Владимир Жечков. Отец русского гламура, или Жизнь и судьба русского олигарха

Владимир Жечков. Отец русского гламура, или Жизнь и судьба русского олигарха
http://www.medved-magazine.ru/articles/Igor_Svinarenko_Vladimir_Jechkov.2391.html

 «Белый орел» в Запарижье
Он был первым новым русским в масштабах страны. Он зажигал так широко, что только через десять лет Прохоров догнал его со своим Куршевелем, а Абрамович – со своей «Челси». Герой казино (его рекорд - 150 000 000 долларов), бывший медиамагнат и рекламный король Владимир Жечков сейчас одиноко живет на своей вилле под Парижем. Короче – былое и думы.



56 лет – неплохой возраст для подведения промежуточных итогов.

Особенно для человека, к ногам которого мир – материальный мир – улегся лет двадцать назад. Полная финансовая свобода, миллионы, яхты, частные самолеты, громкие похождения планетарного размаха от Лас-Вегаса до Caped’Antibes, желания, которые сбываются немедленно (со скоростью банковской проводки), дружба с олигархами, песни, которыми заслушивалась страна. «Как упоительны в России вечера! Любовь, шампанское… закаты…» Закаты. Удары судьбы посыпались один за другим: он потерял дочь-красавицу, похоронил лучших друзей, проиграл в казино 150 000 000 долларов.

Развелся с женой.

Олигархи не звонят.

Он живет один.

В своем доме.

Под Парижем.

Иногда его достает ностальгия.

Раньше он любил напоминать, что брал лучшие яхты, когда Потанин еще ездил на трамвае, и носил Berluti, когда Абрамович копил на ЦЕБО, – но теперь это как-то не сильно актуально. Я спросил его когда-то: как он будет жить, если деньги вдруг кончатся? Он подумал и сказал, что без денег жить не согласен. Как кончатся они – кончится и его жизнь.

Один человек рассказал мне, как он предлагал Жечкову помощь, когда у того остались последние 100 миллионов долларов: «Давай я возьму их в управление и буду тебе платить проценты. Десять годовых». Тот отказался - вот еще, жить на копейки.

Я полетел к Жечкову, чтоб донести message: миллион евро (минимальная цена его парижского дома) – хорошие деньги! Живи и радуйся! (О том, что не в деньгах счастье, я не стал говорить, это все же mauvaiston; впрочем, по-французски он не очень).

Все пятнадцать лет нашего знакомства я уговаривал его дать интервью. Он не соглашался:

– Если бы я рассказал все, что в моей жизни было, и все, что я знаю про других, то меня приехало бы убивать человек пятьдесят. Частные лица и сотрудники какие-то секретных служб. Меня б сразу пристрелили.

Я пытался его переубедить:

– Кто сколько украл и взял-дал взяток, как изменял жене, любовнице и родине – это же не самое интересное в жизни! Поверь!

Он не верил. И сейчас опять прогнал мне все ту же телегу.

Потом несколько смягчился:

– Я тебе дам хорошее интервью. Но только без диктофона.

– А на кой мне ляд такое? Это и не интервью будет, а просто треп. Пьяный треп. Мы же не будем беседовать на трезвую голову…

Но все же я его убедил в том, что в памяти человека остаются не только номера счетов и фактура по аморалке, своей и чужой, не только фабулы уголовных дел, доведенных до конца или закрытых (этого я и знать не желаю), – но и что-то еще, не менее ценное и дорогое.

Мы с Вовой Жечковым говорили о его жизни. Под водку, конечно. По-другому же трудно.



ВОДКА
Мы налили и выпили, Вова запил водку водой, и я как старший по возрасту сделал ему замечание:

Ты зря запиваешь! Я много раз тебе говорил, что водку нельзя запивать.

– Почему?

Это ведет к алкоголизму.

– Видишь, не привело же!

Гм. Раньше ты отвечал иначе. Ты говорил: «Не волнуйся, этот путь я давно прошел».

Я смеюсь, он молчит. Думает. Потом отвечает:

– Тут важно, сколько человек пьет водки - много или мало. Раньше я выпивал три-четыре литра в день, ну минимум два, но, конечно, не сразу, а в течение дня, тем более что непонятно, когда день заканчивается. А потом узнал, что три литра - это смертельная доза. Мне врач сказал год назад. Действительно, помню, я недавно, уже в Париже, выпил два с половиной литра, и мне было нехорошо. Не то здоровье, не то…



ПАПА
– Я вижу, ты не готов к интервью, - сделал и он мне замечание как бывший журналист, он полтора года все же проучился на журфаке. - Ладно, давай я сам тебе расскажу несколько историй из моей жизни.

Давай! Моя любимая история из твоей жизни про то, как твой папа, секретарь обкома партии, переехал из Запорожья в Крым, а ты из его квартиры, в которой остался один, устроил публичный дом. Он приехал на побывку, бардак ваш разогнал, сдал квартиру государству (!), а тебя отправил в общежитие, на завод и далее в армию. Вот про это расскажи.

– Я публичный дом никогда не устраивал.

