Когда коррупция в России стала национальной идеей

Масштабы нынешней российской коррупции покажутся несерьезными, если обратиться к истории: в эпоху Николая Первого мздоимство чиновников всех уровней приобрело тотальный характер и даже поощрялось властями, а главные казнокрады получили иммунитет от преследований.

В ту эпоху, и в этом наверняка сойдутся все историки, взятка и стала своеобразной «национальной идеей» страны, каковой и остается до сих пор. Число чиновников тогда выросло в 6 раз, и этот класс, как и сегодня, стал опорой режима. Как и сегодня власть была пронизана коррупцией сверху до низу, и особенно чудовищные размеры ее были в армии и в монополиях. Как и сегодня, ключевые посты в государстве занимали силовики.

Любопытные свидетельства о размерах коррупции тех времен из книги историка Леонида Беловинского «Жизнь русского обывателя: от дворца до острога» привел в своем ЖЖ блогер perfume007. Вот только часть из них:

«Николаевская эпоха – это время формирования той власти, которую мы видим до сих пор: некомпетентной, вороватой и чванливой. Время, когда была «задвинута» даже аристократия, а те дворяне, что шли во власть, быстро проникались духом чиновничества.

В 1804 году только классных чиновников числилось в России более 13 тыс., в 1850- м–72 тыс., а в 1856 году – уже более 82 тыс. К ним нужно добавить и канцелярских служителей, которых в 1850 году было более 26 тыс., а в 1856-м около 32 тыс. В 1901 году в России насчитывалось около полумиллиона чиновников.

И лес, и соль, и сено...

Именно тогда взяточничество и казнокрадство чиновников стало язвой России. Воровали, и много, они и раньше – но только при Николае I коррупция стала считаться нормой, и высшие чины получили иммунитет. Дело доходило до смешного: в середине XIX века министр юстиции (!) граф В.Панин дал взятку в 100 руб. судейскому (!) чиновнику, чтобы вполне законное дело его дочери о получении наследства после смерти бабушки прошло в нормальные сроки, не затягиваясь.

Для чиновника «уметь жить» теперь значило найти возможность брать взятки и воровать. Вологжанин Л.Пантелеев, в деталях описывая провинциальную жизнь, пишет о первом муже своей матери, подлесничем Никольского уезда. Он настолько крепко пил, что только раз в неделю удавалось протрезвить его для подписания бумаг. Все дела вёл письмоводитель, которому и отдавали всё годовое жалованье подлесничего – 500 руб. ассигнациями (140 руб. серебром). Губернское начальство хорошо было осведомлено об этом казусе, и мать мемуариста ежегодно платила наверх 2000 руб. ассигнациями, чтобы на следующий год подлесничего-алкоголика оставили на месте.«В округе считалось около сорока тысяч ревизских душ; все они были обложены регулярною и безнедоимочною податью: пятьдесят копеек с души исправнику, по двадцать пять копеек лесничему. Это могло давать Александру Федоровичу до десяти тысяч рублей в год. За всё в итоге расплачивались казенные леса, исчезали целые корабельные боры».

Искусство чиновника заключалось в том, чтобы найти доходное место и возможности его эксплуатации. Наряду с лесным, крайне выгодным считалось соляное дело: соль, облагавшаяся высоким налогом, была тогда дорога. «Главными формами, – вспоминал сенатор М.Веселовский, – здесь были: уменье ловко потопить баржу (с солью) и воспользоваться потоплением соляных амбаров»: баржу топили после того, как с неё была выгружена соль, а затопление вешними водами амбаров, стоявших на берегу, служило основанием для списания уже проданной соли.

