Как российские спецслужбы пытались нейтрализовать Карла Маркса

150 лет назад, 29 мая 1871 года, жителей французской столицы оповестили о том, что Парижская коммуна ликвидирована и порядок восстановлен. Казалось бы, спокойствию Европы больше ничего не угрожало. Однако в Санкт-Петербурге вскоре получили сообщение о том, что Интернационал решил разжечь огонь русской революции. И эту работу должен возглавить сам Карл Маркс, который собирается приехать в Россию под чужим именем. Российские защитники трона и строя без промедления приступили к подготовке поимки Маркса и других ответных действий.

«Сила мятежа возросла быстро»

В обеих российских столицах за событиями в Париже следили с почти нескрываемым ужасом. Возникший на фоне поражения Франции в войне с Пруссией бунт в городе, еще недавно именовавшемся центром мировой культуры, вызывал у российской элиты настоящую, совершенно непритворную бурю негодования. Выразитель настроений самой консервативной части правящих кругов, влиятельный публицист и редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков 24 апреля 1871 года писал о происходящем в Париже:

«Междоусобная война между Парижем и Францией длится вот уже полтора месяца, и с каждым днем, по свидетельству всех корреспондентов, возрастает ожесточение и озлобление противников… Сильная власть легко могла бы предупредить восстание твердыми мерами, обещав в то же время общий для всей Франции либеральный муниципальный закон… Но правительство не имело в это время надежной военной силы для подавления движенья в зародыше, да не могло вполне положиться и на поддержку национального собрания. Допустив в начале мятежников завладеть пушками, оно вступило в переговоры, и когда потом решилось принять более крутые меры и отнять пушки, то посланные войска побратались с инсургентами. Сила мятежа возросла быстро».

Катков считал, что цели руководителей Парижской коммуны не имели ничего общего с интересами Франции и французов:

«К чему были направлены стремления людей коммуны и какие цели они поставили себе для достижения, это было ими выражено в обнародованной ими программе и других официальных заявлениях, но как ни туманно излагались эти заявления, как ни покрывались они громкими фразами, не трудно усмотреть из них, что, в сущности, корифеи революции добивались подчинить себе всю Францию для производства над нею социальных опытов».

Не меньше возмущали Каткова и конкретные действия коммунаров:

«В своих практических действиях коммуна вовсе не стеснялась, как известно, уважением ни свободы, ни законов, хотя бы это были ее же собственные декреты. Она запрещала газеты, не дозволяла сходок и сборищ; она запирала и обирала церкви, производила многочисленные аресты без суда, взыскивала поборы с Французского банка и забирала кассы разных компаний.

Если она не приступала к общей конфискации и полному террору, то единственно разве из сознания численной слабости своих беспрекословных приверженцев.

Но заведения, покинутые их хозяевами, уже секвестрованы и предоставлены рабочим, которые получили право хозяйничать в них на основании товарищества. Обобщение власти и собственности возвещено».

Тем временем дело приближалось к развязке.

«Версальское правительство,— констатировал Катков,— собрало, наконец, в своих руках значительную армию и приступило к деятельной атаке Парижа на всей окружности города, не занятой Прусаками, то есть от Шарантона до Сен-Дени. Может ли Париж сопротивляться всей остальной Франции? Окончится ли сопротивление в ту минуту, когда правительственные войска проникнут за городскую ограду, или ужасная бойня затянется в застроенных баррикадами улицах?»

Полвека спустя М. П. Сажин — один из русских участников Парижской коммуны — вспоминал о пережитом во время ее подавления:

«В воскресенье 21-го мая по городу распространилось известие о том, что версальские войска проникли в Париж. В понедельник, около 8-ми часов утра, я по обыкновению пошел купить себе кое-что из съестного. Выйдя на бульвар, я тотчас же увидел необычайное скопление народа, местами стоявшего группами и возбужденно обсуждавшего положение дела. Кое-где уже начиналась постройка баррикад. Я поторопился купить себе провизии и отнести ее домой, затем я вернулся назад, где присоединился к строящим баррикады, начав выворачивать камни мостовой и укладывать их в известный порядок».

Казалось, что коммунары все же смогут сдержать атаки войск.