Ну это смотря что считать публичным домом. Я в широком смысле слова. Но давай по порядку. Начнем с папы. Он у тебя был героический человек, фронтовик и десантник, орденоносец, инвалид войны. 1923 года рождения.

– Да, он воевал. На фронт пошел добровольцем, когда ему было восемнадцать лет. БОльших подробностей, чем то, что он руководил ротой, я не знаю. Он был кавалер трех орденов «Славы». Участвовал в Сталинградской битве - воевал в дивизии Желудева, которая тракторный завод защищала. Там шли самые тяжелые бои. К 1943 году от дивизии осталось одиннадцать человек. Папа получил сильную контузию, кроме того, у него не работала правая рука – в ней застрял осколок. Он считался инвалидом второй группы, но руку разработал, насколько мог, и после даже водил машину. Несмотря на контузию, шутил неплохо. Но от меня он отличался тем, что шутку готовил. Он если кого-то увидит, то уже за сто метров готовит шутку. Я его спрашивал: «Папа, а ты второй раз пошел бы на фронт?» Он отвечал: «Уже сейчас не знаю. Потому что не все было так, как писали в газетах».

Жечков –это болгарская фамилия?

– Папа всегда говорил, что мы русские. По папиной линии у меня в Семеновском полку гвардейцы были. Они высокого роста, а я – как папа. Они познакомились с мамой, когда она училась в медицинском институте, а он был студентом авиационного, в Куйбышеве (Самаре). Закончили в 1949-м и работать приехали в Запорожье. Папа работал секретарем парткома моторостроительного завода (сейчас «Запорижсич»), секретарем обкома партии по местной промышленности. Потом они с мамой переехали в Симферополь. А меня, мальчика, учившегося в десятом классе, оставили одного. Доверяли мне! Но не тут-то было.

А ты был какой?

– Я был очень скромный, интеллигентный мальчик, отличником никогда не был, но учился хорошо. Я был лучшим математиком в английской школе.

А еще ты играл на скрипке и в карты.

– И в шахматы. В которые все время выигрывал у директора школы. Кстати, сыграть вничью с гроссмейстером для меня всегда было приятней секса с девушкой. Директор любил меня, и за это меня не любили многие преподаватели. И вот папа уехал… Он мне присылал деньги. На них мы с товарищами выпивали, закусывали и играли в преферанс; ничего особенного. И тут приезжает папа. Хотя я был уже не школьник, а второкурсник машиностроительного (станки и инструменты), папу смутило, что он не смог зайти на кухню: все было уставлено пустыми бутылками. Ему это не понравилось, и он сдал квартиру государству. «А где же я буду жить?» – спросил я. «Как все – в общежитии». Он решил сделать из меня человека. Он вообще был настолько честен, что это мешало нам с мамой жить. Были всякие распределители с продуктами для функционеров - он никогда этим не пользовался. У нас все было, но благодаря маме, она же врач. А папино мировоззрение я никогда не разделял. Все пользуются благами, а папа нет! Мама его заставляла пойти в распределитель, чтоб он себе взял финский костюм. А он говорил, что ему ничего не надо: «Живем хорошо, все есть». Он был в этом плане скромный человек, не в меня. Он не знал, что такое Kitonи Berluti– ничего не знал.

Папа умер в 62 года. Он тогда очень хорошо выглядел – лучше, чем я сейчас. Он не пил. Не курил. Взяток не брал. Льготами не пользовался. Что за жизнь? Я у мамы после спрашивал: «А у папы были девушки какие-нибудь? Любовницы? Ты его заставала где-то?» Она ответила: «Информацией не владею». Странно все это… Думаю, воспитывали в сталинские времена так, что люди вели себя прилично и во многом себе отказывали. Я вот отбиваюсь сейчас за папу. Думаю, у папы все было, но он был закамуфлированный. У них все время были скандалы с мамой – я ж не знаю из-за чего. Но можно же догадываться.

Он хотел, чтобы и я жил так же – жил как все. Ну почему?!

Ты был вне себя. Когда он забрал у тебя квартиру.

– Нет, я и в общаге нормально устроился, тут же нашлись друзья-алкоголики, все нормально было. Правда, скоро меня выгнали из института, я ведь на занятия не ходил. Я поступил в другой, в Киеве. Меня и оттуда отчислили. Тогда папа сказал: «Пора тебе заняться делом!» И отправил меня работать на завод токарем. В цеху я был в авторитете, потому что хорошо играл в шахматы. Потом я поступил (хорошо сказано. – И. С.) в армию.

А папу ты не просил, чтоб он тебя отмазал от армии?

– Это нереально было. На армию я смотрел как на неизбежность. Понятно было, что служить придется, этого я изменить не мог. Я мог влиять только на географию, и вместо положенного мне Афгана поехал в Киев – решил не рисковать.

