Успеть в XXI век: как Россия движется от архаики к современности
На модерации
Отложенный
Попытки совместить традиции XVIII–XIX веков с современной экономикой обречены на провал.
Старый мир XX столетия с его диктаторами, геополитической «шахматной доской» и имперскими замашками уходит. Даже в странах, технологически, экономически и политически отстающих от первопроходцев XXI века. Это особенно важно понимать в России, где неоднократно предпринимались попытки «выдать уходящее прошлое за магистральный путь развития человечества». Очередная такая попытка дорого обойдется нам и нашим детям:
если мы не впишемся в современные тенденции, нынешний век может оказаться для страны столь же трагическим, как и прошлый.
Ведь «мир в любом случае не будет российским», пишет в недавно изданной книге «Крутые горки XXI века: постмодернизация и проблемы России»Дмитрий Травин, научный руководитель Центра исследований модернизации в Европейском университете СПб., постоянный автор «Росбалта» и «Ведомостей».
Под модернизацией Травин понимает путь стран к современной экономической и политической системам и формирование человека, способного адаптироваться к происходящим в обществе переменам. Человек традиции отвергает возможность инноваций, его трудно убедить в их необходимости и возможности. Идеал успешной жизни для российского крестьянина XVIII–XIX веков, пишет историк Борис Миронов, — скромный достаток, здоровье, умеренный труд, жизнь в соответствии с традициями и обычаями, уважение односельчан, не уезжать из деревни и умереть на родине, успев покаяться. Агенты модернизации, наоборот, должны были много трудиться, подрывать здоровье, идти наперекор обычаям.
Любое общество болезненно воспринимает перемены. В результате модернизация оказывается долгим (целые столетия) и разноскоростным для разных секторов жизни общества движением. У него есть наступления и откаты, а иногда и гражданские войны между сторонниками и противниками модернизации. В России этот процесс начался с Екатерины II и спустя 200 с лишним лет еще не завершен. Во многих странах дело обстоит похожим образом. Чем медленнее люди адаптируются к новой реальности, тем дольше промежутки между реформами. Российское общество не смогло адаптироваться к рыночной экономике в начале XX века, отреагировав на капитализм революцией и гражданской войной, предпочло ему коммунистическую уравниловку. Трансформации 1990-х годов не завершились успехом по сей день.
В обществах, успешно прошедших модернизацию, сформированы 1) рыночная экономика, устойчивая к сменам политических режимов и к кризисам, — она воспринимается как естественная форма существования; 2) гражданское общество и демократия — они не позволяют приватизировать прибыли и национализировать убытки; 3) социально, интеллектуально и географически мобильное население, способное адаптироваться к меняющимся условиям существования и действующее во многом рационально, а не потому, что «так поступали всегда». Европа и Северная Америка в основном этот путь прошли.
С модернизацией проблемы не заканчиваются, отмечает Травин, как не заканчиваются они у повзрослевшего человека, успешно преодолевшего проблемы детства и юности.
В мире, завершившем модернизацию, люди редко голодают и становятся жертвами репрессий, но часто испытывают неудовлетворенность жизнью — вплоть до суицида.
Постмодернистская культура допускает существование разных мнений и уровней знания; виды поведения и вкусы могут сосуществовать, не исключая друг друга.
Постмодернизм Травин понимает буквально — как состояние общества, завершившего модернизацию. Каждый объект и услуга в нем доступны и стали товаром, а власть почти не основана на внеэкономическом принуждении — «все покупается и продается». Традиционное классовое деление утрачивает смысл: у зажиточной страты наемных работников и профессионалов есть финансовые возможности. Искусство прекратило конфликтовать с «буржуазной моралью» — за отсутствием соперника. Примеры запредельных трат показывают не богатейшие люди мира, а саудовские шейхи и российские олигархи.
Этот новый этап связан с переходом экономики развитых стран в постиндустриальную стадию. Изменилась модель занятости — вместо заводской конвейерной формы возникли гибкие формы организации труда. В России 44% участников рынка труда заняты, по мнению правительства, «непонятно чем». Место пролетариата занял зажиточный средний класс с собственностью и финансовыми активами. В результате исчез классовый антагонизм, общество стало стабильнее. Жертвой угасания пролетариата пали профсоюзы — квалифицированные работники эффективнее отстаивают свои интересы индивидуально, а не стаей.
В постмодернистском обществе резко выросло значение государства как работодателя, и нанятые им учителя, ученые и чиновники тоже пополнили средний класс. Изменения социальной структуры преобразили города: их «сердцем» вместо храмов стали торговые центры. Значительно укрепившиеся университеты вместо выращивания элиты (и контрэлиты) удовлетворяют возросший спрос бизнеса и государства на специалистов. Демократизация капитала резко повысила роль наемных менеджеров.
Постмодернистское общество раздробилось на сотни субкультур — разных стилей жизни, носители которых могут почти не знать о существовании друг друга. Место религии как источника догмы и поведенческих норм заняли индивидуальные духовные поиски, отмечают социологи Рональд Инглхарт и Кристиан Вельцель. Жертвой постмодернистской реальности стал в западных обществах и национализм — сейчас люди сильнее связаны с коллегами по профессии, субкультурной общности, увлечению (в том числе с иностранцами), чем с «соседями по национальному дому». Еще запутаннее стала ситуация с глобализацией, включая и культурную. Крупные компании перешагнули национальные границы, получив неограниченную возможность выноса производств и расширения рынков сбыта. Миграция сделала более конкурентными рынки труда. Одновременно падение экономических и культурных границ сделало возможным глобальный терроризм — проблема отделения экстремистов от честных тружеников стала почти нерешаемой.
