Квадрат Малевича.(1)

1.

           Было это в далёком 1989 году, когда гостиница «Ленинград» в Сочи именовалась ещё гостиницей «Ленинград». Может и сегодня гостиница «Ленинград»  носит доперестроечное название, а может, и нет – мне неведомо, но тогда, в 1989году, гостиница называлась «Ленинград», и именно в неё, в конце августа вселился Михаил Маркович Малевич, коренной москвич, родившийся пятого мая 1949 года и прописанный на проспекте Калинина в доме № 21.
          «Почему так подробно я рассказываю о том, куда вселился Михаил Маркович?» – спросишь ты, читатель. И, возможно, вопрос этот правильный, и я на него отвечу.
          Дело в том, что в гостиницу «Ленинград» в 1989году могли попасть, в качестве постояльцев: либо «члены», либо «председатели», либо Михаил Маркович Малевич. И дело здесь не в национальной принадлежности, а в профессии. Хотя, без национальной принадлежности, а точнее, без характерных черт этой принадлежности, не был бы Михаил Маркович заместителем начальника фестивального отдела всесильной организации, каковой тогда являлся «Росконцерт».
          Малевич был мал ростом, седой на всю голову, скромно одетый, короче, ничем Михаил Маркович от прочих советских людей не отличался. Но стоило ему только открыть рот, как: собеседники ли, сосед ли по столику в ресторане, отдыхающие ли на пляже, пассажиры ли самолётов, поездов и пароходов, медленно закрывали свои говорилки и будто наркотик, всасывали в себя слова и обаяние этого человека. Михаил Маркович не был аферистом или мошенником, хотя при желании мог бы стать и тем, и другим. Просто был он настолько убедительным и доказательным, что каждый слушающий его попадал под невиданный словесный гипноз и верил безоговорочно каждому слогу, вылетающего из его уст.
          Михаил Маркович всегда приезжая в Сочи, останавливался в гостинице «Ленинград». Он мог бы проживать в любой гостинице, но останавливался он именно в «Ленинграде» из-за природной лени, растущей и цветущей в нём весенним васильком. Дело в том, что от гостиницы «Ленинград» шёл великолепный ступенчатый спуск к морю и не просто к морю, а к двум валунам, расположенным в море, в нескольких метрах от берега. Михаил Маркович очень любил именно это место на всём Черноморском побережье. Он каждый год, а то и дважды в год, а то и чаще, именно в этом месте, входил в море и садился на один из этих валунов, и море, словно верблюжье одеяло, нежно накрывало его до подбородка. Надо признать, что Михаил Маркович имел всего лишь один, но очень существенный, по его мнению, недостаток – он не умел плавать. То есть, не то чтобы плохо или только «по-собачьи», а просто никак. Но, как я уже говорил выше, в силу своей доказательности, ему удалось с лёгкостью убедить весь мир, включая маму, детей, жену и всех любящих его женщин, что ему намного приятнее и полезнее думать о работе и близких сидя на валуне, чем бессмысленно размахивать руками, плавая до буя и обратно. Ему предлагался надувной матрац, чтобы он, плавая, не размахивал бессмысленно руками, но он под любым предлогом отказывался и от матраца. На самом же деле, Малевич просто боялся опрокинуться в море с этого плавсредства или хуже того, если бы этот надувной вулкан неожиданно сдулся, извергая жуткие звуки и пузыри и все бы увидели его безобразно-беспомощным, отвратительно-жалким и орущим: «Помогите! Тону!!!», а этого омерзительного удовольствия Михаил Маркович не хотел предоставлять никому, тем более себе.
