Тема: 22 июня: от Дня поражения к Дню мобилизации

Кем-то давно отмечено, что российские праздники и памятные даты "ходят" парами. Один праздник соседствует с другим в календаре и, зачастую, в своем смысловом наполнении отсылает к другому. Как 23 февраля – официально День армии и военно-морского флота, а неофициально – мужской День, а к нему парой через две недели прикрепляется День женский. К языческому Новому году лепится православное Рождество. К Первому мая, Дню солидарности трудящихся, - День победы. А к старому празднику Великой Октябрьской социалистической революции – после последовательной отмены Дня конституции (7 октября) и самого 7 ноября как официального выходного – 4 ноября, День "Русского марша", или как там его правильно называть, не подскажете?

Получается, что каждый крупный праздник в России имеет своего дублера в виде такой же значимой даты, когда отмечается то же самое, но под другим углом: православие vs язычество, мужское vs женское, национальное vs интернациональное.

Дата 22 июня, если рассматривать ее через призму этой парной логики, оказывается вписана в смысловую пару к Дню победы, и в календарную пару к многострадальному Дню России. Но если смысловая пустота Дня России остается зияющей дырой в списке календарных выходных, то никакой не праздник, по сути, дата 22 июня, все более соотносится с 9-м мая, Днем победы.

И превращается… в День поражения.

Новая ритуализация 9 мая как праздника, когда победа – отдельно, а слезы – отдельно, символически "накачивает" его дополнение – День памяти и скорби, как теперь в официальных календарях отмечено 22 июня. И это содержательное наполнение вроде бы имеет глубоко гуманистический смысл – указать на зло любой войны, напомнить, во сколько жизней простых людей обошелся миру фашизм и т.п. Однако память о жертвах, оторванная от памяти о том, ради чего они были принесены, оказывается несовершенной памятью. Жертвы кажутся бессмысленными, а цена Победы – непомерной.

День поражения превращается в праздник ревизиониста. Именем обессмысленных жертв переписывается история. А 22 июня становится Днем ненависти к России. Что особенно важно – российский День памяти и скорби следует в череде траурных дат, отмечаемых нашими прибалтийскими друзьями, в том числе 14 июня – Дню памяти жертв коммунистического террора в Латвии, Литве и Эстонии.

Существует и еще одна примечательная подробность. Имиджевый ребрендинг 9 мая был начат задолго до неосталинистской истерии – еще при "дедушке". Тогда, если помните, в начале 90-х, витали в воздухе мысли о реформе российского праздничного календаря по модели американского: нужно только взять и нарисовать в календаре День независимости, День благодарения, День флага, День поминовения… и российский календарь засверкает всеми красками политкорректности. В этой логике День независимости (так раньше назывался День России) приходился на 12 июня. А вот 22 июня выпадала роль российского аналога Дня поминовения. Этаких национальных поминок, и, одновременно, Дня российской истории. С 12-м июня дело явно не заладилось. А вот с 22-м июня – что-то все-таки прошло. Хоть дата и не стала днем выходным, а, значит, полноценным праздником не является, но все-таки именно к этому дню разогреваются страсти баталий историков с ревизионистами, а всеразличные провластные структуры устраивают публичные поминальные мероприятия, наподобие марафона "Свеча памяти" ("Единая Россия" и аффилированные молодежные структуры).

В этом году 9 мая мы праздновали юбилей Победы. В следующем году будем отмечать юбилей – 70 лет - начала Великой отечественной войны. Через год смысловой акцент от праздника сместится к "памяти и скорби". И это таит потенциальную опасность – никакие дискуссии о роли Сталина не завершатся. Но, теперь это уже будут дискуссии не о роли генералиссимуса в Победе, а о его вине в… Поражении. Чувствуете разницу?

Что же делать? Мы предлагаем следующее решение:

От Дня поражения ко Дню мобилизации

Мероприятия 22 июня традиционно носят траурно-мемориальный характер. Минута молчания, венки к Могиле Неизвестного солдата… Недавно добавилась еще акция "Свеча памяти". Но с прошлого года эта дата получила еще и дополнительное, куда более агрессивное содержание, после того, как по инициативе Президента РФ Дмитрия Медведева была учреждена Комиссия по борьбе с фальсификациями истории. Дата 22 июня оказалась в центре контрпропагандистской повестки.