В 1864 году в Нижнем Новгороде разразился скандал. В городе обитали два брата из дворянской фамилии Вердеревских, известные как «братья-разбойники», или «хлебосолы»: А.Вердеревский, нажившийся в качестве провиантского чиновника Военного ведомства на поставках в армию во время Крымской войны гнилой муки, прозывался «хлебный Вердеревский», а В.Вердеревский, председатель Нижегородской казённой палаты, в чьём ведении были соляные амбары, слыл за «соляного Вердеревского»; отсюда и прозвище – «хлебосолы». Казна имела на Окском берегу до 80 огромных амбаров, в которые и поступала соль с низовьев Волги. Поскольку амбары были на низменном берегу и весной подтоплялись, соль партиями продавалась на сторону и списывалась на счёт сил природы. Но этого показалось мало, и в 1864 году 25 пустых амбаров, в которых числилось 1,5 млн пудов (!) соли, «неожиданно» сползли в воду. Убытки составили 300 тысяч рублей. Была назначена ревизия, а затем и следствие, тянувшееся четыре года. В мае 1869 года Вердеревского и Терского приговорили к лишению прав состояния и ссылке, а полицмейстера Лаппо-Старженецкого – к исключению со службы. Прочие участники дела отделались лёгким испугом. Деньги за смытую соль казне никто не компенсировал.

Но настоящим золотым дном была служба в провиантском и комиссариатском департаментах Военного министерства, снабжавших армию провиантом, денежным и вещевым довольствием. Не вела Россия войн, во время и после которых общество не наполнено было бы негодованием против интендантов. В походе 1806 году в Пруссию «злоупотребления по этой части были тогда ужасные. Войско продовольствовалось, как могло, на счёт жителей, и мы ни разу не видели казённого фуража, а между тем миллионы издерживались казною. Господа комиссионеры, находившиеся при армии, жили роскошно, разъезжали в богатых экипажах, возили за собой любовниц, проигрывали десятки и сотни тысяч рублей, и мотали напропалую, – вспоминал Ф.Булгарин. – Я знал одного из этих комиссионеров, который ставил по тысяче червонцев на карту, дарил красавицам по сто червонцев, не пил ничего, кроме шампанского, и не носил другого белья, кроме батистового».

Если взятку не дают, ее нужно взять

В конце 1840-х Николай I приказал жандармам исследовать, кто из губернаторов не берёт взяток вообще, даже с откупщиков. По справке таковых из более чем пятидесяти оказалось всего двое: киевский И.Фундуклей и ковенский А.Радищев (между прочим, сын известного революционного просветители).

Пензенский губернатор А.Панчулидзев, с надбавками получавший 8632 руб. (обычный губернаторский годовой оклад со столовыми составлял 3432 руб.), прославился не только феноменальными взятками, но грабежом (в буквальном смысле слова). В начале 1840-х чембарский откупщик как-то позамешкался с доставкой «положенного» и был потребован в Пензу.

Опасаясь ехать сам, он послал своего сына с 1000 руб. и с извинением, что в настоящее время денег нет, но что оставшаяся тысяча будет доставлена в непродолжительном времени. Панчулидзев бросился на парня, опрокинув его на пол, и сам выхватил у него из кармана бумажник, забрав оттуда все деньги. Никаких последствий для грабителя от этого не было.

Но, разумеется, не всё Панчулидзев проделывал своими руками. Для особо деликатных дел у пензенского губернатора был советник губернского правления. Однажды в Саранске был убит сиделец суконной лавки. По этому поводу этот советник засадил в острог десятки татар не только Пензенской, но и соседней Тамбовской губернии, и выпускал их по мере внесения ими тысячи, а то и двух тысяч, сообразно состоянию.

Что же касается винных откупщиков, то взятка, или точнее «подарок», от них считалась столь нормальным и даже необходимым явлением, что отвергнувшего её губернатора заподозрили бы в вольнодумстве. Кое-где откупщики были обложены настоящей регулярной данью. Так, архангельский гражданский губернатор В.Фрибес, по словам мемуариста, «взяточником не был, а получал у откупщика ежегодный подарок — тысячи три или четыре тысячи серебром. Тогда большая часть губернаторов в России брала с откупщиков деньги». Тот же Панчулидзев с 12 бывших в губернии откупщиков получал по 2 тыс. ежегодно, то есть 24 тыс. руб. в год.

Сенатор М.Веселовский писал: «Откупщик вернее, чем табеля о рангах или штатное положение, определял удельный вес каждого должностного лица. Тот, кому откупщик платил много, высоко стоял в служебной иерархии, кому платил мало – стоял низко, кому вовсе не платил, представлялся мелкой сошкой. Размеры платежей определяли значение губернских деятелей в глазах высшего начальства. Получающий с откупщика более, мог послать более щедрую дань в Петербург и, следовательно, скорее заслужить благосклонность в высших сферах». Отношение к воровству и взяткам у «государева ока», каковым являлись губернаторы, было простым. Нижегородский Анненков сам вроде бы не «брал», или, по крайней мере, не выделялся на общем фоне, но покровительствовал нескольким недобросовестным подрядчикам, а когда однажды министр финансов заметил ему: «Как вам не стыдно просить за заведомых мерзавцев?», Анненков ответил: «Мы все мерзавцы, ваше высокопревосходительство».

