Проклятие Сталина

Новая книга Джошуа Рубинштейна «Последние дни Сталина» свидетельствует: империя, сеющая страх, его же и пожнет.

Иосиф Сталин потерял сознание, находясь в одиночестве, ранним утром 29 февраля 1953 года, а перед этим он в пять часов утра попрощался с узким кругом своих приближенных. Близкие друзья диктатора — Никита Хрущев, Лаврентий Берия, Георгий Маленков и Николай Булганин — были вынуждены в очередной раз присутствовать на долгом ужине с обильным потреблением спиртного в компании своего вождя, а перед этим все они смотрели фильм (Сталин обожал голливудские фильмы). Через неделю, вечером 5 марта, дочь Сталина Светлана стала свидетельницей последних минут жизни своего отца — он уже с трудом дышал на своей даче в пригороде Москвы. «…Тут он поднял кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил нам всем, — написала она позднее. — Жест был непонятный, но угрожающий, и неизвестно, к кому и к чему он относился». Через несколько секунд Сталин уже был мертв.

Последний жест Сталина весьма выразителен — это угроза сверху, направленная одновременно на всех внизу и даже, возможно, на самого себя. Сила этого жеста возникает из его загадочного своеволия: никто не мог предсказать, на кого может обрушиться гнев Сталина. Воздействие Сталина на советское общество было вездесущим и пугающим. Как подчеркивает Джошуа Рубинштейн (Joshua Rubenstein) в своей книге «Последние дни Сталина» (The Last Days of Stalin), советский диктатор добился того, что даже членам его Политбюро (которое он переименовал в Президиум) могла грозить смерть или изгнание, то есть именно та судьба, которую он определил в виде кары для миллионов своих подданных.

Первой реакцией после известия о кончине Сталина был беспрецедентный шок. Случилось немыслимое — умер человек-бог, «величайший гений мировой истории», который уничтожил нацистов и привел Россию на передний край мировой истории. В Москве рядом с Колонным залом на Трубной площади собралась огромная толпа, сотни глубоко опечаленных и скорбящих людей, надеявшихся хоть краем глаза увидеть гроб с телом Сталина, погибли в давке. Однако скорбь по поводу кончины Сталина перемешивалась со сдержанным ликованием среди его жертв, в том числе среди узников ГУЛАГа, среди крестьян, которых Сталин ограбил и подчинил себе с помощью голода, а также среди евреев, которых он начал преследовать незадолго до своей смерти.

Представители высших партийных рядов испытывали странное чувство радости — по крайней мере, в течение какого-то периода времени они получили возможность спокойно дышать. Рядом с Хрущевым, с детьми Сталина и еще не остывшим трупом Сталина стоял Берия — ненавидимый всеми бывший начальник тайной полиции, стремившийся после смерти Сталина занять пост главы государства. Берия нарушил молчание и громко сказал своему водителю: «Хрусталев, машину!» — эта фраза стала частью советской легенды.

Ставленники Сталина начали тактическую борьбу за позиции на кремлевской шахматной доске, и каждый из них пытался представить себя в качестве наследника диктатора. Хрущев начал интриги против Берии и Маленкова, еще одного члена Президиума, фотография которого в конце марта появилась на обложке журнала Time, где он был представлен как возможный новый советский руководитель (журнал Time называл его «казаком с сомнительным прошлым и отвратительным настоящим, вышедшим из тени Сталина с претензиями на роль № 1»). Однако Маленков перестарался, внося изменения в фотографию, сделанную на официальном приеме в 1950 году. Через несколько дней после смерти Сталина этот снимок был напечатан в газете «Правда» — отретушированная версия, с которой Маленков удалил изображения Андрея Громыко, Булганина, Анастаса Микояна, Хрущева и Чжоу Эньлая, — получилось, что сфотографировали его одного в компании со Сталиным и Мао.

Борьба Хрущева за власть была в целом более тонкой. Он в буквальном смысле застал своего главного оппонента врасплох — «со спущенными штанами» (игра слов, be caught with one's pants down — быть застигнутым врасплох или, буквально, быть пойманным со спущенными штанами — прим. пер.). Хрущев устроил арест Берии в июне 1953 года во время заседания Президиума. Члены его военного конвоя сняли с него ремень и расстегнули пуговицы у него на поясе — в результате Берия был вынужден поддерживать двумя руками свои брюки, что не давало ему возможности убежать. Новость о падении Берии еще в большей степени обрадовала заключенных в ГУЛАГе, чем поступившее четыре месяца назад сообщение о смерти Сталина.

В своей книге Рубинштейн коротко, но живо описывает антисемитские проекты Сталина последних лет его жизни. В одном важном вопросе Рубинштейн меняет наше представление о проводившейся антиеврейской кампании. Люди в течение долгого времени полагали, что Сталин в 1953 году намеревался насильно переселить советских евреев в Биробиджан, на сибирскую еврейскую «родину», созданную в 1928 году, как он ранее переселил чеченцев и крымских татар, ингушей и представителей других этнических групп. Ученые считают, что запланированная массовая депортация не произошла только потому, что Сталин умер до того срока, когда он собирался ее осуществить. Однако Рубинштейн не нашел доказательств существования плана относительно переселения евреев.

