Тарас Бульба: есть еще порох в российских блокбастерах

На модерации Отложенный Фильм Владимира Бортко «Тарас Бульба» успел надоесть еще до выхода, столько было о нем разговоров, прогнозов и промоушена. Теперь фильм наконец вышел в прокат — и все-таки застает нас врасплох. Очень непросто для себя решить, как к нему относиться и вообще что же это за кино.

«Тараса Бульбу» практически все ждали с предубеждением. Одни — чтобы получить свежую пищу для непреодолимого скепсиса, который касается экранизаций вообще, а особливо современных экранизаций отечественной классики. Опять блокбастер средней руки вместо великой литературы. Опять кони, массовки, грим и гам в кадре. Ни те концепции, ни те эстетики...

Другие нервно верили в успех, несмотря на все очевидные и подводные рифы на пути режиссера. С нами — наша культурная память, наша киношкола и человечья интуиция. Может, Бортко и не Эйзенштейн, так ведь, к счастью, и не Бондарчук. И потом выдающиеся актеры, они всегда вывезут...

Таковы были примерные доводы и рассуждения обеих сторон. И в какой-то степени все эти прогнозы сбылись. Но фильм им не равен, не они характеризуют его штучную специфику, а нечто иное, третье.

Третий путь

Да, собраны в одном проекте наши замечательные актеры. Один казак Шило Михаила Боярского чего стоит. А еще Владимир Вдовиченков, Юрий Беляев, и Петр Зайченко, и Владимир Ильин, каждый со своим человеческим колоритом.

Да, художественности в понимании авторского кинематографа тут не густо. Да, панорама наступления казаков в виде постскриптума к гибели Бульбы есть мертвая цитата из советского кино и эстетический позор. Впрочем, такие сцены не способны убить шедевр — не только в заурядных картинах, но и в «Чапаеве» тоже есть такая сцена.

К тому же надо отдавать себе отчет в том, что если не Тарковский, не Сокуров, не Абдрашитов, а художник среднего масштаба делает очень уж авторскую вещь, то она как раз может акцентировать его слабые стороны. «Собачье сердце» у Бортко, конечно, было очень даже авторское. Но разве от этого легче?..

Все признаки неавторского блокбастера в «Тарасе Бульбе» явлены весомо, грубо, зримо. Богатая материальная фактура, боевой экшен, поэзия любовной темы. Кольчуги и всяческое оружие, крепостные стены и крахмальные воротники, чубы и чарки, вышитые рубахи и постановочные сражения, долгие зачарованные взгляды и прекрасная полуобнаженная натура, брызжущая из ран кровь и жирная, мастеровитого замеса грязь. Всё, что полагается в историческом боевике с ярким этнографическим колоритом.

Однако Голливуд или голливудского типа кинематографии уже давно свыклись с этими качествами исторического боевика как с вечной жанровостью. Там она служит отключению от проблем современности, тусклых, прозаических и не на каждом шагу опасных для жизни.

У нас в России всякий блокбастерный опыт сегодня дается особыми потом и финансами. Позади голливудских правил маячат тени и установки русского реализма.

Неавторское кино

Главная установка заключается в том, что искусство обязательно должно иметь какое-то отношение к окружающей зрителя действительности. Нельзя так просто, абсолютно безнаказанно создать художественную форму и получить всего-навсего помпезно-бюджетное развлечение.

Непременно появятся некие смысловые поля, связанные именно с этой формой, с этим единичным произведением. А поскольку смыслу все равно возникать, то лучше этим смыслом управлять сознательно и заблаговременно, с помощью авторской воли. Не то эпоха управится со смыслом сама и такого навысказывает...

Отчасти эпоха и режиссирует посредством Владимира Бортко. Думается, именно эпохе мы обязаны таким обилием дождя и такой толщей грязи, которую так плотоядно преподносит зрителю камера.

Современность борется с грязью, пылью, микробами, известковым налетом, ржавчиной и прочим мусором. Но от растиражированных идеалов стерильности современный человек тоже устает.

