«Разве нормальный человек может придумывать пытки? Это чистый садизм»

Что происходит с людьми в современных российских тюрьмах. Интервью с Игорем Каляпиным

Конец октября в России ознаменован странным стечением дат. 30 октября — день памяти жертв политических репрессий, символом чего является ГУЛАГ, а 31 октября — профессиональный праздник работников СИЗО и тюрем. Получается некоторый парадокс. Несмотря на то, что политические репрессии признаны и подлежат осуждению, в современной России продолжает сохраняться система, унаследовавшая  черты ГУЛАГа. Сможет ли она однажды стать исключительно исправительной системой, а не местом, где за высоким забором процветает произвол и садизм и сами тюремщики становятся преступниками? Об этом Znak.com беседует с председателем межрегиональной общественной организации «Комитет против пыток», членом Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Игорем Каляпиным. 

«Самое печальное, что не удалось изменить за все годы реформ, — это субкультура надзирателей»

— На ваш взгляд, в чем причина несовременности пенитенциарной системы России? Вроде бы с конца 80-х эта система стала открываться, но что-то потом пошло не так. Что именно?

— Если в начале 90-х все государственные чиновники были настроены на то, что нужно учиться жить и работать по-другому, прежде всего были настроены на восприятие каких-то западных моделей, то к «нулевым» все эти процессы остановились. Я склонен это связывать с тем, что начали расти цены на углеводороды. И уже не так стало важно, как работает экономика, как живут люди и так далее. Появились реваншистские настроения: нам Запад не нужен, нечего нас учить, у нас свой путь, мы сами с усами. Это была общая тенденция, которая коснулась всех сфер жизни в России. В том числе это коснулось и тюрьмы.

Соответственно, вспомнили старый советский опыт о том, что осужденные должны быть не просто ограничены в свободе, но должны испытывать муки. 

Сотрудники ФСИН — это те люди, которые должны обеспечить строгую изоляцию заключенных от внешнего мира, и не надо им там никаких правозащитников, наблюдателей, журналистов и так далее. То есть произошел возврат к старым гулаговским традициям. 

— Но есть же Совет по правам человека при президенте, есть масса правозащитников, ваш комитет. Есть интернет, куда время от времени попадают кадры пыток из тюрем. Как сейчас обстоят дела?

— Из всех силовых структур тюремная система претерпела изменений больше всех. Она действительно значительно гуманизировалась. Хотя прежде всего это коснулось материально-бытового аспекта. Если сравнить условия содержания сейчас и в начале 90-х, то это совершенно разные вещи. То, что тогда было нормой, вы сейчас не найдете даже в качестве какого-то эксцесса. То есть условия содержания улучшились радикальным образом. 

Что касается открытости пенитенциарной системы, то ее стало меньше. Хотя ФСИН все равно остается, если не открытой, то наиболее готовой к сотрудничеству. Нельзя сказать, что эта служба устроена так, что туда нельзя совсем зайти. Что-то удается рассказать, что-то удается решить. Те же общественные наблюдательные комиссии хоть и в изуродованном виде, но все еще существуют. Потенциал реформы во ФСИН был достаточно высокий. И та последняя команда, которая была во главе с Геннадием Корниенко, показала свою эффективность. Во главе системы поставили людей, которые ранее никакого отношения к тюрьме не имели. Но, тем не менее, все эти начинания год от года слабеют, и постепенно тюремная система снова становится закрытой. 

Самое печальное, что не удалось изменить за все годы реформ, — это субкультура, которая существует среди надзирателей. Про тюремную субкультуру осужденных знают все. А про субкультуру надзирателей немногие. 

Практически все сотрудники пенитенциарной системы ею поражены. На мой взгляд, с этой субкультурой практически невозможно бороться. У нас все учреждения ФСИН — это наследство советской системы. Все они находятся где-то у черта на куличках, разбросаны по лесам, удалены от очагов цивилизации. Сотрудники колоний — это зачастую представители династий, то есть эта субкультура передается из поколения в поколение в семьях тюремщиков. Это создает эффект замкнутости системы, все эти сотрудники живут в своем мирке. 

У них у всех есть свои представления о том, как надо нести эту службу. Зачастую эти представления не имеют никакого отношения к закону. Переубедить их практически невозможно. Все то же самое касается других контролирующих служб. У них там свой прокурор по надзору, который зачастую живет в соседнем поселке. Он годами проверяет одни и те же учреждения, всех в тюрьме знает, он вместе с начальниками тюрьмы ходит на охоту и рыбалку. Понятно, что в такой ситуации ни о какой эффективности надзора речи идти не может. Заменить там кого-то тоже невозможно, никто же не мечтает поехать служить в лес за 200 километров от областного центра и провести там большую часть жизни. Это делает эту систему практически непригодной к реформированию.

