Госплан и госмусор. Почему в России так и не появилась рыночная экономика

На модерации Отложенный

Игорь Липсиц

Игорь Липсиц 

Фото Алексея Никольского / ТАСС

Спустя 30 лет после реформ российская экономика вернулась к стартовой точке отсчета — государственной экономике

В этом году в России юбилей — исполняется 30 лет с начала рыночных реформ. Основы большинства крупных состояний и фирм, которые доминируют сегодня, были заложены в 1988–1991 годах, писал в своей последней книге «Государство и эволюция» Егор Гайдар. По его мнению, решающий вклад в первоначальное накопление внесли правительства Николая Рыжкова и Валентина Павлова: именно при них возникла культура «легких денег», которая, с одной стороны, привела к развалу советской денежной системы, а с другой — оказалась мощным стимулом для появления нового класса предпринимателей». А создание частных предприятий в стране фактически разрешил принятый в 1988 году закон Верховного Совета «О кооперации в СССР».

В тот период среди либеральных экономистов-сторонников реформ сформировались две четкие группы — оптимистов и пессимистов.

Оптимисты, лидером которых был Егор Гайдар, полагали, что достаточно одномоментно снять преграды на пути рыночного поведения населения, и госэкономика быстро трансформируется в эффективное рыночное хозяйство. В качестве главных аргументов в пользу такой концепции приводились примеры денежной реформы Людвига Эрхарда в послевоенной Западной Германии и шоковой терапии в Польше.

Пессимисты, которые не имели явного лидера, напротив, полагали, что быстро и хорошо реализовать реформы у нас в стране не получится, и вспоминали Моисея, которому пришлось водить иудеев по пустыне 40 лет, пока не умер последний из живших при рабстве — и только тогда нацию, очищенную от рабских привычек, можно было ввести в землю обетованную.

 

И в этом примере мы, пессимисты, акцент делали именно на сроке в 40 лет, полагая, что естественный процесс смены поколений сам по себе изменит мягкие институты общества и они станут постепенно благоприятными для рыночной экономики России.

Увы, жизнь показала, что мы, пессимисты, хотя и были более осторожными, но оказались чрезмерными оптимистами. Мы не поняли, что в истории реформ главным был не срок в 40 лет, а наличие главного идеолога изменений — по аналогии с Моисеем, последовательно воспитывавшим молодежь и формировавшим тем самым иные модели общественного поведения.

Мы же вступили на путь реформ без идеолога, без идеологии и без помощи иной силы, которая бы побуждала людей следовать главным заветам реформ. Между тем институциональная экономика убедительно показывает, что мягкие (а потом, соответственно, и жесткие) институты общества сами по себе не формируются.

Их создает обычно правящая элита, и она, как показывает исторический опыт некоторых стран, действует исключительно в собственных интересах. В некоторых обществах такие правила были привнесены колонизаторами или захватчиками.

Если интересы верхов совпадают хотя бы частично с интересами большей части народа, то экономика страны начинает развиваться успешно (в числе примеров — Япония и Южная Корея). Если же интересы правящей верхушки с интересами остальной части народа не совпадают, то страна начинает стагнировать и нищать, а дифференциация доходов и богатства достигает огромных значений.

На какой-то момент — с 1998 года по примерно 2012 год — случайно совпали сразу несколько факторов: высокие доходы от нефти; наличие незагруженных мощностей на еще работоспособных советских предприятиях (к тому моменту уже приватизированных); незавершенность строительства новых институтов общества. Все они действовали в пользу уже сформировавшейся правящей группы.

Это дало отечественной экономике возможность рвануть вперед. Многие посчитали это признаком начала нового «русского чуда», подобного случившемуся в истории России в начале XX века, когда ускорились темпы роста многих отраслей.

Но, как и первое экономическое чудо, взлет экономики оказался недолгим. Сейчас надежд на его возобновление уже и совсем нет. Россия быстро и неуклонно теряет все факторы достижения конкурентоспособности и экспортопригодности отечественной несырьевой продукции, превращаясь в экономику экс-индустриальную, но притом и не в сервисную.

Поскольку никакой идеологии для нового улучшения институтов рыночного хозяйства так и не появилось, да и новому идеологу таких преобразований взяться неоткуда, то «шторм реформ», начавшийся 30 лет назад, давно затих, сменившись мелкой «рябью» из-за череды сделок по слиянию и поглощению. В итоге мы видим, что на смену советским государственным отраслевым министерствам приходят госкорпорации (недавно, например, предложили создать такую корпорацию для решения проблемы с мусором— своего рода Госмусор, если проводить аналогию с некоторыми названиями советских структур — Госпланом и Госкомцен).

Да и банковская система, так и не став мощной, скукоживается все больше, а в среде банкиров уже ходит шуточка «Не дай бог дожить до слияния Сбербанка с ВТБ».

В сочетании с «оттоком мозгов» и деградацией отечественной системы образования все это делает любые прожекты достижения высоких темпов экономического роста и существенного повышения благосостояния населения совершенно утопическими. Иными словами, выйдя в путь за «новой экономикой» 30 лет назад, мы безнадежно заблудились и, похоже, покружив по лесам, вернулись обратно — в «египетский плен» неэффективности и бедности.