«Пока еще нельзя подсчитать общую цифру уничтоженных мятежников, но цифра эта велика» (на гравюре — расправа с коммунарами, 1871 год)

Фото: Росинформ / Коммерсантъ, Коммерсантъ

«Проклятая коммуна»

«К полудню,— писал Сажин,— в нашем округе все улицы и переулки покрылись баррикадами и всюду на них находились вооруженные люди, их защищавшие. В некоторых местах, в отдаленных улицах и переулках, с утра уже завязалась перестрелка с наступавшими версальцами, под напором которых коммунары вынуждены были постепенно оставлять там баррикады и подвигаться все ближе и ближе к нам, как к центру сопротивления всего округа Батиньоль. К часам 5–6 вечера перестрелка, постепенно усиливаясь, у нас сильно разгорелась, но, тем не менее, коммунары стойко держались и энергично отражали атаки версальцев».

Однако на следующий день сопротивление коммунаров в Батиньоле было сломлено.

«Хотя было еще довольно рано,— вспоминал Сажин,— но я, тем не менее, тотчас выбежал на улицу, с намерением пробраться на свои баррикады, но это оказалось невозможным, потому что версальцы сильно обстреливали наши баррикады из орудий и под прикрытием их вели энергичную атаку. Ружейная стрельба была так сильна, что выйти из переулка не было никакой возможности… Очень скоро вдоль нашего переулка тоже засвистели пули, что показало жителям его, что баррикада взята версальцами».

Затем началась зачистка занятых правительственными войсками районов.

«Отовсюду гремела стрельба,— писал Сажин.— На другой день, т. е. в среду, я вышел и увидел разрушенные баррикады. В городе шли расстрелы.

Около парка Мокусо, где производились казни, собиравшиеся у решетки парка жители слышали по вечерам стоны заживо погребенных…

Со среды или четверга, в разных частях города появились пожары, горели различные общественные здания, поджигаемые или коммунарами, или версальцами».

29 мая 1871 года парижанам и всем французам объявили, что в столице Франции восстановлен порядок.

У имущих российских сословий новость о ликвидации Парижской коммуны вызвала вздох облегчения. Поверенный в делах Франции в России маркиз Ж. де Габриак после приема у императора Александра II докладывал в Париж:

«Энергия, с которой правительство действовало против восстания, завоевала ему симпатии императора».

Александр II, читая это перехваченное и расшифрованное сообщение, написал на полях: «Это довольно точно».

Однако и после поражения коммуны оставалось немало поводов для тревоги. Один из самых вдумчивых людей той эпохи академик Петербургской академии наук А. В. Никитенко опасался, что действия коммунаров помогут российским консерваторам еще сильнее и эффективнее противостоять крайне необходимым стране реформам.

«Версальцы в Париже,— записал он в дневнике.— Но бунтовщики успели зажечь его в разных местах… Самое ужасное последствие диких злодейств — это позор, который они наложили на всякое стремление к общественному усовершенствованию и обновлению. Такой оргии самых постыдных и нелепых злодейств — оргии опьяневшего грубого своеволия и разнузданных страстей, под видом любви ко всеобщему благу, свет еще никогда не видал… Проклятая коммуна совсем скомпрометировала дело свободы.

Не было и не будет большего торжества деспотизма, как то, которое она ему доставила своими отвратительными оргиями».

Но правящую элиту тревожило несколько иное. Начиная с самого первого сообщения о беспорядках в Париже, поверенный в делах России во Франции статский советник Г. Н. Окунев в сообщениях в Санкт-Петербург предполагал, что вдохновителями и руководителями бунта были члены Интернационала. 21 марта 1871 года он докладывал канцлеру Российской Империи князю А. М. Горчакову:

«В здании ратуши водворился повстанческий комитет. Он состоит из лиц темных и никому решительно не известных. Во главе этого комитета стоит некто Асси, бывший рабочий из мастерских г. Шнейдера, организатор бывшей в прошлом году в Крезо забастовки рудокопов. Говорят, что он связан с Интернационалом. Остальные члены комитета, по-видимому, также принадлежат к этому тайному обществу, которое, кажется, руководит повстанческим движением».

А сообщая о причинах перехода французских солдат на сторону бунтовщиков, Окунев писал уже без тени сомнения:

«Армия совершенно дезорганизована и деморализована. Она обработана Интернационалом».

