, судя по одежде, она принадлежала к так называемому высшему свету.
         На вид ей было 40 лет. Полная, белокурая. На ней была хорошая кожаная куртка, шелковые чулки и светлые ботинки на высоком каблуке. Перед смертью она судорожно сжимала в руках свою сумочку".



      Капитан (венгр) Ференц Ковач: "В канале царил невероятный хаос. Объятые ужасом люди кричали, затевали драки. Среди нас больше не было ни немецких офицеров, ни их командира. Никто не знал, как они исчезли! Среди нас оказалось лишь около сотни немецких солдат.
        Подъем по винтовой лестнице означал неминуемую смерть. Те, кто стоял у нее, хором утверждали, что все, кто пытался подняться по ней, были застрелены - в итоге у люка лежала большая груда мертвых тел.
        Где-то на расстоянии 20 метров от этой шахты имелся боковой проход, который вел дальше. Он был круглым и имел в диаметре где-то полтора метра. В нем стояло 20 сантиметров талой воды. Немецкие солдаты предприняли невозможное, а именно бегство этим каналом.
       Они исчезали один за другим, так как втиснуться туда можно было только поодиночке. При этом многие должны были ползти на четвереньках. Чем больше людей пробиралось в этот боковой канал, тем выше становился уровень воды. Когда в нем исчезло около ста человек, вода поднялась вдвое. Тела запруживали воду, организуя форменный прилив. Наблюдая эту акцию с тыла, мы не хотели продолжать бегство в этом направлении.
       После того как в боковой проход втиснулись почти все немцы, они стали выскакивать обратно с жуткими криками. Они были все мокрые. Причиной их спешного отхода стали отблески света - это был огонь советских огнеметов.
        Немцы выскакивали назад так быстро, что я до сих пор не могу понять, как им это удавалось. Убегали даже раненые. Один раненный в бедро полз на руках, пытаясь спасти свою жизнь".



      Из дневника Юдит Лихтенберг, которая была спустя несколько дней задержана частями НКВД: "На улице Кутфельд скопилась огромная орава солдат. В итоге нам пришлось долгое время простоять у высокого забора одного из самых прекрасных загородных домов.
        По своим размахам сцена была достойна киностудии. Лошади ржали и вставали на дыбы. Они пугались воющих сирен. Орущие солдаты пытались вытолкать из снежных завалов застрявшие автомобили.

Через всю эту массу подобно слонам пробирались грузовики.
        На этой узкой и кривой улочке все эти неизвестные мне люди, лошади и машины создавали ужасную сутолоку. Я смотрела сверху на всю эту сцену, в которой правили страх, ужас и ненависть...
        После того как толпа рассосалась, разбившись на отдельные группы, мы смогли достичь улицы Бела-кирай. А затем по путепроводу добраться до железной дороги. Мы не достигли нашей цели - добраться до Фаркашрета (Волчьего луга).
        То тут, то там мы видели огоньки от выстрелов из вражеских винтовок. Однако это меня уже не беспокоило - я привыкла к выстрелам. В итоге я прибилась к длиннющей колонне, которая стояла в ожидании чего-то.
        Огня от выстрелов больше не было видно, я только слышала винтовочные щелчки. Но внезапно выстрелы стали раздаваться очень близко. Раздались немецкие фразы. Кто-то кричал по-немецки: "Здесь, здесь!"
        Петер, который шел рядом со мной и постоянно потирал ладони от холода, не взглянув даже на меня, бросился на землю и попытался укрыться за легковым автомобилем.



        "Смешно, - подумалось мне, - каким жалким трусом ты оказался". Отдельные хлопки выстрелов сменились треском залпов. Советские солдаты, которые бежали вперед, резко стали отступать. Я поняла, что они были больше знакомы с войной, чем я...
        Я натолкнулась на сержанта, который крикнул по-русски: "Девочка, пошли" - и схватил меня за руку, потащив назад. Мы бежали до следующей усадьбы, где и остановились. Мы оказались на опорном пункте. И тут я поняла, что мне, девушке, одетой в гражданское платье, шляющейся среди ночи по полю боя, надо бы объясниться.
        Мне стало страшно обидно. Я крикнула ему: "Стой, русский солдат. Пуф-пуф германцев". Очевидно, он понял, что я требовала от него, чтобы он отстреливался. И этого от него требовала я, советская пленница!
        Он ответил: "Я не командир". Я крикнула ему, перебивая шум боя: "Вы не командир. Я командир!" Я хотела организовать оборону. Но что мы могли сказать закаленным в боях солдатам, которые прошли сквозь бои на Волге и Дону, здесь, на улице Бела-кирай?
        Сержант оттолкнул меня в сторону и сказал: "Паника!" Я тоже видела, как распространялась паника. Рядом со мной ругался тип в меховой шапке. Немцы были очень близко. Они приближались шаг за шагом.
       И колонна советских солдат, отвешивая проклятия, отступала. Многие бежали как только могли. Я потеряла из виду сержанта, когда меня за руку схватил фронтовой повар.
       Мы бежали до тех пор, пока я, обессилевшая, не упала лицом в снег. Передо мной возникло колесо автомобиля. Я закричала. Мой крик услышали. Распахнулась дверь - из нее выглянул офицер. Он о чем-то поговорил с поваром.      После этого повар отнес меня к ближайшему дереву и прислонил к его стволу. Затем он услышал из движущейся толпы крик: "Пошли", и растворился в ней...
        После того, как мы достигли Будакеси, я обернулась на улицу Куреклеши, и мне предстала странная картина. Красная Армия под напором обезумевших людей отступала в направлении деревни. Солдаты шли в три ряда...".