Усиление грязевой фактурности кадра на несколько порядков — это наше коллективное признание того, что мы на несколько порядков продвинулись в освоении цивилизованного быта, но счастливее с ним не стали.

Именно нашей эпохе мы обязаны и резким повышением градуса экранного насилия. Во-первых, его слишком много по ТВ и в жизни. Значит, чтобы оно брало за живое, его необходимо утрировать и развернуть принципиально страшнее, чем принято в средней руки блокбастере.

Получилось? Получилось.

Во-вторых, человечество вступило в эру дистанционных войн. Ответом на них будет виртуальная ностальгия по традиционным формам войны. Россия же устала от локальных войн, в которых невозможно победить окончательно и наверняка. И России нужны образы войн, в которых «наши» не побеждают, но и не устают от поражений.

В-третьих, Россия прожила почти два десятилетия при капитализме — народу надо как-то компенсировать нерастраченные деструктивные инстинкты, где-то отдыхать душой после стерильности своих кухонь, после дистанционного общения со школьными друзьями, после искусственного позитивизма офисно-делового типа.

И во-вторых, и в-третьих в «Тарасе Бульбе» хоть отбавляй. Казни и пытки Гоголь обозначает, но подробно, подетально не описывает: «Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса...»

Фильм же подает пытки и казни живописно, некраткими крупными планами. Бортко добавляет казнь в Сечи казака, по пьяни убившего товарища. И убитую жену Бульбы. Гоголевские герои у Бортко терпят физические муки за душевные страдания современных россиян, утомленных своим образом жизни и признающих свою слабость перед лицом испытаний, выпадающих в сегодняшней повседневности.

Современным людям отрадно убеждаться, что кому-то когда-то приходилось еще тяжелее. Но когда-то силы не иссякали от поражений и не было вырождения и упадка нации, несмотря на массовую гибель. Мечта о почти магической неисчерпаемости сил нации читается в этой картине...

Между эпосом и боевиком

Во многом содержание фильма слагается из парадоксального жанрового симбиоза и современного к нему отношения. Ведь надо признать, что «Тарас Бульба» — уникальное в нашей культуре произведение.

В нем действительно очень сильны элементы эпоса. Но Европа писала свой героический эпос в Средние века, а Гоголь — в начале XIX века. И мог он это сделать гениально, видимо, благодаря генетическим связям с общеевропейской культурной традицией.

Наугад из «Песни о Роланде»:

Язычнику нанес удар копьем,
Щит раздробил, доспехи расколол,
Прорезал ребра, грудь пронзил насквозь,
От тела отделил хребет спинной,
Из сарацина вышиб душу вон.
Качнулся и на землю рухнул тот.
В груди торчало древко у него:
Копье его до шеи рассекло.
Воскликнул граф Роланд над мертвецом:
«Знай, не глупец и не предатель он (король — Е.С).
Не зря он нам велел прикрыть отход.
Да не постигнет Францию позор!
Друзья, за нами первый бой! Вперед!
Мы правы, враг не прав — за нас Господь».
Аой!

Наугад из «Тараса Бульбы»:

«Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать ему в лицо; но не послушался конь: испуганный страшным криком, метнулся на сторону, и достал его ружейною пулею Кукубенко. Вошла в спинные лопатки ему горячая пуля, и свалился он с коня. Но и тут не поддался лях, все еще силился нанести врагу удар, но ослабела упавшая вместе с саблею рука. А Кукубенко, взяв в обе руки свой тяжелый палаш, вогнал его ему в самые побледневшие уста. Вышиб два сахарные зуба палаш, рассек надвое язык, разбил горловой позвонок и вошел далеко в землю. Так и пригвоздил он его там навеки к сырой земле. Ключом хлынула вверх алая, как надречная калина, высокая дворянская кровь и выкрасила весь обшитый золотом желтый кафтан его».

И в «Роланде», и в «Бульбе» есть рефрены, только в одном взывают к французам-христианам, королю Карлу и Франции, а в другом к казачеству, православной вере и многострадальному от избыточного цитирования «пороху в пороховницах». В обоих произведениях душу доблестного воина, павшего в честном бою, принимает небесное воинство.

