Письма к Солженицыну

Письмо №4

А что же современная власть? Интересный вопрос. Молчание. Вот, что такое современная власть. Новые данные принимаются без комментариев. Например, упомянутое мною ранее, чудо индустриализации начала 30-х годов. Факт отсутствия ученых, их всех перебили и выгнали, дезавуировался тем, что после революции возник невиданный подъем энтузиазма народонаселения, и советский человек обрел способность усваивать дифференциальное исчисление за 20 минут. Но мы теперь подозреваем, что это была не революция, а обыкновенный переворот. Но если вы так утверждаете, что это не «Величайшая Революция», приведшая к всеобщему счастью, тогда будьте любезны объяснить, как такое могло случиться, чтобы без ученых, без инженеров в разрушенной нищей стране как в сказке чуть ли не за одну ночь были возведены не дворцы даже, фабрики и заводы, возникли новые производства и технологии. Молчание. Без комментариев.

Я, между прочим, прекрасно понимаю Запад, который умалчивает о причинах своего достаточно странного поведения во время 2-й мировой войны. Если вы сами не хотите, чтобы русские люди знали правду, и, зная правду вели себя адекватно, мы умываем руки, нам в общем-то все равно. Кишмиш в голове, кишмиш в мировоззрении – кишмиш в производстве и на рынке. Не открывать второй фронт – это не преступно, это глупо и опасно для самих западных стран. У дуэлянта, которому противостоят несколько противников, только тогда появляется шанс, когда он с ними расправляется по очереди, когда они не набрасываются на него со всех сторон. Сидеть и ждать, когда Германия расправится с Россией и возьмется за Англию, – верх кретинизма. Почему так поступал Уинстон Черчилль, прожженный политик, съевший на этом не одну собаку? Молчание.

Надеяться, что возможен технологический прорыв, подобный тому, что был у нас после войны, невозможно. Потому что не было у нас никакого прорыва. Это снова Германия размещала на нашей территории свои производства. Да, я прекрасно помню произведение Василия Аксенова «Золотая моя железка» об этом самом энтузиазме.

Но у этого энтузиазма гнилые корни. Когда Гусев из «Девяти дней одного года» приезжал к себе в деревню, он прекрасно видел, как живет народ, точнее, как он умирает. И страшное подозрение: «Тогда что же мы защищаем?» не покидало его душу. Не может творить раб. Не может творить не хозяин в своей стране. А хозяин – это тот, кто знает, как, что и почему у него в хозяйстве, у него в стране.

Как можно молча принять совершенно потрясающий факт, что великий вождь и учитель был всего лишь агентом Германского Генерального штаба? Ведь мы же знаем, что такое «агент». Ведь мы же знаем все, что следует из этого факта. Уяснять, например, что порядки в разведке не меняются столетиями, нам не надо, мы это знаем, читали, смотрели бесчисленное количество фильмов. Объяснять нам, что выход из разведки возможен лишь вперед ногами, не надо. Мы это на экране видели, как агент уходит, вперед ногами, в печь. Мы уже многое знаем, и о двойных агентах, и о тройных. Мы уже смотрели не только, извините, «Конец агента», но и «Никиту».

Можно объявить разговоры об этом бредом сумасшедшего, и продолжать хоронить миллионы и миллионы русских людей. Можно. Можно удовольствоваться объяснением того, почему Ленин взял эти деньги, семьдесят миллионов золотых марок от немецкого генштаба, на революцию: «А почему бы и не взять, на революцию?». Только немецкий генштаб находился в прямом подчинении у кайзера, а кайзер в то время был самым ярым контрреволюционером в мире, и не мог дать ни копейки «на революцию», только своему агенту, человеку, которому он полностью доверял. Почитайте письма кайзера, и вы поймете: ни копейки, ни на какую революцию.

Думать, что такие деньги могли быть даны только одному Ленину, что у кайзера в большевистской партии не было еще агентов, – или наивность, или притворство. А уж озаботиться тем, чтобы преемником Ленину был такой же, или еще более ярый агент, – так это обязательно.