Сегодня 45-летие со дня смерти А.Твардовского

1960-е… Твардовскому пятьдесят. Слава его огромна. Премии, ордена, награды. Оттепель, «Новый мир». («Сельсоветом» называл Александр Трифонович редакцию «НМ» на углу пл. Пушкина и Чехова.)

Он перебирается из Внукова на новую дачу в Красной Пахре, в сорока километрах от Москвы в сторону Калужского шоссе.

Лишь только сходил снег, он уже возится в саду — и это, не раз говаривал, лучшие его часы: «Занимаюсь садовыми преобразованиями. Дачные работы похожи на работу пёрышком».

Абсолютно не выносил окружающей захламлённости. Прогуливаясь по перелескам окрест пахринского посёлка, — подобно любимейшему Чехову в Мелихово, с самодельной палочкой-тростью, — иногда взрывался возмущённо: опять, мол, воскресные гуляки оставили консервные банки, рваные замасленные газеты. А тут целый разбойный поджёг! — всякое желание пропадает ходить. Но ходит. И часто. Какой ни есть лес, а всё-таки лес.

Сумрак полночи мартовской серый.
Что за ним — за рассветной чертой —
Просто день или целая эра
Заступает уже на постой?

У него служебная Волга. Машина ждёт обычно в тенёчке «под липками» — напротив известинского дома на Пушкинской площади. Долгие годы ездит с одними и теми же шофёрами, с автобазы «Известий». Да и они не спешат покинуть шефа. «А.Т.» — так звали его коллеги-сослуживцы — знал о своих водителях всё, от привычек и пристрастий до биографий, по-товарищески рассуждая с ними в пути обо всём на свете. Вылавливая и выуживая в задушевных разговорах события, эмоции и настроения реальной жизни, бережно вкладывая их потом в руки героев намечающихся произведений.

Так, на злобу дня задуман сатирический «Тёркин на том свете», принесший автору «пасквиля» немало оскорблений от партийных бонз.

Обретаясь на олимпе уважения и благоговения, Твардовский никоим разом не отрывался от земных забот, явственно видя и различая недочёты-недостатки советского строя. Точнее, советского бытия, трудных будней развито́го социализма. Будучи в полной мере приверженцем идей и помыслов Октябрьской революции, в 60-х он реформаторски стоит на позициях здравомыслия и позитивизма, изменив с годами отношение к сталинизму.

Ему вторили и подражали, не глядя в общем-то на  взаправдашнюю опасность быть обличёнными в антисоветизме. Примером тому может служить замечательная карикатура «крокодилиста» Бориса Пророкова «Папина Победа», изображающая извращённое восприятие папиными детками завоеваний отцов, изобличающая любовь к вещизму. Словно вторя Тёркину, призывающему назло новым порядкам резать правду-матку:

...Не держи теперь в секрете
Ту ли, эту к делу речь.
Мы с тобой на этом свете:
Хлеб-соль ешь, а правду режь.

Это было, присовокуплю, не беззаботное путешествие лондонского денди, сродни «Похождениям повесы» Стравинского в потусторонний мир разврата и чистогана (Стравинский, кстати, к тому времени плотно обосновался в Америке), — это советский человек(!), недавний солдат-освободитель попал в мир, о коем отнюдь не принято всуе изрекать партийным деятелям подобных масштабов и уровней-рангов. Да ещё и критиковать оттуда, сверху, — что дорогого стоило, во всех смыслах: и нервов, и здоровья, да и должности тоже.

Любимое обличительное словечко Твардовского — «пена», — произносимое им обычно с незлобной усмешкой или холодным презрением, обозначавшее пустоту, никчемность, выдающую себя за нечто внушительное, стоящее и даже обязательное. Фактически «пена» — лишь краснобайство и пижонство, — решительно не касающиеся сейчас текущей жизни и тем паче литературы.

Совершенно не злопамятный, благоговейно относившийся к Пушкину, он иронически улыбался на дружеские определения его поэтической деятельности типа пушкинской священной жертвы Аполлона — вечно занятый чужими заботами, на первый взгляд неприглядными, суетными, он пытливо, вдумчиво и вовсе не равнодушно обращал внимание на любую мелочь, статью, чью-то заметку. Отбрасывая пену дней, очищая зёрна от плевел, без роздыху вкалывая, вкалывая… перелопачивая, добиваясь лёгкости пера и добрых человеческих отношений и в обыденности, и в творчестве.

Не  много надобно труда,
Уменья и отваги,
Чтоб строчки в рифму, хоть куда,
Составить на бумаге...

Но  бьёшься, бьёшься так и сяк —
Им не сойти с бумаги.
Как говорит старик Маршак:
— Голубчик, мало тяги…

Показательна история создания знаменитого «Василия Тёркина», его имиджа, психотипа. Самодеятельно и неоднократно переложенного на музыку, куплеты; ушедшего глубоко в народ песнями, балладами, частушками, об авторстве которых сам народ уже и не помнит.

Предвосхищение, предвестие «Тёркина», да и вообще несокрушимой окопной прозы Бакланова, Быкова 1950 — 60-х гг., началось ещё в финскую, с дневников Твардовского. Где тщательно выписанные образы поражают обнажённой точностью и ничем не смягчённой правдивостью кисти.

Весёлый и остроумный персонаж Васи Тёркина придуман был кем-то из друзей Твардовского, фронтовых собкоров газеты «На страже Родины» Ленинградского военного округа, в 1939-м. Кем именно — неизвестно. (Задолго до появления поэмы А.Твардовского, в 1892 г. вышел в свет роман П.Д.Боборыкина «Василий Тёркин», — прим. авт.)

Поначалу Тёркин примелькался авторским псевдонимом искромётных прозаических газетных фельетонов, имевших большой успех. Потом Твардовского попросили накатать короткое стихотворение непосредственно о самом Василии, чтобы поближе представить небезынтересный персонаж читателю.

Твардовский накропал и, ничтоже сумняшеся, забыл.

Вася Тёркин? Кто такой?
Скажем откровенно:
Человек он сам собой
Необыкновенный.

После первого и последнего для Твардовского легковесно-газетного эрзац-стихотворения о Тёркине — шутейно-балагурные истории о бравом красноармейце полились чисто из рога изобилия.

Сочиняли все и даже те, кто никогда стихотворчеством не занимался — фотографы, редактора, художники; — от военкора С. Вашенцева до маститых Н.Тихонова и С.Маршака: «Как Вася Тёркин в ночной поиск ходил», «Как Вася Тёркин болтуна разоблачил», «Как Вася Тёркин засаду устроил» и т.д. и т.п.

Каково же было неподдельное удивление Александра Трифоновича своему счастливейшему автопророчеству, когда он, в конце 1960-х, вдруг обнаружил давнюю и полностью забытую ремарку в случайно найденном дневнике от 4 апреля 1940 г.:

«При удаче это будет ценнейшим подарком армии, это будет её любимец, нарицательное имя. Для молодёжи это должно быть книжкой, которая делает любовь к армии более зримой, конкретной… Одним словом, дай бог сил!»

Я  мечтал о сущем чуде;
Чтоб от выдумки моей
На  войне живущим людям
Было, может быть, теплей.

Замысел, пришедший весной сорокового года, озарился прозрением, вспышкой, мгновенно осветившей прообраз будущей великой поэмы. Но вспышкой, почти тогда же и погасшей. Реализация тревожащего нервы и душу амбициозного проекта «на века» возобновилась в 1942-м. И не прекращалась вплоть до победоносного 1945-го.