О Россиях

Со всех сторон доносится: Россия в беде, Россия в опасности. И грозит ей на этот раз не внешний враг и не внутренний, а собственное ее непомерное бремя - быть единой и неделимой. Советская империя еще может кое-как по краям ее обвалиться, отторгнуться в средние и малые государства. Но что делать России со своею огромностью? 

Да и Россия ли это: централизованное многоплеменное государство - или это Орда, насевшая на Россию? До Орды было много разных Русей, и при общности языка и веры в каждой развивалось особое хозяйство и культура, разногосударственый уклад: со своими отдельными торговыми выходами в зарубежный мир, политическими договорами и внутренним законодательством. Была Русь Киевская и Новгородская, Владимирская и Рязанская. И не навались на них Орда и не разгладь все это катком централизации, мог бы теперь на месте дикой воли и запустенья процветать союз российских республик и монархий. По разнообразию и размаху не уступающий европейскому сообществу, а единством языка еще более сплоченный. Видимо, так суждено России - развиваться не прямолинейно, а со всеми возможными извивами на своем пути, включая свитие до самых исконных оснований.

Давно замечена эта повторяемость, в обратном порядке, некоторых стадий нашего исторического развития. Рывок вперед и он же назад, как будто страна не в одном направлении времени движется, а распространяется в истории как в пространстве, сразу во все стороны. Рывок в социализм - и в феодализм. В коллективизацию - и в крепостное право. В народовластие - и в опричнину. В европейскую социальную утопию - и в азиатский способ производства. В коммунистическое будущее - и в первобытный коммунизм. 

Октябрьская революция как бы задала ось симметрии, после которой все стало поворачиваться в прошлое и зеркально его отражать. Не даром так любили примерять на Ленина семимильные сапоги Петра Великого, а Сталин сам рядился в исторический костюм Ивана Грозного. От насильственного западничества к азиатскому деспотизму - так в обратном порядке, но с громадным ускорением, века за десятилетия, шагала страна... Чтобы, миновав период засилья Москвы и ордынского ига, вновь спуститься теперь на ступень так называемой феодальной раздробленности русских земель. 

Но термин этот, как признано историками, ложный, потому что раздробленность предполагает некую предыдущую целостность, а ее, собственно, и не было. Как сообщает, нам на радость и в поучение, Британская энциклопедия, "различный характер и исторические судьбы каждой из больших восточно-славянских областей отчетливо видны даже в Киевский период и сохранились до 20 столетия"1 - о чем историки советского периода позаботились позабыть. Не раздробленность была, а изначальное состояние племенного обилия и разнообразия русских земель. Временно возвышался то один, то другой княжеский клан, но эти переменные политические зависимости не касались самобытного склада местных русских культур, примером чему могут служить разные школы иконописи: киевская, новгородская, владимирская, ярославская. 

И теперь в нашем стремительном развале и движении вспять через все пролеты истории - есть все-таки на что опереться, на чем остановиться и дух перевести. Есть доордынская многоцветная карта русских княжеств, многоликих русских земель. Россия изначально рождалась как сообщество Россий, нечто большее, чем одна страна, - как особая часть мира, состоящая из многих стран, подобно Европе или Азии. И теперь для России разделиться на перворусские государства - значит не только умалиться, но одновременно и возрасти, из одной страны стать частью света. Россия больше себя - именно на величину составляющих ее Русей. 

Вот отчего это чувство последней тревоги - как шестьсот лет назад, как на поле Куликовом, только теперь Россия должна сразиться с Ордой и Ордынским наследием в самой себе. За свои исконные русские земли, которые затерялись среди приобретенных, через них и определяясь - как "нечерноземье". Сразиться за право разделиться на разные страны и быть больше одной страны. Вернуться, наконец, из ордынского периода своей истории в исконно русский, многообразно русский. 

Быть может, единственное спасение России - стать содружеством разных Россий. Сколько их, особых и прекрасных: московская и дальневосточная, питерская и рязанская, уральская и орловская! И чем настойчивее они сводятся к одной России, тем больше она теряет себя, своего размаха, заполняясь серой скукой, - неестественно обширное существо, одоленное собственной тяжестью, размазанное по лицу земли. Ей бы встрепенуться, от самой себя отделиться, обвести себя заставами, округами, башнями, и в каждой выемке своей и глубинке воссоздать отдельность... Тогда культур ее хватило бы на долгое общение со всем миром и на глубокое собеседование с собственной душой. 

Как тягостно ей теперь выносить свою одинаковость и огромность. Куда ни обратится она - никуда от себя не уйдет, и бредет одинокая по миру, оставляя солнечное затменье на душе у других народов. Кто ее поймет, кто с ней заговорит, кого она услышит, несоразмерная никому на свете? И в самой себе ей не с кем заговорить, потому что не воспитала она в себе никакого отдельного существа для внутренних прений и радостных согласий. А в скучном, предрешенном согласии - и голоса не услыхать: заведомая немота. 

Мучает ее эта величина и невозможность встать в разряд соразмерных существ с отдельными повадками и голосами. И нельзя коснуться никого вокруг себя, не потеснив. И полюбить никого нельзя, не поглотив собой - несчастье огромного существа, которому не дана равноправная встреча и переживание иного как иного, несводимого к себе.