В армии я был художником-оформителем, хотя рисовать не умел. Но я нашел правильного мальчика, который неплохо рисовал, и вскоре был награжден грамотой ЦК ВЛКСМ как лучший художник Киевского военного округа. Поскольку я с детства мечтал стать разведчиком и к тому ж, честно говоря, хотелось поскорей уехать из армии, я договорился с особистом, что меня отправят учиться в училище КГБ. Но вместо училища я пошел в Университет дружбы народов имени Лумумбы, на журфак, потому что товарищи уверяли меня, что я прекрасный рассказчик.



 К телу голливудской звезды приделали голову Жечкова – шуточный плакат сделанный друзьями к прошлому юбилею «Белого Орла»



БИЗНЕС. ПЕРВЫЙ МИЛЛИОН
– Однако мы отвлеклись. Учусь я, значит, в УДН… На первом курсе я влюбился в свою жену Наташу, которая была самой красивой девушкой в университете. Я украл ее у мамы через окно. Она меня так любила, что с мамой до сих пор не общается. Меня как человека малообразованного тянуло к женщинам высокообразованным, а жена у меня кандидат наук по физколлоидной химии. Я любил на пьянках громко спрашивать название ее курсовой – она говорила, и никто ничего не понимал. Было приятно, конечно. В университете я был настолько популярен, что полгода пробыл замом секретаря комсомольской организации. При том что я никогда политикой не интересовался, я – вне политики. Я бы отказался быть президентом России, по складу характера это не мое.

Да и работа скучноватая. Однообразная.

– Хотя если бы я согласился, то, конечно, хуже б России не сделал. Наверно, я б много полезного сделал. Окружил бы себя нормальными специалистами, и все было б в порядке.

Сам-то я высшего образования не получил. Вышло так: мы с товарищем поехали в комок на Фрунзенской продавать магнитофон. Там очередь, мы продали с рук, и сразу к нам подошли люди в гражданке: оказалось, что мы нарушили правила торговли в общественном месте. Они написали бумагу в университет, и меня отчислили – «за недостойное поведение, не соответствующее званию советского студента в интернациональном коллективе», что-то в этом роде. Я учился хорошо, но из-за магнитофона меня отчислили.

Так ты был в первых рядах строителей рыночной экономики!

– Потихонечку ее строил, да. Всегда опережал свое время… На меня обрушились репрессии, похожие на сталинские. Когда меня отчислили, я пошел работать грузчиком на Главпочтамт. Но и там не растерялся. По работе я должен был получать почту на вокзалах. Мне давали машину с водителем – и вперед. Но работать не хотелось, и я нашел выход: договорился с грузчиками на всех вокзалах, что в мою смену они будут писать «почты нет». И почта валялась на вокзалах. А следующая за мной смена была перегружена. Я был свободен и занимался своими делами. Так я впервые применил свой знаменитый рациональный подход к бизнесу… Потом знакомые устроили меня на ТВ фонотекарем, надо было к передачам возить бобины. Я организовал все так, что ничего не делал, просто присутствовал с уверенным видом, и никто в «Останкино» не понимал, кто я такой. Так я познакомился с ТВ – с редакторами, со звездами шоу-бизнеса, с Лисовским – и моя карьера пошла вверх. Это где-то 1986-1987 годы. Вскоре я начал делать свои коммерческие передачи – «Утренняя почта» была моя, например.

Что значит –твоя?

– Это значит, что рекламу в передаче продавал я. Часть вырученных денег я платил людям, которые снимали передачу, а остальное было мое. Потом с Юрием Николаевым мы делали передачу «Утренняя звезда»… Я понял, что реклама – легкое дело, ну и создал рекламное агентство. Многие тогда занимались рекламой, но круче меня никого не было. Если б не мои разногласия с партнером, я был бы миллиардером давно.

Не совсем точно ты выразился: не «был бы», а «побыл бы».

– Я не шучу. Нам принадлежали каналы «Муз-ТВ» и «М-1» (сейчас он называется «Домашний»). Еще были телеканалы в Питере и в Ростове, с индусами мы тогда сделали сотовое телевидение – как всегда, опережая время. Я первый в России сделал два канала IP-телефонии, которыми сейчас все пользуются. Я сделал журнал «ТВ Парк», купил журналы «Медведь» (что правда. – И. С.) и «Я сама». Интересно было… И деньги были. Но и проблемы тоже – прокуратура, налоговая, нервотрепка была, проверки начиная с 1994-го, не говоря уж про 1998-й. Короче, после дефолта мы все за копейки продали, чтоб расплатиться с долгами. Был большой минус. Рекламодатели отказались от многих контрактов… Мне пришлось продавать активы. По дешевке. Березовскому. Мы с ним рассчитывались компаниями, деньгами – а всего мы были должны 110 миллионов долларов. Не знаю, как сейчас, а по тем временам это были большие деньги. Проблемы были серьезные…

Помню, помню! Писали, как ты пьяный из водяного пистолета стрелял по налоговым полицейским.

– Ну такого не было. Просто я лег в шесть утра, а в семь меня разбудили. Я не понимал, что происходит. Думал, ребята ко мне приехали опохмелиться. Я был настолько пьяный, что воспринимал это как цирковое представление. А они у меня позабирали кредитные карты, деньги – все, какие были. Звоню в налоговую, говорю: «Денег нет! Можно, я к вам приеду на допрос и заодно позавтракаю?» «Приезжай!» Потом деньги, правда, вернули, а меня реабилитировали.