          Проснувшись в номере «Полу-люкс» где-то около двенадцати, Михаил Маркович сладко потянулся и, решив, что ему уже пора отведать кухню местного буфета, быстро натянул шорты, воткнул ноги во «вьетнамки», покрутился перед зеркалом и побежал на пятый этаж. На входе в буфет его что-то остановило. «Что-то здесь ни так!» – пронеслось в голове Малевича. Медленно подняв вверх свои голубые глазки, Михаил Маркович убедился в своей правоте. Ещё весной местный буфет назывался простенько и со вкусом – «Буфет», но сегодня вывеска была настолько интересна, насколько непонятна и даже агрессивна, а именно «Вертухай» было набито над входом.
          От неожиданности прочитанного, Михаил Маркович громко икнул. «Господи, спаси и сохрани!» –  только и пронеслось в его голове. Малевич осторожно приоткрыл дверь и оглядел помещение: столы, раздача, посетители и даже раздатчица и кассирша, все аксессуары «Буфета» были на своих весенних местах, будто и не уезжал никуда Михаил Маркович.
— Галочка-милая, – подойдя к кассирше, запел Малевич, – объясните мне, глупому еврею, что сия вывеска означает?
— Да ничего она не означает, – будто и не уезжал никуда Михаил Маркович, – просто теперь это частное предприятие. Поверьте, у нас не хуже, чем там у вас в Москве, мы тоже не пальцем деланные…
— Я верю-верю... но название какое-то странное, вы не находите?
— Да ничего странного, просто Верка, наша, Турилина, хозяйка, значит, обозвала своё предприятие именем себя.
— ???
— Ну, чего вы на меня уставились, господин Малевич? Это – абритура, ясно? Мы здесь всё понимаем: раз своё, значит и название имени себя. Ясно?
          Совершенно ошарашенный таким заявлением и напором, Михаил Маркович отошёл в сторонку и стал рассуждать. Логика никогда не подводила его, но было понятно, что сегодня не её, логики, день. «Во-первых, не пальцем деланные, не «абритура», а «аббревиатура», а во-вторых, какая к чёрту аббревиатура имени себя? Аббревиатура – «В.Т.», вот это – аббревиатура! А это что? Чушь собачья, да ещё и кроме собачьего, зоной воняет. Так, ладно, проехали. Надо сначала. И так: «Вер» – это Вера, это понятно, «Ту» – также понятно, Турилина. Но что делать с «Хай»? Совсем непонятно».
— Галочка-радость, – вырос Малевич возле кассирши, – я, почти, разгадал вашу абритуру, но вот «хай» меня несколько озадачил. Помогите и пятьдесят процентов от стоимости завтрака ваши!
— Да я и сама не очень поняла, – хохотнула пончик-Галочка, – Верка чего-то объясняла, но я ничего не поняла.

Да вон, она сама выходит, у неё и спрашивайте, господин Малевич, да?
          Малевич оторвал взгляд от Галочки и увидел, как на раздачу вышла ОНА. Михаил Маркович опять громко икнул, что было весьма странно: Михаил Маркович икал только в исключительных случаях, а сегодня с ним уже дважды это произошло.
— Барышня Вера, – Михаил Маркович подкравшись к раздаче, поднял на рыжеволосое и зеленоглазое, Богом точёное диво свои хитро-обольстительные глазки, – если вас не затруднит и не отнимет у вас много вашего драгоценного времени, объясните мне, будьте любезны, что означает окончание «хай» в изысканном названии вашего великолепнейшего кафе?
          Вера Турилина в изумление уставилась на Михаила Марковича, затем перевела взгляд на Галочку и сексуальным пьеховским контральто изрекла:
— Галя! Что это?
— Да это же Малевич!
— То, что это москвич, я поняла по его развязанным речам, но что оно желает?                 
— Вас, барышня Вера. Шучу, шучу – поспешил поправиться Малевич, увидев округляющиеся глаза Веры Турилиной. – Хотелось бы услышать расшифровочку окончания «хай» в загадочном названии вашего vip-кафе.
— Что вы, что вы, господин Малевич, кажется так? – Малевич кивнул, а Вера Турилина кокетливо улыбнувшись, продолжила, – ещё далековато до Vip, нам ещё работать, работать и работать, как говаривал Ленин.