      Командир 66-го панцер-гренадерского полка, кавалер Рыцарского креста с Дубовыми листьями оберст Шёнинг: "Внезапно у меня возникло чувство, что мне оторвало ноги. Дивизионный врач Зеегер, лежавший на земле рядом со мной, хотел помочь, но тут же был ранен сам. Вначале он получил ранение в ногу, а затем осколок разорвал ему ягодичную мышцу.
       Так как в моей обойме уже не было патронов, то отдал приказ лейтенанту, чтобы он пристрелил меня. Он сам был ранен в руку. Но он ответил: "Осталось лишь 2 тысячи метров, герр оберст. Мы должны сделать это!"
       Тогда пополз по заснеженному склону, за мной последовал врач... два раненых гренадера из состава моей группы под огнем несли нас на руках. Так я и проковылял до самых немецких позиций".
     Унтер-офицер Отто Кучер: "Внезапно взлетели две зеленые сигнальные ракеты. Это был знак, что мы были своими. Зеленые ракеты взлетали над немецкими позициями в интервале через каждые 500-1000 метров. Мы уже достигли советских окопов, когда нас окликнули.
        Мы сразу же стали забрасывать окопы гранатами и стрелять из всего, из чего можно было вести огонь. Русские открыли огонь, когда мы уже были в окопах. Как раз между мной и Шёнингом разорвалась ручная граната.
         Шёнинга тяжело ранило в правую ногу. Я же получил осколок в левое бедро. Пришлось ползти до собственных позиций. Когда меня доставили в лазарет, я не мог сдержать рыданий. Мы все-таки вырвались!"



        Красная Армия взяла в плен 22350 солдат и офицеров. К началу прорыва в распоряжении командующего обороной Будапешта обергруппенфюрера СС Пфеффера-Вильденбруха имелось 43900 человек. Четыре дня спустя почти все они были убиты или взяты в плен.
         По приблизительным подсчетам, в это время еще около 3 тысяч солдат скрывалось в горах. Немецкой линии фронта смогли достичь около 800 человек. Во время прорыва немецко-венгерская группировка потеряла только убитыми 19250 человек.
         Это соответствует сведениям, которые значатся и в советских, и в немецких документах. Но если посмотреть на эту страшную цифру с точки зрения общей численности окруженной группировки, то получится, что всего за 2-4 дня прорыва она потеряла около 40 % своего состава.
          До настоящего момента не известны места всех захоронений. Официально установлено только 5 тысяч могил из 20 тыс. солдат из состава немецко-венгерской группировки. Прорыв из Будапешта был самой безнадежной операцией за всю Вторую мировую войну. 

 

П.С.

Если у кого-то описание попытки прорыва  вызывает чувство жалости, хочу напомнить, что предшествовало этому:

26 декабря город Будапешт был полностью взят в кольцо советскими войсками.

Сталин отдает распоряжение проработать варианты выдвижения немецким войскам ультиматума во избежание ненужного кровопролития, гибели мирного населения, а также в целях сохранения исторического облика Будапешта, его архитектуры, памятников культуры и искусства.

Через два дня, 29 декабря, громкоговорители, установленные на переднем крае, начинают транслировать его условия на немецком и венгерском языках.

Немецким генералам, офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, были гарантированы жизнь и безопасность, беспрепятственное возвращение в Германию или в любую другую страну по их усмотрению, а венграм, сражавшимся на стороне гитлеровцев, — немедленный роспуск по домам, раненым и больным — оказание медицинской помощи.

В установленный срок огонь со стороны советских войск прекратился, и автомобили с парламентерами тронулись к пунктам встречи с представителями командования окруженной группировки вермахта.

Едва  автомобиль с парламентером от 2-го Украинского фронта, с большим белым флагом приблизился к траншеям противника, раздались выстрелы. Машина вспыхнула. Затем фашисты накрыли ее минами и расстреляли из пулеметов.

Парламентер погиб.

Немного позже на противоположном берегу Дуная передний край пересекли парламентеры 3-го Украинского фронта: инструктор политотдела 316-й стрелковой дивизии капитан Илья Остапенко, начальник штаба 1-го батальона 1077-го стрелкового полка старший лейтенант Николай Орлов и старшина комендантской роты штаба 23-го стрелкового корпуса Ефим Горбатюк.

У вражеских позиций их встретили немецкие офицеры и, завязав глаза, повели в штаб.

Представители командования окруженной группировки отказались принять ультиматум и вести какие бы то ни было переговоры.

Парламентеры отправились назад, к своим.

Когда они миновали немецкие траншеи, раздались выстрелы. Капитан Илья Афанасьевич Остапенко был убит, Николай Орлов и Евгений Горбатюк по счастливой случайности остались в живых.

Это было чудовищное преступление, откровенное убийство. Во все времена на любых войнах и полях брани парламентер считался лицом неприкосновенным и всякое покушение на него рассматривалось как злодеяние.