СОБСТВЕННО «БЕЛЫЙ ОРЕЛ»
А еще ты стал знаменитым певцом.

– Сперва я был не суперпопулярный, а просто очень популярный. Ведь еще не было песни «Как упоительны в России вечера», была только «Потому что нельзя быть на свете красивой такой». Я был единственный российский певец, у которого было два хита за один год. Меня звали выступать на всех каналах. Я забрал первые места во всех хит-парадах! Такого не было даже у Аллы Пугачевой!

И ты не платил за рекламу.

– За рекламу? Что же, я сам себе буду бабки платить? Основная ротация шла по ОРТ. Была одна «Утренняя почта», целиком посвященная мне. Я был главным в номинации «Самый продаваемый певец в отдельно взятой стране, которого никто не знал в лицо».

Когда ты стал петь профессионально?

– В конце 1996 года. Потому что стало скучно жить… И мы заехали с Матецким в студию к Укупнику. Тот послушал и сказал: «В этом непонятном голосе что-то есть». А спел я тогда две песни – «На мне тогда был новенький мундирчик» и «Искры камина горят, как рубины». Никто не верил, что из этого что-то получится, но я, как серьезный человек, решил довести дело до конца. И ведь получилось! Не скажу, что я хорошо пою, но это был реальный прикол, который получился. Я сам не ожидал, что получится. Но этот мой природный вкус, он меня не подвел.

И ты создал группу.

– Никакой группы нет, вся группа – это я. Название вот откуда. У меня была рекламная кампания водки «Белый орел», и я, чтоб сделать приятное клиентам, так и назвал группу. Чистый прикол! Сам я ничего не писал, песни приносили. Как-то сами появлялись тексты и музыка. Витя Пеленягрэ мне писал… Я в оригинале не спел ни одной песни: получалась другая мелодия, потому что я в принципе не могу петь, а слова я перевирал, потому что никогда трезвый в студию не заходил. Так что я фактически соавтор. Так что вообще «Белый орел» – это чистый прикол, который неожиданно получился.

Ты что-то заработал на нем?

– Ничего не заработал. Ну какие там деньги? На них мы записываем альбомы и что-то получают музыканты. Эфиров нет, концертов мало, влияния на каналы нет. Если б это все было, то народ бы слушал хорошую музыку, а не ту, что сегодня слушает. Когда приезжал Джаггер, я подошел к Алле и говорю: «Я знаю три его песни, а ты?» Она сказала, что тоже три. И у меня тоже много хороших песен, а люди знают только две, и это нормально.

А почему именно эти две?

– «Как упоительны в России вечера» по «Русскому радио» крутили очень долго, но она эффекта не дала. Вообще. Никакого. А потом сняли клип, и все пошло. Как-то все совпало: настроение, кризис. Это была песня, которая хорошо пошла под кризис. Потом вышла «Потому что нельзя быть на свете красивой такой». Хотя я больше люблю веселые, жизнерадостные. Но не всегда это получается, все по настроению. Тогда у меня было все хорошо, я был победитель, все было весело, я думал, что всех порву, как Тузик шляпку. С таким настроением можно сворачивать горы. А нет настроения – ничего не получится.



Я И МИК ДЖАГГЕР
Есть документальные подтверждения твоей встречи с твоим коллегой Джаггером.

– Помню, мне Вова Григорьев позвонил, позвал: «Тут Мик Джаггер, тебя все ждут!» Это было перед первым кризисом. Я надел белый костюм и приезжаю, уже пьяненький, в Fellini(роскошный был клуб, в «Олимпийском». – И. С.). Меня там встречали довольно неплохо – аплодисментами обычно. Я подхожу к Джаггеру: «О, Мик? Я слышал, ты тоже поешь!» – это все на хорошем английском. Он засмеялся: «А кто это?» Ему объяснили, и он все понял. И тут я вручаю ему подарок. А мне как раз Гриневич, мой товарищ, подарил на день рождения китель генерала НКВД. А Глеб Успенский из «Вагриуса» перевел так, что это китель Леонида Брежнева. Джаггер поверил. Он был потрясен. Надел китель с довольным видом… «Ну хочешь, – говорю, – со мной сфотографироваться?» Ему по контракту нельзя ни с кем фотографироваться, но что он мог тогда сделать? После такого подарка?



Два модных певца – Джаггер и Жечков. Фото на память



ИГРА
Наверно, самое твое важное занятие в жизни –по самоотдаче, по страсти, по затратам энергии –и денежной, и прочей –это игра. Самое эффектное из всего, что за тобой замечено –это именно колоссальные проигрыши и немалые выигрыши.

– Больше 400 тысяч я никогда за вечер не проигрывал, но и больше… – он задумывается, – больше 1 миллиона 700 тысяч фунтов не выигрывал. Не, вру: я проиграл как-то 800 тысяч в «Национале».

В «Национале»?

