Новые особенности национальных репрессий

Два встречных процесса набирают ход. Карательные мероприятия расширяются, но тех, кто открыто против них протестует, становится больше.

Аресты и приговоры — постоянная тема последних месяцев. Не то чтобы в масштабах страны сажать стали чаще. Пока вроде бы нет.

Но явно выросло число, выражаясь языком интеллигенции, кафкианских процессов, то есть таких, в которых формальные обвинения не имеют никакого отношения к реальности и предназначены только для заполнения паузы между арестом и приговором.

Расширен также и перечень действий, формально не запрещенных, но фактически строго наказуемых.

А жертвами рутинных карательных мероприятий, наряду с прочими, становятся сейчас и люди привилегированного круга, которые прежде претендовали на иммунитет или хотя бы на крупные скидки.

Разумеется, и первое, и второе, и третье переплетаются между собой.

Это не значит, что прежние репрессивные приемы сняты с вооружения. Наоборот, новые гармонично сочетаются со старыми.

Скажем, выталкивание в эмиграцию экономиста и бывшего крупного номенклатурщика Сергея Алексашенко произведено вполне традиционно: таможенники изъяли у него коллекцию орденов, не оформленных, по их словам, для вывоза. После чего фигуранта отпустили в Америку, а в России возбудили дело.

Это повторение истории с коховской картиной. С той разницей, что Алексашенко безвозвратно уезжать не планировал, в критике режима себя сдерживал и, видимо, полагал, что не выходит за рамки дозволенного. А оказалось, что рамок-то нынче больше и нет.

Давно отшлифована и процедура, использованная для «разоблачения» Кирилла Серебренникова и нескольких его подчиненных, которых мне лично жаль ничуть не меньше, чем мировую знаменитость. За предполагаемые нарушения бесчисленных предписаний и запретов, соблюдая которые невозможно ничего сделать, пошли в колонии тысячи и тысячи безвинных людей, уличенных только в том, что пытались работать. Причем в деле Серебренникова чисто кафкианские моменты, вроде отрицания существования спектакля, который был поставлен и идет, из списка «обвинений» вроде бы выпали.

Новое здесь — не способ обвинений, а то, что объектом расправы стал не богач, которого можно раскулачить, и не чиновник, у которого хочется отобрать его кусочек власти, а режиссер, известный на Западе и одновременно вхожий в высшие круги у нас. В усобицах наших феодалов таких до сих пор не трогали.

Не преследовали до недавних пор и людей, просто обозначающих свои политические предпочтения или участвующих в легальных общественных мероприятиях. На тех, кто как-то связан с Алексеем Навальным и его деятельностью, это больше не распространяется. Ношение футболки, на которой написана его фамилия, пребывание в офисе, арендованном его сторонниками, сплошь и рядом влечет за собой арест или, как минимум, задержание. Это — ноу-хау 2017 года. И обвинительный антураж в таких случаях безупречно кафкианский, поскольку легальных поводов придраться нет.

Вспомнив наше прошлое, можно было бы подумать, что раз уж режим с такой уверенностью переходит в карательное наступление на всех фронтах, то жертвы и остальные подданные ответят на это плаксивыми мольбами, панической суетой или оцепенелым молчанием. Но сегодня это не так.

Арестованный мэр Владивостока Игорь Пушкарев, жертва межклановой грызни в Приморье, обращается к вождю с открытым письмом: 

«Уважаемый Владимир Владимирович!.. Я был задержан, проэтапирован в Москву, арестован и направлен в СИЗО „Матросская тишина“. Мое этапирование было тщательно срежиссировано — меня вели на борт самолета с завернутыми за спину руками, как опасного преступника, под объективами заранее приглашенных на это шоу центральных СМИ… Я полностью посвятил себя работе на благо нашей Родины, на протяжении многих лет, не считаясь со своими интересами и интересами моей семьи.

В сентябре 2008 года вы лично поручили мне навести порядок в г. Владивостоке и подготовить его к саммиту АТЭС 2012 г. Будучи воодушевлен вашим доверием и моим личным уважением к вам, я сделал все, что вы поручили, причем даже в ущерб интересам своей семьи, которая по моей просьбе пожертвовала городу строительных материалов почти на один миллиард рублей… Сегодня я обвиняюсь в завышении цен на строительные материалы, которые моя семья БЕЗВОЗМЕЗДНО передала городу… Представители следствия и так знают, что я невиновен… Я обращаюсь к вам не за лояльностью и снисхождением, а за защитой ради справедливости…»  

Обратите внимание — Пушкарев добивается не пощады, а правды. Он не хочет быть объектом кафкианских игр и открыто об этом говорит. Это тон верного, но знающего себе цену вассала, который выполнил обязательства перед сеньором и теперь напоминает, что тому пора выполнить свои. Это у нас ново и не по правилам. Не скулить в тайных ходатайствах, а публично требовать справедливости, хотя бы и феодальной.

О том же, пусть и не заходя так далеко, заговорил сейчас на суде и Алексей Улюкаев. Обвиняя Игоря Сечина, второго—третьего человека в государстве, в устройстве ловушки, экс-министр сообщает вождю, что его, безупречного исполнителя всех высочайших приказов, не годится заманивать в капканы.

Понятно, что это не протест против системы. Это протест против того, что одни ее звенья перестали соблюдать в отношении других какие бы то ни было правила. Гаранту публично напоминают, что он пренебрегает своими обязанностями. И эта публичность, повторю, нова.

Можно долго спорить, в каких пропорциях в Кирилле Серебренникове перемешаны лоялизм и независимость. Но, по-моему, гораздо поучительнее перечитать список тех, кто заступился и поручился за него. Там, можно сказать, почти все, кроме Кобзона и приравненных к нему лиц. Системным деятелям культуры хватило духу хотя бы по такому поводу открыто возразить властям. Еще недавно в этом кругу на что-либо подобное шли только единицы.

И вот промежуточный итог. Охранительная машина работает с растущими размахом и безоглядностью. Но и голоса тех, кто протестует, включая с некоторых пор и голоса номенклатурные, тоже стали громче. Что ломает иллюзию правомерности происходящего и нарушает скрытость изнанки карательных мероприятий, которые с давних пор считаются у нас важнейшими условиями их осуществления. Не берусь предсказывать, чем разрешится это противоречие, но новая страница в историю отечественного репрессионизма уже вписана.

Сергей Шелин