Огромный Ильмех

 В этом году (статья написана в 2007 году) исполнилось 90 лет со дня рождения (13 января 1917 года) и 25 лет со дня кончины (23 октября 1982 года) одного из наиболее выдающихся людей, когда-либо рождавшихся на харьковской земле. Речь идет об академике АН СССР и АН УССР Илье Михайловиче Лифшице.

 Из двора дома, в котором я жил в годы юности, было два выхода – на ул. Лермонтовскую и ул. Чайковскую. Я предпочитал ходить по Чайковской, и по утрам часто встречал там прогуливающимся вдоль забора «уфтинского» двора небольшого роста очень опрятного человека. 

В его типично еврейской внешности вроде бы не было ничего примечательного, но, увидев его раз, забыть почему-то было уже невозможно. Конечно, можно сказать, как это сделал мой друг Юрий Гандель, что еврейская внешность уже сама по себе весьма примечательна, но… тогда были другие времена – похожую внешность имели мои любимые школьные учителя, евреем был мой классный руководитель… Его округлые, чуть флегматические движения странно контрастировали с жгучими глазами, а вся фигура, с головы до ног, испускала волны немедленно очаровывающего обаяния. Попав в сферу этого обаяния, хотелось тут же сделать что-нибудь хорошее. В жизни своей я лишь несколько раз встречал людей, обладавших тем же качеством – одним лишь свои присутствием побуждать других к доброй и благородной деятельности. 

 У меня, школьника, сложились с ним отношения, как у Баха с Богом. «Я с ним раскланиваюсь, но не разговариваю», - иногда говорил в этой связи Бах. Я здоровался с ним глазами, и его глаза, если только они смотрели в этот мир, а не куда-то в непостижимую бездну, отвечали. И всё. Я с ним так никогда и не познакомился, но, став студентом университета, быстро узнал, что  таинственный незнакомец – не кто иной, как Ильмех, Илья Михайлович Лифшиц, один из лучших физиков страны. О том, насколько высоко он стоял в иерархии советских физиков, можно судить хотя бы по тому, что после смерти в 1968 году заведовавшего отделом теоретической физики Института Физических Проблем АН СССР Л. Д. Ландау, директор Института П. Л. Капица немедленно предложил эту должность Илье Михайловичу.

 Исчерпав, таким образом, личные о нем воспоминания, я должен объяснить происхождение следующего ниже текста. В этом году исполнилось 90 лет со дня рождения Ильи Михайловича и 25 лет со дня его кончины. К этой двойной дате харьковские физики из ННЦ «ХФТИ», в котором он более 30 лет заведовал теоротделом, выпустили книгу о нем: «Илья Михайлович Лифшиц. Ученый и человек». В ней собраны основные научные работы ИМ, комментарии к ним ведущих профильных специалистов и воспоминания его разбросанных по миру учеников. Они же являются и его друзьями. Эта-то книга и послужила для автора основным источником информации.

Вспоминая об одном из прижизненных юбилеев мужа, жена ИМ, Зоя Ионовна Фрейдина, рассказывает, как поднялся на подиум академик АН СССР Яков Борисович Зельдович: «Ты знаешь, Лёля, совсем нетрудно втереть очки начальству, значительно труднее обмануть коллег и, наконец, совершенно невозможно обманывать учеников. И если твои многочисленные ученики так трогательно к тебе относятся, то есть чем гордиться». 

Рассказать о научных работах И.М. Лифшица широкому читателю практически невозможно (хотя у самого Лифшица это иногда получалось), а для специалистов посредник, вроде меня, совершенно лишний. Достаточно сказать, что он заложил основы нескольких новых направлений в теоретической физике конденсированного состояния вещества. Это теория неупорядоченных систем, в которой он вообще был первым, и в которой именно он сформулировал основные понятия и ряд глубоких идей. Это электронная теория металлов в ее современном виде, статистическая физика полимеров и биополимеров, в которых он увидел принципиально новый объект теорфизического исследования и, наконец, это теория квантовых кристаллов.

О качестве всего того, что он делал, его ученик и друг Марк Яковлевич Азбель, ныне профессор Тель-Авивского университета, рассказывает так: «Увезти в Израиль я мог очень немного – это был 1977 год. Среди этого немногого я захватил конспекты лекций Ильи Михайловича. Они верно прослужили мне 40 лет после того, как Илья Михайлович их прочитал. Потому что в своих лекциях Ильмех далеко опередил свое время. Он рассказывал о беспорядке, о фракталах, о каждом из предметов то, что стало передовым фронтом науки в восьмидесятые годы, а кое-что и позже.