(Как сейчас помню: там готовили хорошее харчо и, может, лучших в Москве цыплят табака. Но мне больше нравилось в бывшем кинотеатре «Россия», в вип-зале: там был хороший выбор виски и настоящая черная икра, тоже причем на выбор.

На тостах. Выпить-закусить – это увлекательно, а игра – в ней смысла никакого. Чем проиграть миллион, так лучше 500 долларов пропить, – я много раз ходил с Вовой в казино: он играл, а я ужинал. Конечно, когда идешь с товарищем ужинать, то как-то ждешь, что вы будете сидеть за столом и принимать пищу, и беседовать о том о сем. Но ужинал я один, заказывая какой-нибудь bisqued’haumardк выше уже упомянутым черной икре и виски, все на халяву: Вова проигрывал столько, что его самого и друзей угощали бесплатно. Жечков лишь изредка подскакивал к моему столу от своего, где крутился волчок, но ни разу ему не поднесли хрустальной совы, и торопливо чокался со мной. Поужинав, я задумчиво смотрел, как блестят Вовины глаза, когда он укладывает зеленое поле колбасками, составленными из толстых пластиковых фишек каждая по 5000 долларов. Вот так он ковровой такой бомбардировкой уложит по разным полям пол-лимона – и снимет урожай то в лимон, то тыщ в триста, и так дрочит, пока фишки не кончатся, и пока деньги на всех картах не кончатся, не говоря уж про кэш… «Вован! - пытался я его образумить, с небольшой, правда, верой в успех. – А давай ты зафиксируешь прибыль, вон ты выиграл 100 тысяч, поехали по домам, а?» Но такого ни разу не было, что б он все бросил и поехал по домам).

Пока я думал про все это, Вова рассказывал:

– А по миллиону долларов я выигрывал раз пять или шесть. В итоге я проиграл миллионов сто пятьдесят, наверно. Когда по мелочи играешь каждый день, то вроде ничего не происходит, но это – удары, удар за ударом. Я в Лондоне, помню 1 миллион 200 тыщ фунтов раз выиграл, притом совсем недавно. Это был мой последний выигрыш большой – 2002 год. Когда Надя умерла. После этого я выигрывал 200 тысяч максимум.

Это звучит настолько зловеще, что сказать просто нечего. Мы и молчим какое-то время. Но тема игры серьезно нагружена страстями, она тянет за собой, и он снова рассказывает:

– Не, вспомнил – я 400 тысяч несколько раз выиграл. Это развлечение – просто чистый адреналин. Говорят про некоторых людей, что у них игровая зависимость. Да у любого найдется зависимость, просто надо попробовать! Я считаю, что в любом из пагубных пристрастий надо переступить определенный порог, после которого ты становишься от этого зависим.

Именно нужно переступить, ты говоришь? Может, как раз не нужно?

– Нужно! Переступить, чтоб понять.

Наркотики пробовал?

– Наркотики не пошли вообще. Не понравились. Я курю – но могу не курить. Пить – выпиваю, могу не выпивать. Играть? Вот сейчас денег нет, и я не играю. Деньги будут – может, и поиграю.

Дальше он развивает целую теорию игры, при том что «HomoLudens» пресловутого Хейзинги он явно не читал, а то б не удержался от соблазна сослаться, было б чем подкрепить свои экзотические выводы, и гонит от себя, это просто самородок.

– Есть разные формы игры. Я нашел скачки, нашел казино, нашел карты, нашел, ну, там, не знаю, спортпрогноз, ставки на футбол. Ставки на бирже - это просто другие формы. Они очень похожи друг на друга. Я очень далеко ушел в этом направлении. Многие люди делали состояния на всем этом! Сорос играл и в казино, и на бирже, и на скачках - где угодно.

То есть ты очень близок к Соросу. По накалу желания разбогатеть игрой.

– Желание заработать за маленькие деньги большие – оно есть у всех. Если раньше я играл для удовольствия, то сейчас метаморфоза другая (!). И у меня получалось! В чем беда бизнесменов…

Каких бизнесменов?

– Таких, как я. Так вот беда такая: раньше я играл для удовольствия, то есть выиграл, проиграл, и это было нормально, а щас хочется выиграть – и не получается! Это, наверно, болезнь. Определенного рода.

Болезнь эта называется лудомания. Как известно, Всемирная организация здравоохранения внесла ее в список психиатрических заболеваний.

– Да. Если правильно выстроить эту свою игровую зависимость, поставить ее в рамки бизнеса, чтобы это приносило деньги, выстроить это системно, структурно – а это можно сделать! Ведь у Сороса получилось! Сорос свою игровую зависимость перенес на биржу, выстроил под это дело структуру и так далее!

Вы с Соросом очень похожи, только ему немного чаще везет, чем тебе.

– Насколько мы с ним похожи, насколько не похожи, любит ли он выпить, нравятся ли ему красивые девушки – не известно. Я даже примерно его биографию не знаю. Я могу только сказать, что человек, который играет на бирже, игрозависимый по любому.

То есть у него болезнь –и у тебя болезнь.

