Фараон Кадыров

Возникающие время от времени у Кадырова проблемы в Москве не отменяют главного: Чечня – идеальная модель вертикали власти. И ничто не говорит о готовности Кремля отказаться от привычных схем чеченского умиротворения.

«Бесстрашие Байсангура, мудрость шейха Мансура и великих имамов — все это соединилось в одном человеке — Ахмаде Кадырове…» — так в годовщину его гибели писала одна популярная чеченская газета. Про его сына пока так не пишут, хотя благодарность чеченского народа и без этого выглядит безмерной. На всех чеченских улицах Рамзан Кадыров в характерных темных очках — «Я за молодежь». Рамзан Кадыров в привычном камуфляже. Рамзан Кадыров — спортсмен. «Спасибо Рамзану Кадырову за заботу о детях!»

Рамзана Кадырова благодарят учителя и строители, врачи и пенсионеры, студенты и милиционеры. Благодарят всем народом, всей силой вдохновения художников и фотографов, благодарят чиновники — персонально, не боясь камеры, и это важно: чеченцы, чинами не облеченные, под запись вежливо отказываются сказать даже сермяжное «Спасибо Рамзану!».

Речь, напомню, о чеченцах, которые всегда, и в первую войну, и во вторую, и между ними, и после них, едва завидев журналиста, превращались в нескончаемую новостную ленту, не забывая при этом спросить о международном положении вообще.

Теперь — молчание. Смущенная улыбка. Разве что иногда старики, испытующе оглядев незнакомого собеседника, вдруг обронят: «Все обо всем забыли. И никто ни за что не ответил».

В общем, при обсуждении в Страсбурге на сессии ПАСЕ резолюции по докладу Дика Марти о положении на Северном Кавказе российская делегация впервые, то есть сенсационно, не возражала ни по одному пункту. За исключением одного-единственного: ей не понравилось только про Чечню. Несмотря даже на то, что характеристика «культ личности» касательно чеченского стиля власти была заменена на «персонализацию власти». А Сергей Марков, как он сам рассказывал, даже позвонил коллегам в Грозный и после звонка решил от голосования воздержаться. Хотя Леонид Слуцкий некоторые «шероховатости», как он сформулировал, все-таки видит.

Рамзан Кадыров словно исполняет роль эдакого российского enfant terrible, с которого спрос невелик. Посыл, адресованный миру, звучит незатейливо. Вы хотели, чтобы бойня в Чечне прекратилась? Что ж, войны больше нет. Если вы знаете другой способ ее остановить и другого лидера, способного обеспечить стабильность, будем благодарны.

Что остается миру, получившему такой сигнал? Ему остается только смиряться с тем, что к бокассам приходится относиться как к экзотике и иногда принимать резолюции, прямодушные по стилю, компромиссные по сути.

Что остается чеченцам?

Это вопрос не столь тривиальный, как может показаться. Потому что заслужить благодарность от людей, которые за две войны стали привыкать к тому, к чему нормальный человек привыкнуть не в состоянии, оказывается, может даже такой человек, как Рамзан Кадыров. Человек, который приедет в Грозный или Гудермес впервые, будет поражен успехами чеченской власти вполне искренне, а исчезновения привычки чеченцев разговаривать с незнакомцами может не заметить даже журналист.

Грозный, на месте которого был большой российский grand zero, ошеломляет — это правда. Ошеломляет Гудермес, хоть он и не был разрушен. Здесь другое: на месте всегдашней деревни, которую только по чеченским понятиям можно было назвать городом, выросла по чеченским же понятиям этакая Астана. Почти наглядная модернизация. Чтобы такое построить всего за пару лет, нужно и в самом деле обладать какими-то особыми качествами. Какой-то неимоверной хваткой, жаждой жизни, славы и власти… И, если чеченцу, десять последних лет прожившему под вой бомб и шелестение мин, заметить, что на такие подвиги, как явствует из истории, способен только нечеловечески тоталитарный правитель, он, естественно, усмехнется, подтвердив подозрение о том, что все и в самом деле забыто. И что никто не потребует никакого ответа. И проспект Путина там, где раньше был проспект Победы, — это не трагифарс, а поступь неумолимой истории.