Как пытают в российских тюрьмах

— Какие нарушения прав заключенных и арестованных чаще всего сегодня распространены? 

— Осужденного могут лишить передачи или свидания. Эти нормы предусмотрены уголовно-исполнительным кодексом. Другое дело, что они зачастую применяются незаконно и произвольно. Просто потому, что какой-то осужденный что-то не так сказал гражданину начальнику. 

Или вот еще. Например, человека могут поместить в штрафной изолятор. И когда у него заканчиваются максимально положенные 15 суток, ему могут дать еще аналогичный срок, а затем еще раз. Я знаю людей в колонии, которые месяцами не выходят из штрафных изоляторов. То есть, по сути, человека незаконно помещают на тюремный режим. При этом в данном изоляторе могут отключать отопление для усиления воспитательного эффекта. Представьте, если на улице зима. Как только приходит какая-то проверка, то все восстанавливают. 

Или можно сделать в камере неудобную табуретку. Например, на 15 сантиметров ниже. И через час сидения на ней у человека начнет болеть спина. А это единственная мебель там. Кажется, мелочь. Но на самом деле это приносит настоящие страдания. Орудия пытки в тюрьме можно сделать из чего угодно. 

Znak.com

Если говорить про всякие изощренные издевательства, то это подвешивание на решетках. Или включают издевательскую музыку на полную громкость. Если заключенный в тридцатый раз на полной громкости слушает «Голубую луну», то понятно, что нервы уже сдают и человек бьется в истерике. Я уже не говорю про банальные избиения, которые мы видели в Ярославле, когда человека колотили по пяткам. 

Еще одна практика пыток — это использование одних осужденных для расправы над другими. Могу привести пример из Оренбургской области. Там осужденный писал жалобы на то, что его и других осужденных нормально не лечат. И вот за это он, как говорится, был опущен. Сначала его били за эти жалобы, и он, не выдержав, попытался совершить побег. После чего ему придумали вот такую экзекуцию. Замначальника колонии завел его в штрафной изолятор, где так называемые «активисты» сильно избили его, а потом свершили то, что было квалифицировано как насильственные действия сексуального характера. Руководил всем этим безобразием начальник колонии в присутствии еще порядка 15 сотрудников колонии. Замначальника снимал это на камеру, чтобы потом показать эту запись другим осужденным и тем самым провести с ними «профилактическую» работу: будете себя плохо себя вести, с вами будет то же самое. Такое случается достаточно часто. И никакая прокуратура это не выявляет. И никакие жалобы, которые потом эти бедолаги пишут, не приводят к возбуждению уголовных дел, потому что там все свои. 

— Надзиратели находят оправдание своей незаконной деятельности: это способ остановить особо зарвавшихся зэков. За что люди подвергаются пыткам? Возможно, это злостные нарушители тюремных правил? 

— Какие там проступки бывают? Например, человека третий раз поймали с расстегнутой верхней пуговицей на построении. Может быть, он забыл или таким образом протестует, но в любом случае за это существует наказание, предусмотренное законом. Ему можно объявить выговор или поместить в ШИЗО на несколько дней. А его объявляют отрицательно настроенным и отправляют в ШИЗО на полгода. Или уже приведенный пример. Законно ли было опустить человека за то, что он писал жалобы о том, что его не лечат? Нет. Я уверен, что тюремщики в данном случае совершают более тяжкое преступление, чем осужденный, который не застегнул пуговицу.   

— Каковы сегодня масштабы пыток в правоохранительных органах и, в частности, в ФСИН? 

— Это не поддается статистике. Жалоб много и меньше не становится. И, пользуясь случаем, хочу сказать, что в последнее время стало принято говорить, что пытки прежде всего связаны с ФСИН. Я вам могу точно сказать, что мы получаем гораздо больше жалоб на пытки в полиции. Там однозначно бьют чаще. И это при том, что после избиения в полиции люди обращаются реже. Почему так? Потому что в колонии осужденного избивают с целью наказания или мести, как, например, в Ярославе осужденный обозвал сотрудника псом и его решили проучить. У полицейских задача практичная: им нужно получить показания, заставить кого-то сознаться в преступлении. У них палочная система, и другого выхода, чтобы выполнить план, нет.

— В последнее время в Сеть просачиваются видеосъемки с пытками заключенных, затем возбуждаются уголовные дела. Насколько это влияет на изменение ситуации? 

— Хотя это и капля в море, но свое дело она делает: кого-то это ужасает, появляются публикации, кого-то из тюремщиков наказывают. Хоть какое-то давление идет на руководство ФСИН.