– Не совсем болезнь… Вот если ты потерял все, все проиграл – это уже болезнь.

Но ты ж не все еще проиграл, –говорю я, оглядывая Вовин дачный участок и приличный на нем домик, и бассейн с античными статуями по берегам.

– Не все. Значит, я считаю, что я не игрозависимый. Пока человек все не проиграл - он просто страдает игроманией. А если проиграл все – то это уже п…ц.

Ну так ты страдаешь игроманией или нет? Или ты п…цом страдаешь? Что-то я ни хера не могу понять из твоих объяснений.

– Слушай, ты слишком глубоко копаешь.

Ну ладно, давай мелко копать. Скажи, а не жалко тебе денег проигранных?

– Жалко. Денег нет, но должны много! Мне должны многие…

Как Березовский говаривал: «Деньги были, деньги будут, просто сейчас нет».

– Хорошо сказано.

  

Любимые гитары и туфли за 3 800 евро

Вилла под Парижем да пара Лексусов – все что осталось от былой роскоши. Жизнь на грани нищеты



СЧАСТЬЕ – ЭТО ПЕРВЫЕ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ
Вова! А когда ты осознал, что поднялся на вершину? Когда тебе впервые показалось, что все сбылось? К примеру, Михаил Фридман, когда заработал в кооперативе 80 тысяч рублей, подумал, что денег хватит и ему, и его семье на всю жизнь.

– Я могу сказать! Я точно помню, когда – в 1991 году. Мне тогда ребята дали на рекламную кампанию 200 тысяч долларов, а она мне обошлась в 20 тысяч. Я понял, что надо срочно заняться рекламой. Я прошелся по рядам и понял, что я на рекламном рынке самый крутой. Я печатал в «Ъ» полосы о том, что я, то есть мое агентство «Премьер СВ», охватил весь мир, как спрут, что у меня сорок филиалов по всему миру. Я покупал журналистов… Журналисты – гондоны! Только этого нельзя писать, потому что я же учился на журналиста, и получится, что я тоже гондон? Сидят два гондона и разговаривают… Хотя я хорошо писал – лучше тебя, лучше Коха. Кстати, «Ящик водки» – это не для вас название, ребята, это название для меня. Вы на себя лишнего взяли. Я пишу лучше вас и лучше Гринберга. Так и напиши! (Пишу. – И. С.)

Я стал яхты брать в 1993 году. Мы уже тогда были богатые!

Богатые –это что в деньгах?

– Ну было у меня миллиона два или три. Точней я не могу сказать: деньги мы держали в фирмах, а на бытовые нужды сколько нужно, столько и брали, мы не считали денег. Лисовский в экономклассе летал, жил в обычном номере, а я летал частными самолетами и жил в президентских апартаментах.

Значит, в 1991-м тебе показалось, что ты на вершине. А реально когда был самый пик? Когда ты был на высоте, когда был по-настоящему богат?

– 1997 год у меня был самый удачный. Не, 1998-й. До того, как кризис начался.

В начале года, значит…

– В начале, конечно! Потому что в конце мы уже были всем должны.

То есть счастье длилось месяца три. Только ты залез на вершину, а тут херакс –и кризис.

– Нет. Счастья не было. Счастье было раньше, когда у всех было мало денег – а у меня много! Я помню, что чувствовал тогда… Счастье – это первые большие деньги, счастье – это поехать в Будапешт в 1990 году, когда заработал тыщу долларов лишнюю или две. Что-то узнать новое, что-то вкусное съесть. Когда мы заработали первые деньги – вот это было счастье, да… Первые деньги – большое счастье. А когда ты уже все знаешь, везде уже был – это уже не счастье. Это уже по-другому называется.

И как это называется?

– Не знаю. Но точно как-то по-другому. Все уже другое. Что-то надо делать, по-прежнему тратить деньги и еще что-то искать, чтобы получить удовольствие. В принципе сегодня для людей, которые имеют огромные деньги, получить удовольствие – большая проблема. У меня первые деньги появились в начале 90-х, у кого-то раньше, у кого-то позже. Когда я ходил в Berluti, Рома Абрамович еще ходил в ЦЕБО, понимаешь?

Кстати, ты мне как-то рассказывал, что у тебя Berluti по пять тысяч евро. Так я не поленился зайти в одноименный магазин на RueMarbeuf, пересмотрел все, так там дороже двушки и нету ботинок.

– Чё ты п…шь?

Я тебе говорю!

– Давай поспорим! Да я тебе сейчас покажу тапки по пятерке.

А чё спорить? Как проверишь? Там что, ценники?

Он приносит. Ценников нету.

Ну и?

– Так это сшито на заказ! На заказ дороже! Это ж непросто. Раньше за два месяца шили, а теперь на это два года уходит.

Ах на заказ… Выкрутился. Молодец. Хер проверишь.

– Это моя модель – «Жечков-Berluti». Видишь, кожа разных цветов. Я сам рисую, и мне шьют по моему рисунку. 3800 стоят.

Ты еще и художник… Не простой, а лучший художник Киевского военного округа! Конечно, вкус у тебя безупречный, но тем не менее 3800 –это далеко не 5000.