В 2005 году я открыл для себя в Интернете индекс научного цитирования. Цитирование там начинается с 1984 года, два года спустя после смерти Ильи Михайловича. (С 1984 года считаются цитаты; когда была написана работа, не имеет значения.) На работы Ильмеха 1942 года была 71 ссылка. Многие опубликованные работы вообще не получают ссылок, а ведь это был 1942 год, война, почти ничто не проникает за границу. Но поистине: великие рукописи и статьи не горят! Десяток работ Ильмеха получили больше ста ссылок каждая, то есть и сегодня остаются научными бестселлерами! Их цитируют, значит, они живут в науке и, видимо, будут еще долго жить. Работа 1956 года по гальваномагнитным явлениям – больше трехсот ссылок. Работа 1978 года по биофизике, о том, как полимер превращается из клубка в глобулу – Ильмеху 61 год, остается 4 года жизни – 422 ссылки! Фантастически разные темы – от технических (пароструйные насосы) до устройства вселенной (Халатников задал Ильмеху вопрос, и появилась фундаментальная работа). На работу 1961 года – почти три тысячи ссылок. В физике больше тысячи ссылок – это работа Нобелевского уровня, а три тысячи ссылок – это едва ли не мировой рекорд!»

И это титаническое наследие оставлено человеком отнюдь не исполинского здоровья. Последние 10 лет жизни, по свидетельству Зои Ионовны, были годами ежедневного подвига. Первые два инфаркта он перенес до 60 лет и значительную часть времени проводил в санатории АН СССР, расположенном в одном из московских парков с красивыми прудами. Туда к нему приезжали его ученики (они же сотрудники) – работать. Это была особая жизнь человека с больным всерьез сердцем.

Нянечка в академической больнице, куда Ильмех как-то ходил навещать больную жену, говорила о нем: «Какой-то академик – не как все. Приходит – всем «здрасьте», уходит – всем «до свидания». Внимание к окружающим…Учился на радиофаке на одном курсе со мной Валерий Шкловский. Студент он был не просто хороший – выдающийся. И когда на радиофаке его мыслям стало тесно, он перешел на физфак, и там Илья Михайлович «положил на него глаз». А надо сказать, что учился Валерий не «по бюджету», как сейчас говорят, а за счет направившего его в университет завода, и обязан был на завод вернуться. Но заводу специалист такого суперкласса вряд ли был нужен, и Илья Михайлович лично поехал к директору завода – договариваться, чтобы завод дал Валерию «вольную». Так Валерий стал учеником Ильмеха. Мало найдется среди академиков людей, способных на такой поступок.

Физиков почему-то принято считать большими шутниками, а физиков-теоретиков к тому же еще и безрукими шутниками, совершенно не умеющими работать с приборами.

Об этом их качестве рассказывают анекдоты, и доля истины в них есть. Есть такой анекдот и об Ильмехе. Ссылась на него самого, говорят, что в молодости, придя в УФТИ, он собирался быть не теоретиком, а как раз экспериментатором. Его поставили дежурить у дорогой импортной экспериментальной установки. Через несколько дней она сгорела, и на этом карьера экспериментатора для ИМ закончилась. Тем не менее, он не раз потом полушутя говорил студентам: «В теоретики нельзя идти только с горя оттого, что ломаешь приборы, нужна еще какая-то мотивация».

Формально у Ильи Михайловича не было учителей. Он был исключительно самобытен и самостоятелен и очень рано приобрел интеллектуальную зрелость. Он окончил 2 вуза в 21 год, через год защитил кандидатскую диссертацию без научного руководителя, а еще через 2 года – докторскую. Учился он и в консерватории, но музыкой профессионально не занимался, оставаясь замечательным пианистом «для себя» и сохраняя всю жизнь любовь к этому прекрасному искусству. Но неформально он сам не раз говорил, что его учителя – это Яков Ильич Френкель, Михаил Александрович Леонтович и Иван Георгиевич Петровский. К их числу, видимо, надо отнести еще и первого директора УФТИ Ивана Васильевича Обреимова, судя по исключительно трепетному к нему отношению со стороны ИМ. Не знаю, были ли репрессированы Леонтович и Петровский, но Обреимов имел, как суперинтеллигентно называл пребывание в тюрьме Ильмех, «перерыв в биографии», а Френкель чуть ли не всю жизнь был для НКВД «членом контрреволюционной антисоветской организации», хотя и не арестовывался, начиная с 1919 года. Называя их своими учителями, ИМ вряд ли имел в виду физику. За стеклом книжного шкафа в его кабинете был прикреплен листок бумаги со стихами, собственноручно записанными их автором, Давидом Самойловым:

Кто устоял в сей жизни трудной,

Тому трубы не страшен судной

Звук безнадежный и нагой.