— Ленин взывал к учению, – Малевич сосредоточил взгляд, – разве я не прав?  
— А для нашего коллектива работа и учение – это одно целое. Мы говорим работа, подразумеваем – учение, мы говорим учение, подразумеваем – работа. Вы с этим не согласны, господин Малевич или как?
          Михаил Маркович, несколько обескураженный, поставил на поднос стакан со сметаной, цинично оглядел салаты, непонятно чем деланные, только не пальцами, внимательно осмотрел персики и виноград, подумав при этом, что с vip он, пожалуй, погорячился, что до vip им, пожалуй, как до Марса, кажется рядом, а ручёнки-то коротки. Из состояния релаксации вывел его пьеховский голос, будто прилетевший всё с того же Марса:
— Господин Малевич! А вы бывали когда-нибудь в Западных цивилизациях или только на нашу провинцию у вас, и хватает денежных знаков?
— А? Что? Ах-да, бывал-бывал, приходилось…
— А где? Если, конечно, это не военная тайна.
— В Париже был, в Вене, в.… А к чему вы спрашиваете, барышня Вера?   
— А к тому, что если вы, господин Малевич, встречались там с кем-то, так сказать, в неофициальной обстановке, – здесь Вера Турилина мечтательно закатила глазки, и Михаил Маркович моментально уловил Верину мечтательность, – то и обращались к вам соответственно. Как?
— Как-как! В Париже и Брюсселе – «сова, Мишель!», а так, мимоходом, в остальной Европе?… – Малевич просиял, и улыбкой своей пронзил сердце Верочки, – милая барышня,
вы хотите сказать, что на вашей вывеске красуется «Вера Турилина Привет», правда, в несколько сжатом и извращенном, я бы сказал, варианте?!
— А вы догадливый, господин Мишель.
— Да и вы прекрасны в своей грациозности и проницательности!
          В образовавшейся паузе, Михаил Маркович позволил произвести Вере оценку своей персоны. Вера Турилина поняла своим женским чутьём, что ей предоставляется право оценки  стоящего перед ней господина, а не товарища, и воспользовалась моментом сполна. Она не бросалась на «членов» и «председателей», её от них тошнило изначально: от их тупой напыщенности, дутой важности, а в итоге, абсолютной никчёмности и ненужности. Вера Турилина, ещё в разговоре, оценила «американскую» улыбку, порфюм, укладку седой копны и взгляд, отпускаемый на салаты и фрукты. Перед Верой стоял не «член», а «серый кардинал», обладающий реальной властью и реальными деньгами. Может быть, за ним и охотились различные органы нашей державы, но всё поведение его, естественное и нехамское, говорило о том, что «остались ни с чем егеря».
— Барышня Вера, – понизив голос, запустился в лёгкий манёвр Михаил Маркович, – не будет ли с моей стороны чрезмерно самонадеянным пригласить вас на ужин? Вы можете выбирать любую ресторацию…
— А затем???
— А что затем? Мне просто очень приятно с вами общаться.  Почитал бы вам стихи, например, Евтушенко: «Кровать была расстелена, а ты была рассеяна. Ты спрашивала шёпотом: «А что потом, а что потом?»»… и так далее, это из раннего… Или Волошина: «Я люблю усталый шелест старых писем, дальних слов… В них есть запах, в них есть прелесть умирающих цветов…»
          Малевич читал далее, а Вера, впервые в жизни, слушала стихи, предназначенные персонально для её слуха. Она даже не понимала смысла слов и содержания. Вера Турилина впервые в жизни услышала музыку стихосложения. Вера Турилина упала замертво, ещё не доходя до поля битвы.
          Михаил Маркович и Вера Турилина не пошли в ресторан. Они заказали ужин в номер.
В этот день Вере Турилиной исполнился двадцать один год.