– Так пять тысяч - это сапоги высокие! Высокие дороже…

Выкрутился, короче.

– «Не бывает по пятерке!» Лох ты х…в, в Макеевке и помрешь.

Сам ты м…дак, в Запорiжжi–или Запарижье –и подохнешь!

Мы оба долго и радостно смеемся, страшно довольные друг другом. Я правда рад его видеть, да и он меня, кажется, тоже.



МЫ ГУЛЯЛИ И БУХАЛИ ПО ВСЕМУ МИРУ!
Вова! Я слышал много роскошных историй про то, как ты гулял со своей командой. Какие загулы вы устраивали. Сам я с тобой не летал, знаю тему только с чужих слов.

– Самое интересное - как мы тогда гуляли. А гуляли две компании: Олега Бойко и моя. Правда, об этом нельзя рассказывать.

Именно потому ты и не рассказываешь, что нельзя. И потому эта тема обрастает легендами и слухами. Вот есть легенда, что ты фрахтовал яхту длинней, чем у Абрамовича, и она стояла пришвартованная у виллы, куда был вызван повар из «Максима». И туда считали за честь попасть люди первой величины.

– Да, по легенде я брал самые большие и дорогие яхты, летал на частных самолетах с телевизорами и кроватями и так далее – но это ко мне не имеет отношения. Мне приписывали виллу на Cape d’Antibes, которая раньше принадлежала Сальвадору Дали, – это неправда.

И что якобы туда пачками вывозились лучшие проститутки Москвы –это тоже не соответствует действительности?

– Я вообще не знаю, что такое проститутки. Моя жена не проститутка. И до жены девушки не были проститутками. Я не такой.

Ты просто экономил, проститутки же дорогие.

– Про этих проституток, про яхты, острова и вулканы, про шампанское и омаров рассказывают завистники. Я деньги тратил на друзей. Покупал им квартиры, дачи, машины. Давал денег. Я, конечно, больше давал друзьям, чем они мне, в плане духовности. Может, это друзья гуляли на мои деньги, а приписывают мне.

Еще тебе приписывают, что якобы ты с гостями раскачивал в воздухе частные самолеты.

– А, дискотека в воздухе? Она называлась «Перед смертью не натанцуешься» – вдруг самолет упадет, а парашютов нет, это экстремальная дискотека. Смешная легенда. По слухам, мы тогда взяли нормальный самолет, как положено – пятый Gulfstream…

Говорят еще, что ты снимал целый этаж в Meurice–или это был Crillon?

– Я слышал про Bristol. Что якобы я там гулял. Мне приписывается, что я жил там два года с друзьями и снимал не этаж, а даже больше. Два этажа. Иногда в одном из моих номеров жил Де Ниро. Согласно легенде. Я могу подтвердить только один свой заезд в Bristol– это было в 1997-м, я выпустил альбом и прилетел в Париж это дело отметить. Но я там не гулял никогда. Я просто жил там. Номер я тогда снял сильный, я был настолько крутой, что антикварщики мне приносили Ван Гога, Пикассо, Ренуара, какие-то уникальные гобелены - купите! Я говорю: «Картины повесьте, гобелены постелите, я должен к ним привыкнуть». У меня висели подлинники, которые стоили огромное количество денег. Это не понаслышке, остались еще живые свидетели, могут подтвердить. Но это было мне не интересно… Мы там устраивали советские вечера.

Это как? Совецкие –в Париже? Париж, слава Богу, никогда не был совецким…

– Щас расскажу, это прикольно! Номер был двухэтажный, а в нем лестница, как в подъезде. И вот мы сидим на подоконнике – там не было нашего портвейна «Три семерки», так приходилось брать тридцатилетний Porto– пьем, закусываем яблочком и под гитару поем дворовую песню «Иволга поет в твоем окне». Мы с Гриней, значит, пьем портвейн, а Янковский Игорь врубился, привязал красную салфетку на рукав, типа он дружинник, и гонит нас из подъезда. Это реальная история из жизни! А вот еще такая. Помню, в Лас-Вегасе едем с ребятами в лифте, и тут заходит Паваротти. Мы жили на двенадцатом этаже. Я тихо говорю: «Если он выйдет хоть на этаж ниже нас – не мой уровень». И он выходит на одиннадцатом! Не мой уровень! И такой хохот сразу, а он не понимает, в чем дело.

Так твоя фраза «Не мой уровень» отсюда пошла?

– Нет, она уже была… Я тогда понял, что лучше всех в мире разбираюсь в одежде. Вкус-то есть. И сделал свой магазин рядом с Kitonи Berluti, назвал его August. Я стал производить одежду. У меня даже шмотки какие-то остались. Но это не пошло, потому что бренд надо было раскручивать, много денег вкладывать и так далее. Но лет восемь магазин я этот держал… Вот, видишь, у меня костюмы Kitonвисят – я покупал по 400 долларов, а сейчас такой костюм стоит 6-8 тысяч евро. Я как всегда опередил время.

