Дворцовый переворот: как СССР осваивал имперское наследство

Попытки разрушить символы Российской империи сменились стремлением превратить их в неотъемлемую часть истории страны.

На протяжении всей истории СССР развивался процесс советского восприятия властного пространства Российской империи. К 1917 году в России было создано развитое, функциональное и очень выразительное имперское пространство власти – дворцы и резиденции, монументы монархам и государственным деятелям, некрополи, а также многочисленные комплексы сакрального и военного назначения. С этим огромным и, как поначалу казалось, враждебным пространством новой советской власти пришлось иметь дело. Это было нежеланное наследство, и первой реакцией было активное неприятие, которое находило выражение в самых разных формах.

Наиболее простой и варварской стало разрушение.

В первую очередь сносу подвергались скульптуры монархов. Так, в 1918 году был снесен памятник Александру II в Нижнем Новгороде, в 1919 году были переплавлены петербургские скульптурные композиции в честь Петра I – «Петр, спасающий тонущих» и «Царь-плотник».

Интересно, что в первое послереволюционное десятилетие большую роль в принятии решения о сносе того или иного монумента играла позиция местных властей. Например, в Одессе памятник Екатерине II был снесен, а в Петербурге, напротив, остался нетронутым. Монумент Николаю I в Киеве был уничтожен через три года после революции, тогда как в северной столице он сохранился, несмотря на то, что требования о сносе начали звучать еще во время Февральской революции.

Еще одной формой выражения неприятия стала агрессивная перекодировка пространства. Вариантов здесь было множество. Довольно часто речь шла о демонстрации победы над «старым режимом». В таком случае объект репрезентировался как трофей. Например, находящийся и сейчас в Александровском саду Москвы памятник в честь 300-летия династии Романовых был использован как палимпсест: имена российских монархов, выбитые на его поверхности, были уничтожены и заменены именами деятелей революционного движения.

Схожий принцип был использован в перекодировке главного тронного зала империи – Георгиевского Тронного зала Зимнего дворца. Само тронное место после революции частично разобрали, сохранив, однако, ступенчатое возвышение, балдахин, а также барельеф с изображением св. Георгия. На самом троне была развернута экспозиция «Оружие Крестьянской войны в Германии 1525 года». Так Крестьянская война XVI века, осмысленная в категориях международного революционного движения, берущего свое начало в Германии, была возведена на трон Романовых.

Сама экспозиция стала воплощением лозунга борьбы за мировое господство пролетариата.

Чрезвычайно востребованной была в 1920-е – 1930-е годы и незатратная практика переименования улиц и площадей, имевших особое значение в дореволюционный период. Именно так Дворцовая площадь некогда имперской столицы стала площадью Урицкого, в честь председателя Петроградского ЧК.

Еще одной возможностью присвоить на символическом уровне прежнее властное пространство оказалось появление в подобных местах революционных захоронений или некрополей. В 1910-е – 1930-е годы могилы революционеров возникли перед Гатчинским дворцом, недалеко от дворцовых комплексов в парках Царского Села и Павловска под Санкт-Петербургом, у Мариинского дворца в Киеве. Некрополи появились у стен Московского Кремля на Красной площади, на Марсовом поле и в Александро-Невской лавре Петербурга. Известна также попытка устроить подобный мемориал перед главной резиденцией Романовых – Зимним дворцом. Такая стратегия маркировала присутствие новой власти во враждебном имперском пространстве. Кроме того, подобные мемориалы часто становились отправной точкой для последующего разворачивания большевистской символики в этой части города.

Актуальным оказался и еще один прием – отрицание символической природы предмета/объекта через позиционирование его сугубо функционального назначения.

Например, хранившаяся в главном историческом музее императорской России – Оружейной палате люлька Александра I отправилась после революции в музей мебели, а «вместилища» власти – императорские дворцы были отданы под коммунальные квартиры или приюты.

Со второй половины 1930-х гг. ситуация изменилась. Советское перестало воспринимать имперское как безусловно враждебное. Со сменой внешнеполитических позиций власти, меняются и оценки дореволюционного наследия, начинается процесс его принятия и функционального освоения. При этом наиболее востребованным оказывается дискурс войны, а ведь именно военной символикой было наполнено все государственно-представительское пространство Российской империи.

С началом Великой Отечественной Войны эта тенденция стала особенно наглядной.

После войны здания и монументы, составлявшие властное пространство Российской империи, перестают восприниматься как объекты идеологически чуждые. Напротив, теперь они репрезентируются как подлинное наследие советского государства. Показательно, что послевоенное открытие отреставрированных тронных залов императорских дворцов приурочивали к датам революционных праздников. Например, Петровский (Малый тронный) зал Бывшего Зимнего дворца был открыт 7 ноября 1947 года, а Георгиевский тронный зал – 1 мая 1948 года И это в тот момент, когда огромная часть страны еще лежала в руинах. С 1955 года Московский Кремль был частично открыт для посещения, став музеем под открытым небом. Сохранившиеся Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца и Грановитая палата стали востребованными для проведения представительских мероприятий (Кремлевские елки, прием послов и др.).

История открытия имперского властного пространства достигает своего пика во второй половине 1960-х – 1970-е годов. Уцелевшие императорские дворцы, сохранившиеся монументы монархам и полководцам, пережившие революции и войны соборы, усыпальницы и некрополи прежних времен становятся значимыми в силу своей исторической ценности. Попытки приспособить это пространство под себя практически или даже символически уходят в прошлое. Период империи воспринимается в эти годы как неотъемлемая часть истории страны. По сути, перед нами время советского историзма.

Причин для такого поворота несколько. С одной стороны, важно понимать, что формирование коллективной памяти об империи, совпадает с началом формирования памяти о недавней великой войне. Ведь брежневский период – это еще и начало большого государственного проекта «память о войне». Здесь и выстраивание концепта «Великая Отечественная война» (как альтернативного концепту «Вторая мировая война»), и объявление 9 мая общегосударственным выходным днем (1965), и создание значимых мемориальных комплексов, таких как Могила Неизвестного солдата у Кремлевской стены (1967) и Мамаев курган в Волгограде (1967). Формируя память о Великой Отечественной, СССР все больше обращается к имперскому дискурсу войны, имперскому взгляду на героику, имперскому образу победы.

С другой стороны, в это время происходит смена поколений.

1970-е годы стали временем перехода, если воспользоваться терминологией известного немецкого исследователя Яна Ассмана, от «коммуникативной памяти», то есть памяти одного-двух поколений, основанной на непосредственном опыте к «культурной памяти», где повествование о событиях становится историей в своем абсолютном прошлом, а рассказ ведется языком мифа.

В брежневские времена Российская империя изменила целый ряд важных составляющих своего образа. В определенном смысле она стала мифом, пространством, населенным олимпийскими богами и героями.