А вот сменивший в 1856 году Анненкова А.Муравьев, бывший декабрист, отделавшийся ссылкой в Сибирь на шесть лет без лишения чинов и сыгравший видную роль при начале Крестьянской реформы, сам был честен, но по слабохарактерности оказался под влиянием многочисленных родственников, устроенных им на различные должности.

Снизу доверху

Взятки шли не только от обывателей чиновникам, но и в чиновничьей среде снизу вверх, и местные должностные лица из своих доходов также платили вышестоящему начальству. Пензенский жандармский штабофицер писал в 1856 году: «Земская полиция и городничие, имея по делам отношения к губернскому правлению, говорят, должны поддерживать оные деньгами, а также утверждают, что, кроме губернского правления, многие исправники, судьи и проч. имеют свои установленные ежегодные отношения к начальнику губернии и чиновнику особых поручений Караулову, которыми и поддерживаются на своих местах». Из Псковской губернии жандармский майор Деспот-Зенович сообщал в 1845 году, что губернатор Г.Бартоломей требовал от одного из полицмейстеров, «чтобы он платил ему ежегодно пять тысяч рублей ассигнациями». А нижегородский председатель казённой палаты Б.Прутченко «ежегодно отправлял в Петербург чиновника с надлежащим приношением начальству и, само собой разумеется, что за такое приношение начальству он получал право сводить очень прибыльные для себя счета с винным откупщиком и другими лицами, пробавляющимися около казённого сундука». Согласно жандармскому донесению, Прутченко в итоге «составил значительное состояние, тысяч до четырех душ крестьян», приобретая их на имя своей сестры.

Более высокопоставленные чиновники также пользовались возможностями, которые давал высокий пост. Николаевский министр путей сообщения граф П.Клейнмихель в глазах всей России считался первым вором, и громко говорили, что наиблестящим для него делом было восстановление после пожара царской резиденции – Зимнего дворца.

В 1882 году Костромская городская дума начала хлопоты о проведении железной дороги до Костромы. Депутация была принята императором. Но дело шло туго, и видный сановник, от которого зависело окончательное решение, даже выгнал надоедавших ему купцов и запретил их принимать впредь. Тогда было решено послать одного представителя делегации для «личных объяснений». «Для ниспослания удачи был отслужен молебен, после чего выделенный член делегации отправился на дом к сановнику. Прежде всего, он дал швейцару двадцать пять рублей и повел дипломатические разговоры, берёт или не берёт его хозяин. Делегат отправился в гостиную, куда вскоре влетел сановник. Увидя просителя, он закричал: «Опять вы здесь? Сейчас же вон!». Но пришедший шёпотом спросил: «Ваше превосходительство, смилуйтесь, скажите, сколько вам надлежит выразить благодарности?». На это сановник уже другим тоном сказал: «Садитесь». В общем, быстро сошлись на трех с половиной тысячах серебром».

Министр финансов Вышнеградский при Александре III был уличен в том, что поставлял шпалы для железнодорожного строительства из своего имения; это скандальное разоблачение вызвало императорский запрет на участие высших должностных лиц и членов Императорской фамилии в коммерческих предприятиях. Николай II отменил этот запрет, и высшая бюрократия обратилась к активному участию в разного рода акционерных предприятиях, с высоты своих постов способствуя их процветанию.

Между прочим, именно такой активности бюрократов и членов императорской фамилии Россия обязана войной с Японией: всё началось с учреждения группой придворных и высших бюрократов (поговаривали и о тайном участии императрицы) лесной концессии в Корее (сфера влияния Японии) на пограничной реке Ялу – как будто в России лесов не было; к тому же рубкой леса занимались воинские команды (чтобы не платить им за работу), и у японцев сложилось впечатление, что Россия ввела в Корею войска.