Не отменяя привычной рамки и традиционных мероприятий, на наш взгляд, имеет смысл еще дальше сместить фокус общественного внимания в дате 22 июня с пораженческо-траурной составляющей к элементам активной повестки.

В частности – ввести в политическое брендирование 22 июня тему мобилизации.

22 июня – это не только день, когда началась Великая война, это еще и день фактического национального единства перед лицом смертельной угрозы народу и государству. Для решения сверхмасштабной задачи – победы в Войне – необходима была всеобщая мобилизация человеческих, материальных и духовных ресурсов, всего, чем располагала страна.

Сегодня уровень уязвимостей государства Россия таков, что потенциальная мобилизация может потребоваться в любой момент. Более того, реализация планов комплексной модернизации экономики страны и общественного уклада на сегодня невозможна без усилий по мобилизации.

Вопрос только в том, что это за мобилизация, и как она возможна сегодня

От Дня мобилизации к Дню модернизации

Вторая мировая война стала квинтэссенцией тотальной войны. Никогда ранее в своей истории человечество не проводило такой мобилизации людских и материальных ресурсов. И известно, что в тотальной войне на выживание побеждают не армии, а экономическая организация. Исход Второй мировой войны определялся не только на полях сражений, но на заводах, шахтах и в инженерно-конструкторских бюро. Победа союзников была предрешена экономически. Страны "Оси" не только не обладали достаточными ресурсами для достижения военной победы. Они потерпели крах, потому что не смогли быстрее и эффективнее приспособить свои экономики к условиям тотальной войны. Германия, придерживающаяся концепции молниеносной войны, долгое время не собиралась переориентировать свою экономику исключительно на удовлетворение потребностей армии и достигла максимальной мобилизации ресурсов только к 1944 году. При этом она не смогла провести мобилизацию внутренних трудовых ресурсов: немецкие женщины, в отличие от советских, американских и британских, так и не были отправлена на военные заводы.

В основании мобилизационной экономики лежит практически полное регулирование экономической деятельности государством с целью максимального использования и локализации ресурсов. В годы Второй мировой войны западные демократии создали сверхэффективную мобилизационную экономику, которая организационно превосходила модель нацистской Германии. После завершения боевых действий военная экономика в этих странах была быстро подвергнута конверсии, поставлена на мирные рельсы. Однако этого не произошло в Советского Союзе, экономика которого вплоть до самого краха оставалась по сути мобилизационной.

Советская экономика изначально носила военный характер. В промышленности создавались избыточные мощности для производства вооружений. В результате политики индустриализации уже в 1937 году СССР произвел около трех тысяч танков - больше, чем все остальные страны мира, вместе взятые. К 1937 году СССР создал мощности для производства 70 тысяч танков и десятков тысяч самолетов в год. В результате, несмотря на потерю в 1941 году огромных территорий, где было сосредоточено 60% добычи угля, производилось 58% стали и 60% алюминия, СССР продолжал выпускать вооружений больше, чем Германия. Так, в 1942 году советская промышленность изготовила 24 688 танков против 4098 в Германии. В 1944 году СССР произвел 29 тысяч танков, а Германия – только 8,5 тысяч.

США строили подготовку к войне на базе гражданской экономики, не создавая избыточных мощностей. Они ограничивались разработкой передовых образцов оружия на случай мобилизации, готовили рабочие чертежи и специальные контрольно-проверочные инструменты, необходимые для массового выпуска вооружений. Согласно американской модели на одних и тех же мощностях могла создаваться как гражданская, так и военная техника, что создавало условия для быстрой послевоенной конверсии. В годы войны демократическая Америка добилась небывалой мобилизации. На военные усилия США тратили 45% своего ВВП, в 1943 году дефицит бюджета превышал 40% ВВП. В США была введена карточная система, запрещено производство автомобилей и многих видов бытовой техники, ограничено жилищное строительство. При этом граждане, получавшие исправно зарплату, смогли создать огромные накопления в банках. Эти накопления создали базу для мощного послевоенного подъема.

Изначально негибкая Советская модель оказалась невосприимчивой к конверсии. Одним из основных недостатков системы было создание избыточных мощностей в сырьевых и базовых отраслях, которые не давали ничего ни военным, ни населению. Советская экономика потерпела крах не из-за перепроизводства оружия, а из-за перепроизводства сырья и промежуточных материалов, которые обслуживали тяжелую промышленность. Тогда как дефицит демократии в советском обществе не позволил экономике демобилизоваться.