Месть покойнику

60 лет назад, на ХХ съезде КПСС прозвучал доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях»

14 февраля 1956 года открылся ХХ съезд КПСС — впервые за много лет без Сталина. И первый, где на вождя обрушился с критикой его бывший соратник, новый лидер страны. Свой доклад первый секретарь ЦК партии Хрущев прочитал на закрытом заседании в самом конце коммунистического форума.

Однако вскоре содержание речи узнала вся страна. Уже в марте доклад был опубликован на Западе в газете The New York Times. Вскоре журнал Time, продолжая животрепещущую тему, вышел с красочным портретом главы СССР на обложке. Корреспондент этого издания Джим Белл писал: «Во время хрущевского доклада — со слезами, перечислением интриг, заговоров и контрзаговоров, окружавших последние дни Сталина — кто-то из зала спросил: «Почему вы его не убили?» Хрущев ответил: «А что мы могли сделать? Тогда был террор».

Съезд, которому суждено было стать эпохальным, начался привычно. Делегаты из всех регионов страны обсудили события в стране и за рубежом, рассмотрели новый шестилетний план экономического развития СССР. Решение отказаться от строительства паровозов и переход на тепловозную и электровозную тягу выглядело не только своевременным, но и символичным, как отказ от всего старого, рутинного, мешающего развитию огромной державы.

В своей речи Хрущев обвинил многолетнего руководителя страны в превышении власти, развязывании террора, в том, что его жертвами «оказались многие честные, преданные делу коммунизма, выдающиеся деятели партии и рядовые работники партии». Он говорил о необходимости реабилитации репрессированных, восстановлении законности и многом другом, о чем ранее предпочитали молчать.

В зале заседаний ХХ съезда КПСС в Кремле. Выступает первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев, 1956 год (Фото: Василий Егоров/Фотохроника ТАСС)

Речь Хрущева казалась убедительной. Однако автор книги «Антисталинская подлость» Гровер Ферр писал: «Из всех утверждений „закрытого доклада“, напрямую „разоблачающих“ Сталина или Берию, не оказалось ни одного правдивого. Точнее так: среди всех тех из них, что поддаются проверке, лживыми оказались все до единого. Как выясняется, в своей речи Хрущев не сказал про Сталина и Берию ничего такого, что оказалось бы правдой. Весь „закрытый доклад“ соткан сплошь из подтасовок такого сорта».

Немало людей и раньше догадывалось о том, что происходило в стране. И потому их могли поразить лишь масштабы беззаконий и то, что Сталин назван их главным виновником. Другая часть населения СССР была уверена в непогрешимости вождя, а потому его разоблачение вызвало настоящее потрясение. Когда Хрущев читал доклад, некоторые коммунисты плакали. И позже, во время обсуждения документа в партийных ячейках преданные члены партии погружались в глубокое уныние. Если поруганию предано самое святое, чему они поклонялись всю жизнь, а кумир оказался тираном, значит, и эта жизнь прожита напрасно?!

Однако далеко не все терзались, многие просто выполняли негласные указания сверху. Количество сталинских бюстов и портретов заметно поредело. В столичном Музее революции исчезли витрины, заполненные подарками к юбилею Сталина, а в Третьяковской галерее из множества изображений вождя, остались лишь два.

Из ссылок и лагерей стали возвращаться сгорбленные, поседевшие, больные люди с потухшими глазами. Они заново узнавали своих родных и близких, многие из которых уже не чаяли увидеть их живыми. Рассказы бывших зэков потрясали…

Хрущев, по мнению многих в стране и, тем более, за рубежом, выполнил священную миссию. Честно рассказал о творившихся в стране ужасах, потерях, понесенных страной. Освободил невинно упрятанных в застенки людей, разоблачил главного виновника несчастий. Но оставались вопросы, которые, может, и звучали тогда из уст ошеломленных граждан СССР, но наверняка — приглушенно. Из-за привычного, привитого временем страха, который не исчез после смерти Сталина.