Не меньшее беспокойство по поводу деятельности Интернационала вызывали и донесения чрезвычайного посланника России в Швейцарии тайного советника Н. К. Гирса. 26 апреля 1871 года он докладывал князю Горчакову о переносе на другое время встречи ведущих деятелей Интернационала, которая должна была состояться в Женеве:

«Каковы бы ни были настоящие причины, приведшие к провалу проектировавшегося в Женеве собрания, представляется, что вожаки "Интернационала" сделались не менее активными к пропаганде, которую они продолжат с той же настойчивостью. Как меня уверяют, они только что образовали много центров действия, чтобы лучше руководить движением в разных странах Европы».

А к ним могли примкнуть сумевшие покинуть Париж и Францию озлобленные поражением руководители коммуны, которых Великобритания и некоторые другие европейские страны отказались считать преступниками и предоставили убежище на своей территории.

Правда, среди умеренных сторонников консервативных взглядов бытовало мнение, что антиправительственная пропаганда Интернационала не даст в России никаких результатов. Ведь, как говорилось в вышедшей 5 июня 1871 года публикации газеты «Голос», имевшей такие же воззрения, основные последователи Интернационала — пролетарии, а в Российской Империи пролетариата нет.

Но в поступавших из-за рубежа сообщениях говорилось, что в России Интернационал решил вербовать адептов в совершенно иной среде.

«Карл Маркс избран заведовать и Германией и Россией»

Фото: Ullstein bild via Getty Images

«Хуже дикаря со взбудораженною головой»

Обнародовал неприятную информацию, как это обычно и бывало в то время, М. Н. Катков. 9 октября 1871 года он писал в «Московских ведомостях», пренебрежительно именуя Интернационал Интернационалкой:

«Несколько времени спустя после парижского погрома замолкли, было, все слухи о принимавшей в нем столь усердное участие Интернационалке, и эта пресловутая ассоциация, казалось, прекратила на время или даже навсегда свою загадочную деятельность. Но вот, в прошедшем месяце, это общество снова подало о себе весть и обнаружило признаки жизни. Ее вожаки и руководители не упали духом, не отказываются от своих планов на пользу человечества, а только находят нужным преобразовать свои силы.

С этою целью, как мы узнали первоначально из английских газет, 17-го сентября был созван центральным комитетом ассоциации, заседающим в Лондоне, митинг делегатов от различных отделений Интернационалки».

Катков иронизировал по поводу того, что руководители Интернационала, соблюдая правила конспирации, собирались в разных местах и только по вечерам, чтобы их не опознали. Но при этом информацию о проходивших обсуждениях опубликовали две немецкоязычные газеты:

«Строгий секрет, однако, по-видимому, не совсем был в расчетах главных руководителей этого странного общества, ибо две немецкие газеты как будто взялись быть его органами.

В прусской Кельнской Газете и в венской Presse появились довольно подробные описания происходившего на тайных совещаниях этого диковинного конгресса.

Из описаний этих мы узнаем, что в прениях принимали участие, под председательством известного Карла Маркса (родом из Германии, который и был первым основателем этого общества), небольшое число адептов».

Но поводом для публикации в «Московских ведомостях» стал не только и не столько факт нового появления Интернационала на политической сцене и обсуждавшиеся Марксом с коллегами организационные и финансовые вопросы.

«Все это шутовство,— писал Катков,— не заслужило бы, может быть, серьезной речи, если бы господа социалисты не сделали нашему отечеству честь обратить на него специально свое внимание. На конгрессе положено оставить теперь в покое западную Европу, а специально заняться Россией, так как, по словам русского делегата, бывшего на конгрессе, нет страны в мире, которая была бы более России подготовлена к восприятию коммунистических учений, и в этом отношении в особенности можно де рассчитывать на студентов».

Несмотря на ернический тон, Катков считал, что намерения Интернационала представляют собой значительную опасность для монархического строя:

«Право, они не глупы, эти господа от Интернационалки; они смыслят, где за что взяться...

Интернационалка метит не на крестьянство наше, не на темноту нашу, но на умников наших, на наше мнимое образование, которое хуже, гораздо хуже невежества. Ничего на свете не может быть хуже дикаря со взбудораженною головой».

Российские власти узнали о новом направлении деятельности Интернационала задолго до совещания его руководства в Лондоне и не из газет. В июне 1871 года в Третьем отделении его императорского величества собственной канцелярии, ведавшем охранительной деятельностью, получили сообщение от заграничной агентуры о том, что Маркс собирается приехать в Россию под чужим именем.

