Нравственная амнезия. Жизнь простых людей при сталинском терроре

Если судить по книжному рынку и литературному процессу, то советское прошлое гораздо больше волнует западных авторов, чем российских. Доступ зарубежных историков и литераторов к архивам в 1990-е годы привел к тому, что в следующее десятилетие появилось много ярких книг, раскрывающих тайны режима всем, кого это тема волнует. В Америке, похоже, таких читателей больше, чем в России — судя по тому, как редко и неохотно переводят на русский труды западных ученых.

Orlando Figes. The Whisperers — Орландо Файгес «О тех, кто перешел на шепот»

Орландо Файгес, один из ведущих американских советологов, много писал о российских диссидентах советского периода и рецензировал мемуары интеллектуалов, ставших жертвами сталинского режима: воспоминания Евгении Гинзбург, Надежды Мандельштам, произведения Солженицына. Но свою книгу The Whisperers он посвятил не диссидентам и не свободолюбивым интеллигентам, а тем советским гражданам, кто всей душой принял советский режим и идеологию, и все же стал жертвой сталинской машины уничтожения. Эта книга — о том, что делал ГУЛАГ с душой ординарного советского человека. Эта книга — сборник свидетельств тихого отчаяния, приспособленческих уловок, доносительства, раскаяния, исповедальных признаний, стыда, чувства вины, сломленности и жажды выжить.

Я, Николай Иванов, отрекаюсь от своего отца, бывшего священника, потому что многие годы он обманывал народ, говоря, что Бог есть. И по этой причине я прекращаю со своим отцом всякие отношения.

Файгес напоминает, что подобные письма писались иногда под диктовку самих родителей, которые стремились таким образом отвести от детей «охотников за ведьмами». Жена арестованного, как известно, должна была немедленно развестись с ним, если хотела обезопасить себя и детей. Но и этого показалось мало: по всей стране возраст подростков, к которым были применимы законы Уголовного кодекса, был снижен до двенадцати лет — что помогало шантажировать родителей. Файгес напоминает читателям, что и коммунальные квартиры были не только результатом перенаселенности городов, — они были удобны тем, что их жильцы могли следить друг за другом и доносить властям обо всех проявлениях нелояльности режиму.

Книга Файгеса не ограничивается откровениями простых безвестных людей. Описывая эпопею Павлика Морозова, автор подчеркивает, что в создании пропагандного культа вокруг этого имени участвовал Максим Горький, предложивший поставить памятник мальчику, который, по словам Горького, «понял, что человек, родной по крови, может быть при этом врагом по духу». А враг, само собой, должен быть обезврежен... желательно — уничтожен. Рецензент книги Джошуа Рубинштейн (Joshua Rubinstein), директор Североамериканского отделения организации Amnesty International, был особенно огорчен тем, что среди многих «Павликов Морозовых» советского периода оказался и Александр Твардовский. Он пишет:

В биографии будущего редактора прогрессивного журнала «Новый мир», где в первые же послесталинские годы начали печатать вещи Солженицына и мемуары Эренбурга, было свое темное пятно.

Когда в 1931 году были арестованы по политическим мотивам его отец и братья, молодой Твардовский дал им знать, чтобы они не пытались налаживать с ним контакты. Многообещающий поэт, он не хотел ставить под удар свою литературную карьеру. Через два месяца отец бежал из ссылки, чтобы повидать сына и понять, что с ним происходит. И сын сообщил о его приезде в милицию.

«Вынужденный выбирать между семьей и революцией, — пишет Файгес, — Твардовский, как и многие другие, отказался поддаваться абстрактному гуманизму».

Гораздо благороднее вела себя простая женщина, дочь «кулака» Антонина Головина, высланная ребенком вместе с родителями. Она перенесла тяготы неустроенной жизни в Сибири, а после возвращения — подозрительность и жестокость учителей и одноклассников. Но она не отреклась от родных, замуж вышла за такого же бывшего ссыльного кулацкого сына, и только, став врачом, вступила в партию, чтобы заслонить семью от позорного «кулацкого прошлого». Она вспоминала, что другие ссыльные и заключенные после освобождения женились и выходили замуж за лагерных охранников и администраторов, — иногда, чтобы выжить, а иногда для того, чтобы после освобождения обеспечить себе хоть какое-то место в советском обществе.

К моему удивлению, «главным трагическим героем» книги Файгеса The Whisperers рецензент называет поэта и писателя Константина Симонова, убежденного коммуниста, члена ЦК партии, шестикратного лауреата Сталинской премии. Рецензент пишет:

Симонов свято верил кремлевской пропаганде. Его восхищение Сталиным не ослабло даже после ареста любимых тетушек и после исчезновения многих друзей и коллег. Он с готовностью принял и послевоенную кампанию против так называемого «космополитизма» — эвфемизм, прикрывавший антисемитскую политику Сталина. Он остался верным сталинистом даже после 1953 года, когда уже все его коллеги решились перейти с шепота на полный голос. Однако постепенно Симонов начал оттаивать. Он стал способен испытывать раскаянье за свою трусость и слепой эгоизм, и к концу жизни написал поразительно искренние и откровенные мемуары.

По моему ощущению, в мемуарах Симонова (они назывались «Глазами человека моего поколения») было больше подвираний и умолчаний, чем откровений. Они были опубликованы в 1988 году, и я помню, что одна рецензия на них грубо, но не без основания, называлась «Исповедь холуя».

Книга Файгеса The Whisperers появилась в тот момент, когда поколение людей, помнящих правление Сталина, вымирает, и когда российское правительство целеустремленно приукрашивает историю сталинизма. «Свидетельства, письма и дневники, собранные Файгесом и его помощниками из общества "Мемориал", — пишет рецензент книги, — являются живым упреком президенту Владимиру Путину, который пытается привить России нравственную амнезию».