А на вопрос, что лично ему дают все эти небоскребы, он отвечать благоразумно откажется. К тому же больше не бомбят, а небоскребы — как символ этой великой метаморфозы, и пусть символ будет. И бог с ним, что нельзя говорить, потому что любое слово чревато, правозащитники в Чечне могут об этом рассказать, но и среди них говорить решается не каждый. Не за свободу, как выяснилось, воевали. И пусть растут вверх громады города будущего. Хоть все эти чудеса архитектуры объединяет один выразительный нюанс: по окончании рабочего дня здесь безлюдно почти так же, как сразу после войны. Здесь не живут, да и приличествующего градостроительному случаю количества чиновников пока тоже не набирается, в связи с чем даже днем центры городов-садов особого оживления не выказывают.

Рамзан Кадыров в силу своего воспитания может не знать про фараонов, но функциональную суть возведения пирамид он уловил интуитивно.

Столь же органично обогатив бескорыстную прежде теорию самовластья практикой замысловатых коммерческих схем. Эта практика была опробована еще в самом начале восстановления Грозного. На собственные скудные средства чеченский режим, скажем, строил дом, а потом смету представлял для оплаты Москве. Смета, понятно, впечатляла куда сильнее, чем масштаб реально затраченных средств, в связи с чем Кремль оказывался в неоплатном долгу, который вызывал естественные вопросы у Минфина. Но на то и являлся Путин для Кадырова идеалом, что в нужных пропорциях долг все-таки оплачивался.

Теперь даже немногословные чеченцы проговариваются: как-то, уже в ходе восстановления, президент Чечни съездил в Дубай, что-то там увидел и, вернувшись, снес уже отстроенный квартал, чтобы построить там что-то соответствующее увиденному. Эта наработка еще времен первой войны сменяется накопленным опытом по части продуманных смет. Только теперь после первых строек появились друзья режима, способные присоединиться к процессу. И теперь по настоятельной просьбе молодого лидера они тоже строят, тоже весьма экономно, а потом предъявляют список расходов, по вертикали вверх направляемых в Москву. В накладе никто не остается. Бывает и совсем нестандартно: глава администрации какого-нибудь села просто дает этой администрации кредит, который потом она вполне взаимовыгодным образом выплачивает.

А чеченский правитель, похоже, и сам поверил в свою миссию, отчего бронзовеет вместе с ситуацией, вместе со своим имиджем, и что-то подсказывает: это не enfant terrible.

И возникающие время от времени у Кадырова проблемы в Москве не отменяют доминанты: это идеальная модель вертикали власти, и двойственность кремлевского отношения к Кадырову — это понятная дилемма. С одной стороны, он блистательный воплотитель, с другой — какой-то он уж слишком блистательный. Даже немного завидно.

Но если это модель, то кое-что должно тех, кто ему звонит перед голосованием в Страсбурге, и насторожить. Ведь если не вдаваться в сравнение «шероховатостей», то в большой модели большой страны и в модели, так утвердившейся в ее строптивой части, многое схожего: и спасение нации, и бизнес-схемы, и так хорошо удающиеся технологии всенародного согласия. И, главное, шальные деньги.

Только ведь на самом деле ничего чеченцы не забыли. И превращение всем известной истории семьи Кадыровых в верноподданнический фарс отнюдь не так необратимо, как кажется. Есть, кстати, подозрение, что само образование Северо-Кавказского округа во главе с Хлопониным является симптомом некоторой усталости от кремлевского кумира Рамзана Кадырова и способом немного от него дистанцироваться: пусть хоть иногда не в Кремль прямиком он ходит, а в Ессентуки, к Хлопонину, с которым отношения складываются не так лучезарно.

Ничто не говорит о готовности Москвы отказаться от привычных схем чеченского умиротворения. Важно, что чеченцы при всей своей благодарности прекрасно знают, чем эта их благодарность так эффективно подпитывается. И даже сейчас, при полной стабильности, они знают, что могут в случае чего вспомнить все. И отнюдь не только одному Кадырову.