24 июня 1871 года в Одессу, куда, как предполагалось, должен был отправиться Маркс, начальнику жандармского управления была отправлена срочная телеграмма с приказанием задержать этого противоправительственного агитатора немедленно по прибытии. А поскольку в Одессе Маркс так и не появился, 10 августа 1871 года помощник управляющего Третьим отделением тайный советник Грибовский направил начальникам жандармских управлений пограничной полосы циркулярное письмо, в котором говорилось:

«Председатель германского отдела Интернационального общества и один из деятельнейших членов оного — литератор Карл Маркс, с английским паспортом под именем Валласа (Wallase) намерен пробраться в Россию с злонамеренной целью.

Покорнейше прошу Ваше Высокоблагородие строжайше наблюдать за появлением Маркса-Валласа в наших пределах и, в случае задержания его, телеграфировать в III Отделение Соб. Е. В. К. и ожидать распоряжения оного».

Однако одним распоряжением о задержании дело не ограничивалось. В Третьем отделении задумались и о других мероприятиях по нейтрализации «известного Карла Маркса».

«Самое ужасное последствие диких злодейств — это позор, который они наложили на всякое стремление к общественному усовершенствованию и обновлению»

Фото: Росинформ / Коммерсантъ, Коммерсантъ

«Даже могу вытеснить Маркса»

Прежде всего, следовало выяснить реальные намерения Маркса, а для этого внедрить агента в его окружение. Но на этом пути руководителей и сотрудников Третьего отделения ожидало давнее, но от этого не менее неприятное препятствие. Даже убежденные последователи Маркса позднее признавали, что у Маркса было предубеждение против России и русских. Один из видных российских и советских марксистов Д. Б. Рязанов писал:

«Вместе со всей германской демократией сороковых годов Карл Маркс был всегда непримиримым врагом официальной России. Но он очень долго, до конца шестидесятых годов, относился, если не враждебно, то очень скептически и недоверчиво также и к оппозиционной России. В основе этой глубокой антипатии лежало… теоретическое предубеждение против "славян", которое Маркс, как и Энгельс, в значительной степени унаследовал от германских радикалов».

А учитывая то, что российские правительственные агенты прежде так и не смогли войти в доверие к Марксу, новая попытка выглядела просто невыполнимой. Правда, на этот раз задание поручили Ю.-А. Ф. Балашевичу, давно действовавшему в Лондоне под именем польского графа Альберта Потоцкого.

Начав переписку с Марксом, Балашевич предложил петербургскому начальству собственный план действий. 7 ноября 1871 года он докладывал:

«Прилагая у сего оригинальное письмо К. Маркса, имею честь просить Вашего совета относительно будущего "Международного Общества" (Интернационала.— "История") или лондонского Центрального Комитета. От меня зависит присоединить всех польских эмигрантов к "Международному Обществу" или к всеобщей республиканской Лиге, которая хотя в настоящее время не имеет особенно важного значения, но в будущем непременно достигнет.

Употребить ли это общество против Международного?

При моем влиянии я не только могу достигнуть цели, но даже могу вытеснить Маркса, взять управление Международ. с прочими в мои руки, так как члены совета почти все мне известны и не имеют достаточно проницательности. Мне необходимо знать Ваше положительное мнение и сообразно этому постараюсь действовать...

Вместо коммуниста, бежавшего из Парижа, Валериана Врублевского я могу избрать более преданного нам человека и понемногу захватить власть. Благоволите уведомить меня — какой путь избрать для обессиления врагов наших».

Однако Балашевич либо переоценил собственные возможности, либо недооценил подозрительность Маркса. Дальше переписки о передаче некоторого количества пропагандистских материалов дело не пошло. По всей видимости, агенту не удалось даже встретиться накоротке с Марксом.

Уже 12 декабря 1871 года «граф Потоцкий» сообщал в Третье отделение, что выполнение задания по Марксу может повредить его официальному прикрытию — торговле антиквариатом, что позволяло ему общаться со многими людьми и собирать ценную информацию:

«Занимаясь торговыми делами и тем будучи сближен с здешними аристократами, участие мое как члена "Международного совета" имело бы вредные последствия.

Гораздо удобнее и полезнее действовать за ширмами».