Почему Хрущев выступил с докладом лишь четыре года спустя после смерти вождя? Боялся Сталина, даже мертвого? Почему у власти и на местах продолжали оставаться те, которые много лет искали «вредителей» и «врагов народа», подписывали расстрельные списки? Да и сам Хрущев в этом деле проявил невиданное усердие. Известно, что он посылал с Украины, которой много лет руководил, в Москву бумагу за бумагой, требуя покарать многочисленных «отступников». И жаловался, что не всех карают. Хрущев так надоел Сталину, что он на одном из посланий раздраженно начертал: «Уймись, дурак!» Между прочим, разоблачая вождя, Хрущев заодно мстил ему за свои многочисленные унижения, роль шута, которую отвел ему властелин. Но — неспроста, а за угодливость и подобострастие.

Тогда о причастности к репрессиям партийной верхушки было неизвестно. Но даже простая логика подсказывала, что Сталин не мог действовать в одиночку. Хрущев же был его ближайшим, верным спутником, не только выполнявшим все поручения и приказания вождя, но предугадывающим — хотя и не всегда удачно — его желания.

О том, что происходило в стране, больше нельзя было молчать. Но выступление Хрущева было продиктовано не только желанием рассказать правду своему народу и всему миру. Он выступил — и с докладом, и против своих противников — в момент наивысшего обострения борьба за власть. Решался вопрос, кто усидит в Кремле — Хрущев или другие бывшие соратники Сталина — Маленков, Молотов, Каганович, Булганин. Для победы нужно было предъявить стране веские аргументы, лучшим из которых было отречение от прошлого — страшного и кровавого — и провозглашение нового курса. Старые, выцветшие знамена и лозунги заменялись на новые и сверкающие. То же самое — с планами и прожектами. Ими можно было долго манипулировать или, попросту говоря, дурачить народ. Этим и занимался Хрущев до конца своего правления.

Разоблачая культ Сталина, на его обломках он создал новый культ — самого себя. Но поклонение Сталину было вполне искренним, основанном на уважении его заслуг — настоящих и мнимых — народа. Хрущевский же культ был искусственным, уродливым, насаждаемым подобострастной верхушкой. Граждане СССР в большинстве своем относились к главе государства неприязненно, издевались над его космическими идеями, сумасбродством. И ничуть не жалели, когда Хрущева выставили из Кремля…

…В феврале пятьдесят шестого он нанес своим оппонентам сильнейший удар, а спустя год завершил дело разгромом «антипартийной группы».

Но, право, нельзя сказать, что Хрущев был умнее своих противников. Однако удачливее, коварнее, изворотливее — безусловно.

А ведь разоблачение Сталина могли затеять и Молотов, и тот же Маленков! Но — не стали. Может, устали от бесконечных интриг, подковерной борьбы? Или — при всех своих нравственных дефектах и пороках — сочли непорядочным и даже низким обличать мертвеца? Тем более Сталин был их товарищем по партии, человеком, которого они искренне уважали.

«Ну, да они его убили, а потом пожалели», — могут возразить мне. Но ведь не известно, какую роль сыграли люди из ближнего круга Сталина в его смерти. Есть только версии. Ну а в то время на них не падала даже тень подозрений. Маленков, Молотов, Каганович, Булганин и другие молча демонстрировали верность умершему (или убитому ими?) вождю.

И потеряли осторожность. Хотя видели, как в пятьдесят третьем Хрущев «обыграл» Берия. Но почему-то были уверены, что на них — старых, заслуженных партийцев — он не посмеет поднять руку…

Между прочим, сейчас многие считают, что именно Берия первым запустил процесс пересмотра дел и реабилитации жертв террора. Говорят и о глобальной перестройке в стране, которую он готовился начать — на тридцать лет раньше Горбачева.

Вообще интересно все, что могло бы произойти, как альтернатива тому, что есть. Можно представить, например, не Хрущева, а того же Берию на трибуне ХХ съезде. Как бы поступил он со своими старыми товарищами по партии? Может, в мавзолее до сих пор соседствовали бы Ленин и Сталин?..

