Б. - БАБУШКИ И ИХ СЕМЬИ (Жизнь, жизнь от "А" и.... ну, словом, до той буквы пока пишут пальцы...)

Мое поколение и наши родители – дети ХХ века. В ХХI-м мы временные гости – попали в него и случайно задержались… Это не наш век – мы его в значительной мере и не освоили с его компьютерами, сканерами, Интернетом, с замечательной, сказочной мобильной связью и со многим, что для нас вовсе неприемлемо. А наши дедушки и бабушки – люди ХIХ века; там наши корни. Многих из них мы уже сами не помним, знаем лишь по рассказам, но по закону преемственности они, несомненно, оказали влияние на наше становление. От них, безусловно, зависит, «кто мы», и нам конечно важно, чтобы память о них сохранялась как можно дольше.

Бабушку с папиной стороны я не видела – умерла она задолго до моего рождения. Сохранились только две фотографии; на одной она с мужем, тремя сыновьями и двумя дочерьми. Сыновья: самый старший Михаил, взрослый уже на фото, тот самый «родоначальник» семейных арестов, и два младших погодка Тосик и Яша (мой папа, ему на фотографии лет пять). Дочери: взрослые уже девушки Песя и Баля. Приблизительно год 1912 – 1913… Есть и ее отдельная фотография, очевидно, этих же лет. Пожилая женщина с большими темными глазами, густыми черными бровями. Седые волосы, тонкие губы. Ее внешность в значительной мере унаследовал мой младший брат (см. «Арест»).

Об этой бабушке по моей просьбе уже совсем недавно написала из Израиля моя самая старшая двоюродная сестра 1916 года рождения Эллочка – дочь Михаила. То, что она сообщила о ней, я приведу дословно по ее письму: 

«…Нашу с тобой бабушку по отцам звали Хана Шейндл. Второе имя – это искаженное (как бы ласкательное) от имени Шейла. Родилась она, думаю, между 1863 и 1865 годами.

…Бабушка осиротела сразу после рождения. Ее мать, лежавшая после родов, вскочила с постели, увидев в окно, что солдаты ведут со двора ее старшего мальчика (тогда еврейских мальчиков отправляли в кантонисты, готовя к 25-летней службе в армии). Не знаю, отбила ли она своего сына или нет, но после драки с солдатами получила горячку и умерла. Бабушку воспитывали дальние родственники. Когда подросла, пошла в прислуги. Вышла замуж за нашего деда. Звали его Зелик (Залиг) (по-русски – Захар: дети его, мой папа в том числе, по документам Захаровичи – прим. мое). Был он не богаче бабушки. В поисках работы переехали в Одессу и поселились в небольшом двухкомнатном домике, одном из домишек, стоявших вдоль стен длинного одесского двора. Район, правда, был хороший, рядом большие дома, а через площадь со сквером – вокзал. Эту квартиру я помню хорошо, там прошли мои первые 6 лет. Я засыпала под звуки паровозных гудков и мечтала о дальних странствиях. Дедушка среднего роста с рыжеватой бородкой, очень молчаливый, с неторопливыми движениями.

По приезде в Одессу поступил кочегаром в Еврейскую больницу (она до сих пор так называется всеми одесситами) и там, в котельной проработал кочегаром до старости. К торговле питал отвращение. По словам моего папы (Михаила), дед был способным. Например, когда их котельную перевели с твердого топлива на жидкое, рабочим раздали брошюры, по которым они должны были изучить новую аппаратуру и сдать экзамены. Русской грамоты дед не знал, от папиной помощи отказался и разобрался во всем только по чертежам, не читая даже подписи к ним. Бабушка на деда не похожа ни внешне, ни по характеру. Маленькая, чернявая, худая, говорливая, быстрая. Впрочем, как не быть быстрой, когда дети рождаются друг за другом: Миша в 1889 году, затем Песя, Бранка (Баля – это я ее назвала), Моня, Маня, Шика, Тосик и Яша. Маня и Шика умерли, когда им было лет 5-6, в больнице от скарлатины. Итак, 8 человек не только помещались в двух комнатушках, да еще и квартирантов держали. Один из них стал Балиным женихом и уехал в 1913 году в Америку, куда вскоре вызвал и Балю. Война и революция отложили Балин отъезд до 1922 года, когда Абрам за ней приехал…»


С 1913 по 1937 жизнь этой ветви нашей семьи конспективно описана в разделе на букву «А» – «Аресты – другие», а биография моей бабушки с папиной стороны близится к концу. Семья переселилась на улицу Чижикова, в дом 2-й, В этой одесской квартире в 1934 – 1935 гг. побывала уже и я четырехлетней девочкой (см.: «В» – «Витя, ты!»), вместе с папой, мамой и моей самой родной, хотя и чужой по крови бабушкой Владимировой Анной Ивановной – приемной матерью моей мамы. Потом мы приезжали сюда после папиной второй ссылки (см.: «Арест»). На новой квартире дед Зелик и бабушка прожили недолго. Оба умерли от рака. Однако, успели дожить до арестов своих сыновей, в частности, до первого ареста моего папы в 16 – 17 лет (кажется, в 1924 году – см.: «А» – «Аресты – другие»), вскоре после которого бабушка и умерла. По семейной легенде, как рассказывала мне моя мама, последними ее словами были: «Купите Яше калоши…» Папа был младшим ребенком – родила его бабушка, когда ей было далеко за сорок (а по моим расчетам – 44 года). Старшие дети, главным образом старшая сестра – Песя, помнили этот наказ в течение всей своей жизни. На протяжении многих лет, уже после смерти папы, «калоши» его оставшейся семьи, то есть нас, оставались ее заботой. Когда я училась в институте, уже из своей пенсии Песя ежемесячно посылала мне сто рублей. И мы, двоюродные сестры, по завету наших родителей сохранили близость в течение всей нашей жизни.