Вскоре у Балашевича появилось и другое оправдание. В Интернационале все больше углублялись разногласия между сторонниками различных политических взглядов, и в нем назревал раскол. А утратившее единство революционное движение теряло свою прежнюю силу.

Но распоряжение об аресте Маркса никто не отменял. И 20 мая 1872 года начальник жандармского управления города Одессы полковник К. Г. Кноп докладывал в столицу:

«На пароходе из Константинополя 18-го сего мая прибыл Юлий-Александр-Мария Маркс, уроженец города Лейпцига, принявший английское подданство в 1865 г. и проживающий, по его словам, в городе Ноттингеме, где его отец имеет торговый дом. Паспорт его выдан лордом Гренвилем и визирован нашим консулом 1/13 апреля сего года.

Имея в виду депешу Вашего Сиятельства от 21 июня прошлого года, в которой предписано мне некоего Маркса, имевшего прибыть из Константинополя, арестовать, я, для точного исполнения Вашего приказания и не имея примет и даже имени Маркса, и допуская возможность недоразумения, тем более потому, что при обыске у него ничего предосудительного найдено не было,— не подверг его формальному аресту, а предложил ему через посредство градоначальника, который по этому предмету имел предписание местного генерал-губернатора,— или оставаться на пароходе до разъяснения возникшего относительно его фамилии недоразумения, или же сойти на берег и остановиться в любой по его выбору гостинице, но с обязательством не выходить из своего номера до разрешения».

Через два дня однофамильца основоположника марксизма освободили от принудительного пребывания в гостинице.

Но год спустя, в июне 1873 года, последовал новый арест предполагаемого возмутителя европейского и российского спокойствия.

На пограничном пункте Скуляны в Бессарабии в соответствии с ориентировкой от 10 августа 1871 года задержали английского ученого Даниэля Маккензи Валласа. Эта акция вызвала крайнее недовольство посольства Великобритании в Санкт-Петербурге и едва не привела к ухудшению российско-британских отношений. Однако к тому времени руководители Третьего отделения уже осознали, что для распространения своих идей и приобретения сторонников Марксу нет нужды приезжать в Россию.

5 мая 1871 года управляющий Третьим отделением статский советник А. Ф. Шульц сообщал начальнику Варшавского жандармского округа генерал-адъютанту барону П. А. Фредериксу и санкт-петербургскому градоначальнику генерал-адъютанту Ф. Ф. Трепову:

«Долгом считаю предупредить Ваше Превосходительство, что, по сведениям, полученным в III Отделении Собственной Е. В. канцелярии, сюда (в Варшаву) имеет быть прислана из-за границы, для тайного распространения между молодежью, брошюра под названием "Гражданская война" (Wojna cywilna). Эта брошюра, переведенная с немецкого языка на русский (польский) и напечатанная в Цюрихе, сочинена членом центрального комитета Интернационального общества рабочих в Лондоне Карлом Марксом и есть восторженный панегирик бывшей Парижской коммуне. Покорнейше прошу Ваше Превосходительство приказать наблюсти за появлением означенной брошюры в Петербурге (Варшаве)».

Но было уже поздно. Сам Маркс в письме своему другу Л. Кугельману еще 12 октября 1868 года писал о популярности своих произведений в России:

«По какой-то иронии судьбы именно русские, на которых я в течение 25 лет неустанно нападаю не только в немецкой, но и французской, а также английской прессе, всегда были моими "доброжелателями".

В 1843–44 гг., в Париже, русские аристократы носили меня на руках. Мое сочинение против Прудона (1847 г.), а также книга, вышедшая у Дункера (1859 г.), нигде не нашли такого большого сбыта, как в России. И первая чужеземная нация, которая переводит "Капитал", это — опять-таки русская».

Но Маркс не делал из этого факта далеко идущих выводов:

«Но этому, конечно, нельзя придавать большого значения. Русская аристократия в молодые годы учится в немецких университетах и в Париже. Она жадно набрасывается на самое крайнее, что ей в состоянии дать Запад. Для нее это — просто тонкое лакомство… Все это нисколько не мешает тем же самым русским, как только они поступают на государственную службу, превращаться в негодяев».

Но он ошибался. Во «взбудораженных головах» его идеи вызвали еще большее революционное возбуждение. А уроки Парижской коммуны в той части, что помешала ее руководителям удержать власть, его последователи в России выучили безукоризненно.