Эта ее раскинутость на тысячи непроходимых верст - та же добровольная ссылка и удаленность от мира. Как бы хорошо разделиться, завести соседство, говорить через плетень: псковичу с новгородцем, ярославичу с костромчанином... 

Великое несчастье России - что объединилась она не сама из себя, а внешней силой и принуждением Орды. Чтобы Орду скинуть - вобрала ее в себя, сплотилась и сама незаметно стала Ордой, приняла форму иного, восточно-деспотического мироустройства и прониклась тем же духом кочевья. Вместо устроения своих земель принялась за чужие - и вот уже одна Россия кочует по всей Евразии, и все ее издалека видят, а она себя - нет. Что пользы - все приобрести, а себя потерять? И те разные России, которые только вызревали и разгораживались на этой земле, обещая чудное цветенье будущих русских стран и народов, - сметены были кочевой конницей, на которую взбирался татарский хан, а спускался, чтобы пересесть в броневик, другой вождь с астраханскими глазами. 

И все-таки что-то зацепилось с тех времен и осталось в почве - рассада русского разнообразия: Киевская Русь, Новгородская Русь, Владимирская Русь... Сколько Русей, сколько судеб, сколько просторов, чтобы России от самой себя разниться. И не так от других стран отличаться, как от себя, - верный признак личности во всем объеме ее самостояния. Да разве Псковщине пристало больше походить на Тамбовщину, чем Бельгии на Голландию? И не отличается ли Брянщина от Сибири больше, чем от Болгарии? Сколько пространств для становления многороссийского человечества - больше могло бы вместиться сюда многообразия, чем даже в европейское сообщество. Между Киевом и Владивостоком больше поместилось бы исторических судеб и культурных различий, чем даже между Лондоном и Римом, между Берлином и Лиссабоном. Ударялись бы клики из одной Руси об изукрашенные городские стены и витиеватые башни другой, отражались бы, разносились дальше - а не глохли бы в открытом туманном просторе. И вызревал бы в каждой из этих российских держав, ярославской и воронежской, размером во Францию или Швейцарию, свой национальный уклад, своя равновеликая, независимая, взаимосвязанная, как по всей Европе, культура. 

Псковская, Пермская, Вологодская, Калужская, Смоленская... Земли растоптанные до одинаковой пыли, но все-таки не потерявшие названий и каких-то зыбких, почти случайных областных очертаний. Если бы им теперь укрепиться, свернуться в первичный кокон до рождения самобытных Россий и оживленного между ними соседства на родном повсюду языке - какое это было бы празничное зрелище миру и утешение собственной скучающей душе. 

Оттого и тоскует Россия и не мил ей ни один социальный строй, что не вмещается она ни в какое историческое единство, больше она любой единицы. Единственная ее настоящая потребность - это с самой собой разделиться и зажить в непохожести на себя, в неожиданности от себя. Зажить по-московски, по-питерски, по-владимирски, по-липецки, укрыться от ветра вселенских скитаний и гула всемирной истины. Каждой такой особой российской земле не дали в материнской утробе понежиться, она себя как земли и не знает, а только слышит сверху неугомонный отцовский окрик, государственное понуждение на службу отечеству. Утробный период русских земель был прерван, вот и клонит их в сон и в младенческое забытье - свернуться калачиком, не разжимаясь ни до грозных военных походов, ни до бодрых рукопожатий остальному миру. Запереться и не выходить, набираясь сил и отлеживаясь в своей малой ложбинке. 

Одна Россия, целая Россия, да еще Российский Союз с привлечением широкого славянского родства, как ныне авторитетно предлагается, - по силам ли это народной душе, еще не успевшей обжить свой начальный, наименьший удел на земле, свое отнятое в размахе ордынских кочевий-завоеваний кровное удельное княжество? Всю Россию надевать и застегивать по евразийским или даже только славянским краям - это опять растянуть ее, раздергать и растоптать. Ей теперь мечтается только одного, наименьшего - разделиться на первые свои, приснопамятные народности и в них ощутить свое живое тело, а не задубевший имперский кафтан, сызмала насаженный на вырост. 

Да пожалуй, и соседним республикам по-настоящему не отделиться от России, пока она сама внутри себя не разделится. Можно ли Эстонии общаться с балтийско-черноморско-тихоокеанской Россией, в нынешнем ее объеме? Это все равно как общаться с Гулливером, обегая каблук его башмака. А вот с Псковской или Питерской Русью вполне могло бы получиться у Эстонии душевное вникание и сближение взаимных запросов. 

Что же касается ослабления, то слабее ли Дания оттого, что она не Индия? Слабее ли Япония оттого, что она не Якутия? Быть собой, развиваться в меру своего размера, - это и есть сила. Слабое государство - то, которое больше себя на величину внешних завоеваний. Собственной чрезмерной силой оно себя и разваливает, наросшим жиром и мясом опустошает свое сердце - и тоскует от новых и новых приобретений, в которых теряет себя. 

Так что нынешний спор демократической России с ее же выстраданной национальной памятью вполне разрешим в глубинах российской истории. Чем дальше к истокам России, тем ближе к почве самый либеральный ее идеал. И пусть в наболевшем теперь вопросе о почве решительно побеждает правда почвенничества. Только надо решить, на какую же, собственно, почву России вернуться. На почву Орды или почву Руси? А если Руси, то какой из многих, доордынских? Или почва будущей России - это и есть многопочвенность Руси изначальной?