Я думаю, если бы завтра мы могли узнать обо всех избиениях, то в нашем беспробудно дремлющем обществе даже произошел бы какой-то взрыв. 

— Вообще, на ваш взгляд, есть ли в обществе сочувствие тем, кто сидит в тюрьмах? Может быть, одна из причин того, что ситуация не меняется десятилетиями, это одобрение жестокости в самом обществе? Не зря недавно большинство участников опроса на странице Госдумы  в соцсети выступило за возврат смертной казни. «Горбатого могила исправит» — это русская поговорка. 

— Люди в России в большинстве своем достаточно жестокие и озлобленные, вы правы. Но такое отношение присутствует до тех пор, пока это не коснулось тебя или кого-то из твоих близких. Как только начинается личная история, отношение сразу меняется. Люди начинают вспоминать, что у нас следствие работает из рук вон плохо, сплошь и рядом судебные ошибки, а оправдательных приговоров нет. У нас судьбу человека зачастую определяет какой-нибудь сержант полиции, которому ты случайно под руку попался. И никакой следователь с тобой разбираться не будет и тебя не оправдает. И те, кто еще вчера ратовал за возврат смертной казни, начинают говорить, что у нас никуда не годная следственная система. Так что эмпатии в российском обществе действительно не хватает, но все меняет случай.

Znak.com

— Что бы вы могли сказать о рядовых сотрудниках ФСИН, это, вообще, нормальные люди или наблюдается некая профессиональная деформация? 

— Профессиональная деформация в такой системе неизбежна, несмотря на отдельные случаи. И это не просто профессиональная деформация, а профессионально-бытовая. Человек, который работает в колонии, он и живет в колонии. Где колония, рядом и поселок, где живут тюремщики и их семьи. И в такой среде человек варится постоянно. 24 часа он чувствует себя надзирателем. 

Есть и те, кто туда идет потому, что там можно безнаказанно проявлять свои садистские наклонности. 

Разве нормальный человек может придумывать различные пытки? Например, «музыкальную шкатулку», которую мы видели в Челябинске. К коробке приделывают автомобильные динамики, саму коробку надевают на голову человеку и включают на полную громкость музыку или сирену. А сам осужденный в это время привязан к батарее. Все это не имеет отношения ни к закону, ни к желанию наказать наглого зека. Это чистой воды садизм. 

— Но есть примеры, когда сотрудников ФСИН самих сажают за различные преступления. Разве это не способно остановить их сослуживцев?

— Нет, тюремщики делают из этого совсем другие выводы. Вот он попался, значит, надо быть осторожным, никому ничего лишнего не говорить, не показывать, все скрывать, чтобы не попасться самому. Но менять себя и среду никто из ФСИНовцев не собирается. А значит, надо все делать для того, чтобы в тюрьмы пореже приезжали правозащитники, адвокаты, журналисты и так далее. И потом давайте прямо скажем: за что чаще всего сажают тюремщиков? Не за нарушение прав заключенных, а за коррупцию. За пытки и бесчеловечное отношение надзирателей сажают крайне редко. Сейчас в тюрьме сидит примерно миллион человек и столько же тюремщиков. И что мы знаем про этот мир, и как часто про него что-то пишут? Да практически ничего. 

— Что бы вы предложили для модернизации пенитенциарной системы в России?

— В целом нужна целенаправленная материально-финансовая реформа, которая будет осуществляться 20-30 лет. Опасаюсь, что с уходом Корниенко у нас вообще всякие изменения в пенитенциарной системе исчезнут, все усилия будут направлены лишь на то, чтобы не было скандалов и никто ничего не знал. При этом у нас хорошее законодательство, но оно систематически не исполняется. Поэтому я бы предложил усилить общественный контроль за данной системой, за тем, как тюремщики следуют закону. Если бы наши замечательные Общественные наблюдательные комиссии не гнобили, не пытались бы в них заменить правозащитников на всяких замечательных ветеранов наполеоновских войн, которые приезжают в колонию попить чаек с начальником, то общественный контроль постепенно привел бы в порядок эту систему. У нас бы и прокуратура сразу стала хорошо работать. Если прокурор не выявил каких-то нарушений при проверке, а через три дня вслед за ним приехала ОНК и нашла нарушения, то ему ничего не останется, как только их признать. У нас огромная армия чиновников, которая должна вскрывать все эти нарушения, но они фактически занимаются их сокрытием. Сейчас, на мой взгляд, общественный контроль сворачивают, потому что у тюремщиков не получается договориться с общественниками. А со своим прокурором — другое дело. 

— На ваш взгляд, есть что отмечать сотрудникам ФСИН 31 октября?

