Зачем Россия наращивает военное присутствие на Кавказе?

В конце октября 2009 года российское руководство предприняло новые шаги по наращиванию количества военных и вообще силовиков на Северном Кавказе. Смогут ли новые дополнительные подразделения и контингенты решить проблему «замирения» региона, если до сих пор далеко не маленькие войсковые части и войска МВД не справились с этим? Ответ не кажется столь однозначным.

Закончена переброска 474-го автомобильного батальона Московского военного округа на юг страны (он будет дислоцироваться в Ростовской области, но предполагается его привлечение к выполнению задач и в северокавказских республиках). На базе 58-й армии (дислоцируется в столице Северной Осетии Владикавказе) идёт формирование оперативного командования (которое включит в себя семь мотострелковых и одну танковую бригаду). Помимо частей Минобороны на Северный Кавказ будут переброшены и части, подчинённые МВД РФ. Для этого в Краснодарском крае создан специальный центр горной подготовки. Мотивация подобных действий на первый взгляд очевидна. Северный Кавказ продолжает оставаться главным проблемным регионом внутри России. Более того, как показывает статистика (и это только открытые источники), после отмены КТО число терактов и диверсий в Чечне не уменьшилось, а, напротив, увеличилось. Не успокаивается ситуация и в Дагестане с Ингушетией. Что же касается Южного Кавказа, то признание РФ независимости Абхазии и Южной Осетии повысило военные (а не только политические) обязательства России в этом также неспокойном регионе бывшего Советского Союза.

Но это только на первый взгляд. На второй и третий взгляд (особенно если такие взгляды предпринимать объективно и беспристрастно) оказывается, что Северный Кавказ является до предела милитаризованным регионом. Вся его территория входит в состав самого многочисленного Северо-Кавказского военного округа Министерства обороны РФ (это порядка 70 тыс. военнослужащих, что почти в 2 раза больше всех вооружённых сил Грузии, включая и пограничников) и Северо-Кавказского регионального командования внутренних войск МВД РФ. Это командование также является самым крупным в нашем отечестве, включающим в себя 60% численности всех внутренних войск России (по всей стране это 200 тыс. человек). Объединённый потенциал подразделений Минобороны и МВД на Северном Кавказе превысит численность вооружённых сил Грузии и Армении, вместе взятых, или может быть сопоставим с объединёнными грузино-азербайджанскими силами. Добавим сюда также весьма многочисленное подразделение Региональное пограничное управление ФСБ РФ по Южному федеральному округу (два погранотряда дислоцированы на чеченском участке российской границы). Не будем забывать и об изменении роли российских военных в Абхазии и Южной Осетии. Теперь вместо миротворческих подразделений в двух частично признанных республиках будут более многочисленные военные базы и пограничники (которые будут осуществлять охрану внешнего периметра границ, а до этого обустраивать саму границу). В этой связи возникает непраздный вопрос: «Смогут ли новые дополнительные подразделения и контингенты решить проблему «замирения» региона, если до сих пор далеко не маленькие войсковые части и войска МВД не справились с этим?» И ответ на него не кажется столь однозначным.

Возьмём, например, Ингушетию. Вот уж где с присутствием армейских подразделений и частей внутренних войск, как говорится, нет особых проблем! В Ингушетии располагается один из наиболее сильных полков Северо-Кавказского военного округа — 503-й мотострелковый полк 58-й армии в станице Троицкой Сунженского района. В задачу этого полка входит усиление группировки МВД России на Северном Кавказе. Однако по большей части 503-й полк поминается в СМИ в связи с многочисленными нападениями на него боевиков. Автору статьи не раз доводилось побывать не только на территории Ингушетии, но и побеседовать с военнослужащими этого подразделения российского Минобороны. Такое общение показало один и тот же результат. Военные в Ингушетии не рассматриваются как гаранты мира и стабильности. Думаю, что любое повторное проведение подобного рода исследований зафиксировало бы схожие результаты.

В свою очередь военные (а также члены их семей) рассматривают своё положение немногим лучше, чем положение обитателей гетто. Проводы же близких и родных российских офицеров (а на самолёт, чтобы попасть на «большую землю», надо выбираться в аэропорт Владикавказ, расположенный в Беслане) превращаются в экспедиции, хорошо описанные в кавказских рассказах и повестях Льва Толстого. Таким образом, армия существует сама по себе, а население само по себе. Контакты же армии и народа зачастую приводят вовсе не к тем результатам, которые бы считались оптимальными.

И эта ситуация существует притом, что профессия офицера в советский период (даже после депортации) считалась в Ингушетии (тогда части единой Чечено-Ингушской АССР) престижной, а служить в рядах советской армии считалось необходимым обрядом «инициации» для ингушских мужчин. Биографии двух президентов Ингушетии (Руслана Аушева, дослужившегося до генеральского звания, и Юнус-бека Евкурова, Героя России и гвардии полковника) — хороший тому пример. Служба в КГБ была среди ингушей менее престижной (из-за событий депортации, а поэтому она была и менее доступной), однако она не ставила выходцев оттуда в положение изгоев и отверженных внутри местного социума. И даже в дореволюционный период, несмотря на все перипетии Кавказской войны, было немало эпизодов блестящего участия представителей народов Северного Кавказа в российской армии. До сих пор в Ингушетии своеобразным хитом является марш Ингушского конного полка Дикой дивизии (со словами: «Мы не знаем страха, не боимся пули…» и «Пусть вся Россия знает: джигиты-ингуши!»). И дело здесь не в том, что советский или имперский период был лучше или хуже сегодняшнего. Конфликты в республике бывали и в годы «развитого социализма». В иных формах и иных масштабах, но они имели место (их анализ не является целью нашей статьи и требует отдельного разговора). Однако для Северного Кавказа чрезвычайно важно, чтоб власть демонстрировала (неважно, под каким флагом) уважение самой к себе и своим установлениям, последовательность и могла бы гарантировать минимум справедливости. Как справедливо отмечали российский политолог Аркадий Попов и американский исследователь Георгий Дерлугьян, для офицера из числа кавказцев престижно служить сверхдержаве, а не стране, соревнующейся с Португалией (без очевидных шансов догнать эту прекрасную страну). В этом случае такую власть будут поддерживать и уважать. Иначе власть будет восприниматься как слабая и недостойная минимального уважения.

К чему же все эти экскурсы и воспоминания? Они к тому, что введение дополнительных контингентов, не пользующихся авторитетом, не принесёт должного результата. Какая разница, сколько представителей власти будет сконцентрировано в одной точке? Сколько бы их ни было, они будут восприниматься как инструмент власти, не способной решить социальные, экономические и другие проблемы местного населения. Следует понимать, что рост сторонников так называемого ваххабитского подполья — это не только приход в ряды противников власти экстремистов. Это нередко и протест (социальный или политический) против несправедливости. С этой несправедливостью власть борется неохотно, а военных (и вообще людей в погонах) население рассматривает не как представителей «своей власти», а как репрессивный инструмент. Проблема же восстановления справедливости и легитимности российской власти не решаема только в формате военного усиления. Необходимо лишать привлекательности идеи и лозунги ваххабитского подполья. А сделать это одними военными демонстрациями нельзя. Вопрос, в конце концов, не в том, сколько танков и военнослужащих будет находиться в той или иной республике, а в том, насколько эффективной является российская модель управления Кавказом вообще. Только в этом случае пребывание российских войск на Кавказе будет напоминать не литературные опыты графа Толстого, а атмосферу радушия и гостеприимства.