Костюм за 8 тысяч евро –это чистая разводка. И ты повелся. Ну что там –тряпка, нитки…

– По большому счету – да! За бренд платишь…



Домик под Парижем. Приют уединения



ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ
Вова! А чего ты хотел добиться в жизни, к чему ты вообще стремился?

– Не знаю, к чему…

Все-таки ты должен мне сказать, какую ты ставил перед собой задачу в жизни. По максимуму.

– В зависимости от времени задачи были разные. Сначала деньги. Потом прописка московская, чтоб остаться в Москве и не потерять жену, Наташа была тогда беременная… Не было ни копейки денег, папа к тому времени уже умер – как дочка родилась в 1985-м, так он и умер, не увидев ее. Но я договорился с зампредом Бауманского исполкома, и нам выделили трехкомнатную квартиру в Конькове, точнее, сначала комнату в коммуналке, которая постепенно выросла до квартиры. Ну и так далее. Я считал себя самым умным в мире. Оказалось, что это не так, я вошел всего лишь в тыщу самых умных. Надо стремиться к самому большему, а там что получится.

Папа не увидел твоего полета, не узнал, каким ты был на подъеме.

– И дочки не увидел, дочка – это тоже подъем. Она талантливая девочка была очень.

Надя была очень хороша.

– Красивая, да. Честная, красивая, умная, талантливая (получила первую премию литературную в тринадцать лет), не жадная – я смотрел на нее и понимал, видел, что у нее от меня, что от Наташи.

Я помню, как она заходила к тебе в кабинет при мне –и я застывал с открытым ртом.

– Она всегда стеснялась, сидела в приемной, ждала.

Он оглядывается вокруг.

– Вот мы с Надей жили в этом доме… Когда она погибла, многие говорили: роди себе еще детей. Я на это очень сильно напрягался: ну как можно такое говорить? Мне мама, у нее было трое детей, объясняла: «Почему рожают много детей? Чтоб родился хоть один ребенок хороший, а не для того, чтоб было много. А у тебя с первого раза получилось!» И моя дочка хорошо писала – а то в кого же она?

И вот сегодня в итоге –в промежуточном итоге, в полтинник еще рано подбивать окончательные бабки –что?

– В итоге я живу в Париже, один, без друзей, без родственников.

Мы вспоминаем о забавной игре слов. Запорожье на украинском пишется Запорiжжя. А теперь Вова живет в Запарижье, в дорогом пригороде Парижа. Как будто никуда и не уезжал, и не было этих пятидесяти лет, просто в адресе изменилась пара букв…

Ну многие бы мечтали свалить от надоевших людей и жить под Парижем… В своем домике. Может, это и есть русская мечта –не зря же ее озвучивал такой сугубо народный персонаж, как Леня Голубков, и пипл же хавал.

– У меня, как известно, была кличка Вечный Студент, и надо мной шутили: «Тебе бы еще Сорбонну закончить».

Не закончить, а скорей поучиться.

– Поучиться, да… Диплома же у меня нет никакого. Но в Сорбонне я учиться не стал: как-то неловко ездить на занятия с водителем и охраной.

А ваш президент тоже перегораживает дороги, когда едет в Елисейский дворец?

– Он не мой президент. Я тут в творческой командировке.

Ты живешь уже год на Западе не вылезая. Тебе тут хорошо?

– Ну есть сложности, но мне тут спокойней. Чем там.

Ни разу за это время не слетал в Москву.

– Не хочу.

Почему?

– Не хочу, и все. Очень много там отрицательных эмоций.

Не скучно тут одному?

– Насколько я раньше был общительный, настолько же я сегодня необщительный. Это связано с моим собственным личным миром. И с тем, что вокруг меня происходило.

Подумав и помолчав, он добавляет еще вот что, и это, может, самое главное.

– У меня нет близких людей в Москве.

И правда, зачем она тогда?

– Да. А товарищи сюда иногда приезжают. Видимся.

Ностальгия, стало быть, не мучит.

– По Москве – нет. Ну, может, там бывшая жена, сестра – о них я думаю. Но, может, для всех лучше, когда я тут, чем если я буду рядом.

Через пять минут он добавляет еще один аргумент, тоже вполне себе убедительный:

– Да к тому же мне там жить негде, у меня ничего нет в Москве. Негде жить!

С чего ты начал, к тому, б…, и вернулся. Диалектическая, сцуко, спираль… Жесткая тут ирония судьбы.

– Своего в Москве у меня ничего нет, все отдал жене. Ностальгия, конечно, какая-то есть, в Москву хочется иногда, но не постоянно. Появилась ностальгия – выпил-закусил, и прошла.

Это я понимаю, это еще легко, это приятно, о таком счастливом состоянии мечтают многие эмигранты. Какое счастье, что Вове это удалось! Но потом он все-таки признается – он вообще говорит правду, да и всегда говорил, без дешевой политкорректности, это я давно заметил:

– Или наоборот: выпил-закусил – и захотелось.

А вот это уже похоже на хорошую тоску… Если кто понимает.

(Фото автора, из архива Владимира Жечкова)

Игорь Свинаренко