Можно ли было предсказать все эти «постмодернистские» изменения 100 лет назад?
Едва ли. И даже уже описанные процессы далеки от завершения: для одних людей они стали нормой, а для других это скорее объект ненависти, следствие «чуждых влияний». Современный мир — поле битвы между постмодернистской частью человечества и обществами, отказывающимися от «постмодернизации». Альтернатива постмодернизму — не только исламский халифат. Многие россияне тоже сетуют на упадок национальной культуры из-за бездуховной глобализации и явно не хотят в «мир разврата и чистогана». Вернее, хотят получить его блага, не изменяя традиционному образу жизни.
Не только глобализация, делающая глобальной и террористическую угрозу, но и другие завоевания постмодернистского общества влекут за собой определенные проблемы. Демократия создает серьезные трудности для экономики. Как видно на примере Греции и латиноамериканских стран, мечущихся между авторитаризмом и популизмом, демократии часто поощряют безответственных политиков, обещающих избирателям все земные блага. Но эта сложность не перевешивает ни достоинств демократии, ни сложности проблем, которые в принципе не могут быть решены при авторитарном правлении.
В 2005 году Егор Гайдар признал свою ошибку, сделанную полтора десятилетия назад, когда он думал, что экономический рост станет основой для перехода к демократии, похоронит мечты о восстановлении империи. «Избавление от нехватки материальных благ не оборачивается мгновенной коррекцией ценностных приоритетов», — замечают Инглхарт и Вельцель. Для тех, кто вырос в трудные годы (включая 1990-е), возможность прокормить семью, твердая власть, стабильность режима — первостепенны. Понимая, что ценности следующего поколения («дети нулевых») могут оказаться другими, государство сейчас предпринимает массу усилий, чтобы привить традиционализм и 10–15-летним.
Россияне благодарят Путина за благополучные 2000-е, не связывая достижения тех лет с рыночной трансформацией 1990-х.
В список благодарностей надо было бы включить еще и Дэн Сяопина, пишет Травин: Китай наводнил весь мир дешевыми промышленными товарами, а его растущий спрос разогрел цены на сырьевые товары.
Это глобализация — различные части планеты связаны намного сильнее, чем мы привыкли думать.
Теперь же нам предстоит познакомиться с минусами глобализации. Борьба стран за капиталы все усиливается: включение в этот процесс отсталых стран Африки и Азии может привести к оттоку инвестиций из России. Экономический механизм, как мы видим в последние годы, может становиться и своеобразной смирительной рубашкой для амбициозных, бравирующих независимостью политических режимов, нарушающих глобальные правила игры. И это, замечает Травин, не козни вашингтонских политиков, а недооцениваемая возможность влияния глобального бизнеса на отдельные страны.
Низкие цены на нефть лишают Россию финансовых возможностей для развития. Но и взлет цен на нефть, так чаемый российскими политиками, — это сценарий быстрого краха. Россия в этом сценарии получит краткосрочную выгоду, но глобальные капиталы с удвоенной силой пойдут в альтернативную энергетику, ускорив технологическую революцию. Куда ни кинь — всюду клин: пока страна не научится привлекать частные капиталы и технологии в модернизацию экономики, у нее нет возможностей для развития. Совмещение имперских традиций XVIII–XIX веков с подъемом экономики — задача нерешаемая, уверен Травин.
Травин занимается экономико-политическим анализом проблемы развития. Это очень конкурентное исследовательское поле: Норт, Асемоглу, Инглхарт... Но на нем не так много популярных работ, и еще меньше работ о России. Тем значимее то, что делает Травин. В уже достаточно внушительной серии книг, выходящих с начала 2000-х и плохо известных даже публике, интересующейся экономической и политической историей, Травин подробно рассказывает о движении России и европейских стран от архаики к современности. Но тираж книги Травина — 1000 экземпляров — не позволяет рассчитывать на быстрый успех.
Комментарии
скрепы, диды, мифологизированная история, бесконечное перемусоливание прошлого, ахаичная политическая культура, "есть путин - есть россия, нет путина - нет россии" - запред администрации володин. Это что такое? Ипаное средневековое ханство. В совке кстати, при всех его минусах этого небыло, довольно долгое время совок был глубоко модернистским проектом.
сейчас вата пытается отыгрывать консервативную империю николашки первого. мы именно на неё больше всего похожи, вся повестка оттуда. лозунги. внешняя политика, внутренняя политика, пропаганда, идеология. Как под кальку.
Мы не успеваем вскочить в современный мир. Мы смотрим всё время куда то назад, а две трети потреотических идеологов смотрятся откровенными фриками и сектантами в современном мире. монархия, империя, православие. все кто без бороды - неполноценны, любовь придумана западом. нам пытаются навязать такой православный пакистан. нефть, вождь, религия. и объявить это всё "Поцреотической идеологией".
мозги из страны уезжают и быстро. а погубить страну может и один "философский теплоход", -отбросить в развитии. Посади в самолёт 50 докторов точных наук и ни...
http://peresvet-new.livejournal.com/49560.html