Батальные сцены с подробностями расчленения тел — высокая поэзия эпоса. Воплотить — и получатся ремесленно безукоризненные сцены блокбастера со сверхкрупными планами и замедленными съемками. Эпос — героика, высокий пафос и формирование нации. Блокбастер — липовая героика, несерьезное искусство, сплошная бездуховность и насилие.

Гоголь на две трети написал эпос. Ни Гоголь, ни даже Владимир Бортко не виноваты, что при переводе на язык другого искусства другого времени высокая художественная форма неумолимо деформируется. И эту деформацию усугубляет низкий имидж жанра кинобоевика. Прошлому мы всегда верим. Современности мы не склонны доверять.

Высокие образы далекого прошлого святы. Высокая образность в современности скомпрометирована столетиями эпигонства и разочарованием в возможностях человечества. Это не проблема отдельного режиссера, это проблема нашей жизни. Проблема, рожденная неверием в то, что открытые, демонстративные формы героического не есть блеф и симуляция.

Проблема, рожденная исчерпанностью риторической традиции. Проблема, связанная с реальным кризисом высоких идеалов в повседневности. Круг того, что мы готовы признать правдоподобным, правдивым, типичным и настоящим, резко сужается. Критический реализм XIX века уже формировался как ответ на этот кризис.

При экранизации «Тараса Бульбы» есть объективная опасность сделать фильм жертвой и массового обожания боевика, и интеллектуально-интеллигентского презрения к нему. Боюсь, отчасти так и произойдет на этот раз.

Шекспиризация

Но дело в том, что и Гоголь написал не абсолютный эпос, и Бортко сочинил сценарий, который выводит экранизируемого «Тараса Бульбу» в иные эстетические координаты.

Никаких особых визуальных образов я не заметила. Никаких особо ярких и семантически емких монтажных решений тем более. Режиссерская коррекция сюжета и некоторые опорные моменты актерской игры — вот прибежище авторского видения и авторского смысла.

Зачем Тарас Бульба затевает военный поход и даже хитро меняет предводителя воинства? Погулять, мол, казакам пора? Ничего более внятного не говорится на эту тему. И такая мотивация в современном мире как-то не звучит. Вослед рвению Бульбы приходит и реальный повод для начала военных действий. Но личная потребность героя в гульбе и войне первоначальны и лишены прозаизма — и у Гоголя, и у Бортко.

У Богдана Ступки есть особый, его неповторимый прищур, с каким его Бульба наблюдает за сыновьями, которых давно не видел.

От взгляда-прищура Бульбы в начале действие развивается к страждущему, слезоточащему взгляду Бульбы, наблюдающему не за казнью Остапа, а за поведением казнимого Остапа. В кульминации — взгляд, искаженный судорогой изумления при виде Андрия, летящего впереди польского войска. И горестное созерцание — любование убитым собственной рукой сыном-предателем.

Бульба у Бортко ставит опыт над своими сыновьями, а заодно над всем казачеством, то есть лучшими из лучших. Бульба их проверяет, испытывает, «пытает».

Как в свое время замечательно показал Леонид Пинский, шекспировский король. Когда Лир требует от дочерей по очереди публично выражать свои чувства, он занимается именно испытанием, опытным дознанием, экспериментом, experimentum crucis — термин, как пишет Пинский, «восходящий к средневековым пыткам».

Из опыта короля Лира получилась трагедия, потому что мир оказался одновременно и сложнее былого внеличного канона человеческих взаимоотношений, и дисгармоничнее, чем король мог представить. Лир попал в сердцевину всех конфликтов.

Тарас Бульба наследует судьбу Лира. Вся гоголевская история у Бортко — мужской и российский парафраз на тему ренессансной трагедии с тремя героинями. И Янкель (Сергей Дрейден) при Бульбе — как Шут при Лире. И Андрий с прекрасной полячкой (Магдалена Мельцаж) — как Ромео и Джульетта, чья любовь изначально не слишком совместима с жизнью.