— Может быть, есть отдельные добросовестные сотрудники ФСИН. Но в целом нечего отмечать. Система находится в бедственном положении. ФСИН — это явно не тот институт, которым может гордиться российское государство и общество. 

«Нужно запугать население, отбить у него всякую охоту к выражению своего мнения»

— 30 октября в России — это день памяти жертв политических репрессий. Насколько оправдано называть сегодняшние административные и уголовные дела против протестующих и пишущих против власти «политическими репрессиями»? Тем более президент России как-то заявил: «Сейчас же не 37-й год — что хочешь, то и говори, тем более в интернете, „черный воронок“ за тобой завтра не приедет. Чего прятаться-то?» Так ли все плохо?

— Это, безусловно, политические репрессии. Конечно, пока это далеко не тот масштаб, который был в сталинские времена. Цель у этих репрессий несколько отличается от периода «большого террора». Тогда была еще и экономическая задача: нужно было кому-то работать на великих стройках, поэтому нужна была армия рабов. 

Сейчас армия рабов не нужна, но нужно запугать население, отбить у него всякую охоту к выражению своего мнения. 

Есть еще одна важная черта. Эти репрессии носят абсолютно случайный характер. Если вы пошли на митинг протеста, то необязательно что-то выкрикивать или оказывать сопротивление полицейскому. Репрессии сегодня носят характер рулетки — вам просто не повезло и вот вы в автозаке и можете получить реальный срок лишения свободы. Такая случайная выборка запугивает большое количество людей. 

Znak.com

— Помнится, в 2017 году в день открытия памятника жертвам политических репрессий — «Стены скорби» — Людмила Алексеева, обращаясь к Путину, заявила: «Хватит всяких запретов! У нас уже запрещено более чем нужно, для того чтобы можно было свободно дышать. И не нужно, чтобы для этого приходилось бежать из своей страны. Надо изменить отношение власти к гражданам. Нас нужно убеждать, а не запугивать». Алексеевой уже нет, а что с репрессиями, что изменилось за это время?

— На мой взгляд, с тех пор ситуация стала хуже. Дурных запретов стало больше. И это скорее демонстративные запреты, чем способные что-то отрегулировать. Нам, правозащитникам, не удается переломить этот тренд.

— Тогда напрашивается вывод, что Совет по правам человека — это декоративный орган, если ситуация становится только хуже. Так ли это?

— В некотором смысле это так. Но по крайней мере, СПЧ генерирует очень много разных сигналов, которые совершенно точно раздражают власть и оказывают на нее давление. Соглашусь с тем, что не все наши рекомендации выполняются. Но при этом кому-то из чиновников от СПЧ за последнее время сильно досталось, и они недовольны нашей деятельностью. Но при всех минусах этого органа есть и весомый плюс: мы время от времени имеем возможность задавать неудобные вопросы президенту. А он вынужден на эти вопросы публично отвечать. И кроме встреч с президентом, мы периодически встречаемся с руководителями ведомств в регионах, имеем возможность и там что-то говорить. 

Игорь Каляпин

— Как оцениваете фигуру нового главы СПЧ Валерия Фадеева?

— Я его не знаю. Но то, что он заявил о приоритете неких социальных прав в ущерб политическим правам и свободам, настораживает. Если СПЧ изменит содержание своей работы, согласно данной установке, то в этом не будет ничего хорошего. Я, по крайней мере, останусь заниматься тем, чем я занимаюсь сейчас. В составе СПЧ или за его рамками как глава Комитета против пыток. 

— Вообще, вам уютно работать в этой системе? 

— Большинство людей, которые работают в СПЧ, это мои единомышленники. В том числе и те, кто вынужден был покинуть СПЧ, — это Федотов, Шульман и Морщакова. Они действительно занимались отстаиванием прав человека, говорили вещи неприятные многим чиновникам. Но мне с ними было уютно. Это не значит, что с их уходом СПЧ пришел конец, как пишут в некоторых СМИ. Оставшиеся члены СПЧ — достойные люди.  Будем продолжать работать. 

Что касается власти, то для нее, естественно, профессия правозащитника неприятна. Она вынуждена нас терпеть. Наверняка представители ФСИН предпочтут меня не видеть на заседаниях в администрации президента. Возможно, что они попытаются меня выдавить из состава СПЧ. Приятно ли президенту меня слушать? Наверняка и ему иногда неприятно. Михаилу Александровичу Федотову порой иногда приходилось даже сдерживать мой порыв. Но это не значит, что нужно отступать. Проблема нарушения прав заключенных глубоко укоренена в нашей системе, и кто-то должен серьезно ею заниматься.