Говоря о том, что Сталин создал непомерный культ своей личности, Хрущев прекрасно знал, что Сталин, наоборот, отвергал грубую лесть и подобострастие. Это в частности, подтверждали Фейхтвангер в книге «Москва 1937» и дочь Сталина, Светлана Аллилуева в воспоминаниях «Двадцать писем к другу». Есть и другой, малоизвестный факт. В феврале 1938 года Сталин написал письмо в «Детгиз» по поводу книги, которая непосредственно касалась его и называлась «Рассказы о детстве Сталина».

«Книжка изобилует массой фактически неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений, — писал он. — Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, „добросовестные“ брехуны), подхалимы…»

Сталин подчеркивал, что «книжка имеет тенденцию укоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно…» И советовал «книжку сжечь».

Сталин смотрел фильмы, читал книги, где он представал мудрым и непогрешимым. Но воспринимал это как данность. Мол, люди хотят меня видеть таким и, пожалуйста, если им от этого легче. Лукавил? Может быть. А если был искренним?

Можно допустить, что Сталин не жаждал крови. Но — окружил себя кровожадными людьми. Они были везде — сверху донизу всей системы. Это были те, кто без устали нажимал на курок в подвалах застенков, кто сидел в кабинетах наркоматов, ведомств, учреждений. Они следили, доносили, засыпали письмами Кремль, требовали расправы.

Сталин же сам сказал, что кадры решают все. И эти кадры — часто жестокие и недалекие — решали. Во всех ошибках и просчетах они обвиняли других — часто нужных, способных, талантливых. Из-за этого дела — большие и малые — страдали, замедлялись и вовсе губились. Тогда находились новые виновные. И так без конца.

Иногда Сталин поднимал голову, отвлекался от дел, пытался вникнуть и разобраться. Кому-то везло, кого-то освобождали. Но это были лишь эпизоды. Характерный случай приводит в своей книге «Цель жизни» известный авиаконструктор Яковлев. Он пришел в Кремль просить за заместителя наркома авиационной промышленности Баландина: «Мы не знаем, за что он сидит, но не представляем себе, чтобы он был врагом. Он нужен в наркомате…» На что Сталин отвечал: «Да, сидит уже дней сорок, а никаких показаний не дает. Может быть, за ним и нет ничего… Очень возможно… И так бывает…» Через несколько дней Баландина освободили, и Сталин поинтересовался у Яковлева — как он? «Работает, товарищ Сталин, как ни в чем не бывало», — ответил конструктор. На что последовала спокойная реплика вождя: «Да, зря посадили».

Сталин, конечно, был в курсе, что так «бывает». Знал, что «зря» сажают и напрасно казнят. И даже очень многих. Он уже не мог выйти из замкнутого, порочного круга.

Хрущев, разоблачая Сталина, не смог избавиться от страха перед ним. Компания по дискредитации вождя шла, но тело Сталина на Красной площади по-прежнему соседствовало с останками Ленина, что означало их равные заслуги в коммунистической истории. Так продолжалось еще пять с лишним лет, до ХХII съезда партии, проведенного в октябре 1961 года. Едва ли не весь двухнедельный коммунистический форум был посвящен яростным нападкам на Сталина, которые предваряли попытку его окончательной дискредитации. Тело Сталина вынесли из мавзолея и одновременно выпустили на волю его призрак. С тех пор он бродит по стране…

Хрущев велел похоронить Сталина у Кремлевской стены под покровом ночи, опасаясь протестов. Но в Москве не произошло ничего похожего на то, что случилось вскоре в Тбилиси. Там начались выступления людей, оскорбленных речью Хрущева. Народ выплеснулся на улицы, но демонстрации были хотя и горячими и эмоциональными, но мирными. Однако все закончилось трагедией — войскам было приказано стрелять на поражение. Для устрашения.

Это было начало нового террора — в ту самую «оттепель». Осенью того же пятьдесят шестого Хрущев жестоко подавил восстание против коммунистического режима в Венгрии. Мир содрогнулся, но главное потрясение было впереди — когда разразился Карибский кризис, грозивший обернуться Третьей мировой войной.

Жители сел и деревень были по-прежнему «прикованы» к колхозам. Хрущев грозил интеллигентам, по его инициативе начались гонения на церковь — людей бросали за решетку за религиозные убеждения. Закрывались храмы, семинарии, уничтожались памятники культуры.

А потом случился кровавый Новочеркасск…