Установление истины о человеке, и по Лиру, и по Тарасу Бульбе, несомненно, стоит жизни всех испытуемых и многих прочих. Это трагический подход, презирающий панический страх смерти, культ долголетия, самосохранения и личной безопасности — все, чем переполнено современное отношение к жизни.

Эта истина о человеке, истина единая и целостная, принципиально недостижима в координатах гоголевской истории, что и акцентирует Бортко.

По системе оценок Бульбы, Андрий его испытание не выдерживает, а Остап выдерживает сполна. Остап — герой, Андрий — предатель. В режиссерском видении Андрий (Игорь Петренко) — полноценный герой, который достойно выдерживает свое испытание, потому что исповедует иные ценности.

Просто в отличие от старшего брата Андрий не эпический, а романный герой. Приватный мир — его жизнь и его погибель. В том, как Андрий у Бортко убежденно говорит о том, что любовь и любимая женщина для него настоящая родина, нет ничего разоблачительного для героя. Он просто вслух понимает себя. Он не отрекается от своих, а признает своей ношей страшный нравственный груз.

Наконец Игорь Петренко получил свою роль и сыграл ее по-настоящему сильно. Перейдя на сторону поляков и сражаясь на их стороне, Андрий рубит направо и налево, — но смотреть на тех, кого он рубит, герой не может. Это противоречие безошибочно действующей руки и вперед обращенных глаз Андрия, ни с кем не способных встретиться, сознающих всю суть своих деяний и ничем их не оправдывающих, — самый сильный момент фильма, когда боевик встречается с драмой.

Герой, желающий и способный жить лишь по законам частной неповторимой личности, герой-индивидуалист, которому его индивидуалистические ценности дороже, нежели надличные вера, отечество, нация и даже семья, согласен быть осужденным по законам и ценностям доиндивидуалистического мира, патриархального мира.

Чувствовать как приватный герой-индивидуалист Андрий у Игоря Петренко и Владимира Бортко уже созрел. А оценки и самооценки Андрия на уровне рефлексов, на уровне психофизики принадлежат миру Тараса Бульбы, миру самопожертвования ради надличных святынь.

Эта раздвоенность Андрия делает его подлинным драматическим героем, внутренне находящимся между разных миров, противоположных этик и устремлений. Нечто от подобной раздвоенности несет в себе современный российский человек. И раздвоенность эта лишь акцентируется медийным пространством, которое склонно абсолютизировать одновременно разные, если не взаимоисключающие, идеалы.

Фильм Бортко заставляет обратить внимание на наш идеологический хаос.

Сейчас у нас пытаются укрепить семью и одновременно возродить гражданственность, преданность человека нации, стране и государству. Экранизация «Тараса Бульбы» наглядно демонстрирует, что преданность семье не всегда легко совместима с преданностью нации. К счастью, нет у Бортко ни апологии эгоистического индивидуализма, ни агитации за гражданское самопожертвование.

Бортко показывает, что человеческое достоинство и самосохранение — тоже очень разные штуки.

А выживание на войне — еще не самое тяжкое выживание. Очень символично, что Бортко решил довести историю прекрасной панночки до абсолютной катастрофы. Ею становятся естественные роды, приводящие к смерти героини.

Рабская зависимость от своей телесной оболочки деморализует человека начала XXI века, потому он и показывает исторические пытки крупным планом, издали ужасаясь родам, имеющим место и в начале третьего тысячелетия.

Эпические герои у Бортко вызывают восхищение и зависть. Трагические и романные — понимание и уважение. А там, где прекрасный человек превращается в раба своей физиологии, у режиссера воцаряется священный ужас.

Естественное продолжение рода, чреватое бесславной мучительной гибелью, — вот что для современного человека теперь замещает казнь, наказание, пытку и проклятие. От героизма человеческого сообщества к трагедии неповторимой личности до катастрофы одинокой земной твари — по такой траектории движется блокбастер Владимира Бортко по Гоголю. Это гораздо содержательнее всех телесериалов по классическим произведениям. Снимайте блокбастеры, господа.