Вся наша жизнь – самосожженье,

Но сладко медленное тленье,

И страшен жертвенный огонь…

В этих стихах одно слово сегодня нуждается в толковании. Это слово – «устоял». Что значит «устоял»? В подстрочных смыслах тех лет «устоять» означало остаться человеком, сохранить порядочность, не взирая на ломающие душу обстоятельства. Устоять – это в годы «охоты на ведьм» выйти на трибуну после лекции партийного философа-обскуранта и во всеуслышание защитить честь и достоинство своей науки и коллег-физиков. Устоять – это на ученом совете сказать в глаза тем, кто только что проголосовал против прекрасной диссертации по антисемитским мотивам, все, что ты о них думаешь, устоять – это пригласить на свой юбилей ученика, находящегося в немилости у КГБ. Это – очень-очень изысканно вежливо, но непреклонно отказаться подписывать письмо в осуждение академика Сахарова, это едко спросить у большого начальника, объясняющего, что к выходцам из села на экзаменах надо относиться снисходительно: «А что, у нас таланты рождаются «тiльки попiд вишнями»? И все это, как и многое другое, было в его жизни.

Зоя Ионовна припомнила один эпизод, характерный для этики ИМ. Кто-то из их общих знакомых рассказал ей «много интересного» о старшем брате ИМ – Евгении Михайловиче – тоже академике, очень близком сотруднике Л. Д. Ландау, с явным прицелом, чтобы это было Евгению Михайловичу передано. Придя домой, она рассказала все мужу. «Ты расскажешь об этом Жене?» «Нет, конечно». «Почему?» «Потому что это сплетни». «Но ведь это правда». «Ну, знаешь ли, если бы это была еще и неправда, то она называлась бы клеветой!»

Исключительная самостоятельность в суждениях, полное отсутствие конформизма было внутренне присуще ИМ вплоть до того, что даже в родительском доме он по этой причине считался ребенком как бы менее удачным, чем старший брат Женя. Его мать, Берта Евзоровна, не раз говорила: «Лёля у нас ленивый, он делает только то, что хочет, а Женя делает то, что надо». При исключительно толерантной и деликатной манере общаться с людьми он был абсолютно невосприимчив к любым формам давления и влияния на себя. При таком складе личности для него в СССР была неприемлема какая бы то ни было деятельность, кроме научной, какая бы то ни было карьера, кроме академической. Он и в физике был такой же. К Зое Ионовне однажды обратился кто-то из ведущих физиков: «Уговорили бы вы ИМ бросить эти полимеры: биологи его работ не понимают, а физикам они не интересны», на что она отвечала, что верит в то, что чем бы ИМ ни занимался, из этого обязательно выйдет толк. И права была она, а не маститый академик. Ильмех опережал свое время, и в этом было все дело. Даже в хобби – собирании марок – продолжался его высокий профессионализм: его коллекция дважды удостаивалась золотой медали на международных выставках.

Этика Ильмеха могла бы быть всеобщим образцом для подражания, но увы… Я знал многих депутатов различных уровней, и лишь единицы из них, отработав депутатский срок, возвращались к своим прежним занятиям – на заводы, на кафедры, в лаборатории. Большинство же старалось использовать свое депутатство для того, чтобы занять новое место в жизни – более обеспеченное, менее обременительное и т.д. Трудно им было «устоять». Но вот что характерно – в наш харьковский университет возвращались почти все. И когда я спрашиваю у себя почему, то вижу только один ответ: в молодости своей они ощутили на себе прямое или косвенное влияние людей, подобных Ильмеху. Если не по силе профессионального таланта, то по моральным качествам. Людей, бывших для них не только преподавателями, но и Учителями. Их концентрация в университете всегда была велика, хотя и не арифметически. Но по силе влияния на студенчество, по степени обаяния и притягательности их личностей именно они определяли его лицо, его профессиональный и нравственный уровень. И к ним тоже в полной мере относятся слова, вынесенные Зоей Ионовной в заголовок своих воспоминаний об Ильмехе: «Не говори с тоской – их нет, а с благодарностию – были». И это чувство благодарности тем сильнее, чем явственней замечаются черты деградации и дебилизации общества, принесенные в него «новым временем», сбросившим «иго» нравственного императива.  

2007 г.