По его мнению, антисемитская атмосфера настолько сгустилась за несколько месяцев до смерти Сталина, что многие просто исходили из того, что такого рода проект уже реализуется. В результате слухи о депортации быстро распространились по всему миру, а через несколько лет сообщения о ней появились в западной прессе. Хрущев позднее сказал, что это он убедил Сталина и отговорил его от депортации евреев, однако, судя по всему, он просто выдумал эту историю для того, чтобы записать на свой счет отмену одного из злодейских планов Сталина. В архивах нет никаких следов относительно планов масштабного переселения евреев в Биробиджан.

Важным стимулом для антисемитских настроений Сталина оказался визит Голды Меир в Москву в сентябре 1948 года. (До 1948 года Сталин не был настроен особенно антисемитски, хотя он приказал убить Каменева, Зиновьева и Троцкого — все они были евреями. Вместе с тем одним из самых близких его советников до самого конца оставался еврей Лазарь Каганович). Меир, которая тогда еще носила фамилию Меерсон, была новым дипломатическим представителем еврейского государства. Когда она во время одного из Высоких праздников посетила Московскую хоральную синагогу, тысячи восторженных российских евреев окружили ее, и это событие, вероятно, потрясло Сталина.

По мнению Рубинштейна, это было свидетельством того, что советские евреи «продолжали оставаться евреями в своих чаяниях и надеждах, выходивших за физические и духовные пределы советского государства». Сталин ранее в 1948 году позволил недавно ставшему коммунистическим чехословацкому государству направить оружие оказавшимся в сложном положении членам организации Хагана, и таким образом он сыграл важную и, возможно, даже решающую роль в процессе создания Израиля. Советский Союз был первым в мире государством, признавшим Израиль, который Сталин рассматривал как своего будущего социалистического союзника. Но когда Сталин увидел ту степень преданности, которую вызывала Меир, он начал действовать против евреев.

Сталин всегда с подозрением относился к тем советским гражданам, родина которых находилась за пределами СССР; он уже подверг преследованиям корейцев, поляков и греков. После образования Израиля евреи тоже стали иностранцами, а их лояльность теперь находилась под подозрением. Большинство советских евреев имели родственников либо в Израиле, либо в Америке. Для такого человека, как Сталин, их связь с внешним миром явно свидетельствовала об их потенциальной причастности к Пятой колонне.

Сталина беспокоила еврейская поддержка формирующегося государства Израиль и до визита Меир. В январе 1948 года он приказал убить выступавшего на идише актера и режиссера Соломона Михоэлса, который был также главой созданного во время войны Еврейского антифашистского комитета. Он приказал закрыть публикации на идише и еврейские театры, а также начал сотнями арестовывать деятелей культуры, которые были евреями. В 1949 году проводилась сталинская кампания, направленная против «безродных космополитов», то есть против евреев. Он заложил основы официального советского антисемитизма, который будет существовать вплоть до развала Советского Союза спустя четыре десятилетия. Интеллектуалов с еврейскими фамилиями «подвергают моральному линчеванию… группы студентов роются в трудах профессоров-евреев, подслушивают частные разговоры, шепчутся в углах… Евреям уже не дают образования, их не принимают ни в университет, ни в аспирантуру». Научный работник Ольга Фрейденберг написала эти слова в своем дневнике в 1949 году. Более поздние поколения советских евреев на своем опыте испытали то, что описала Фрейденберг.

13 января 1953 года ТАСС, советское информационное агентство, передало сенсационное сообщение. В газете «Правда» была опубликована информация о том, что «террористическая группа врачей» путем вредительского лечения пытается сократить жизнь активным деятелям Советского Союза. Девять врачей признались в содеянном, шестеро из них были евреями. Газеты «Правда» обвинила этих врачей в сговоре с «международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», а также с «еврейским буржуазным националистом» Михоэлсом. Продолжавшаяся в течение нескольких месяцев кампания преследования, направленная против советских евреев, закончилась только после смерти Сталина.

Банды школьников занимались травлей своих еврейских одноклассников; разгневанные граждане требовали, чтобы евреи были уволены с работы, высланы из Москвы и наказаны за то, что они якобы уклонялись от направления на фронт во время Второй мировой войны. На самом деле евреи в непропорционально большом количестве находились на фронте, однако эти факты сами по себе ничего не значили на фоне ставших столь популярными выражений ненависти к евреям. Традиционный российский антисемитизм придал значительный импульс делу о заговоре врачей. «В больницах ситуация была жуткая», — написал пропагандист режима Илья Эренбург в своих мемуарах. Пациенты отказывались принимать лекарства от еврейских врачей, опасаясь того, что они могут быть отравленными.

Газета New York Times оценила заговор врачей как явную фальшивку. Сталин «берет себе еще одну страницу из книги Гитлера», — подчеркивалось в передовой статье этой газеты. Однако в другой статье, опубликованной в New York Times, говорилось о том, что «возможно, речь идет о каком-то заговоре, а Кремль, вероятно, что-то узнал об этом». Читателям напомнили о кровавой расправе над 30 тысячами офицеров Красной Армии в 1937 году, которых обвинили в работе на Германию, и выдвинутое обвинение, «возможно, имело под собой какую-то основу». Это была опасная неопределенность. Газета New York Times в какой-то мере поверила в теорию заговора Сталина. Тем временем западные коммунистические партии, как и ожидалось, подчинились дисциплине и встали на сторону Сталина в деле врачей.

Наиболее интригующая часть книги «Последние дни Сталина» связана с последствиями смерти Сталина. Спустя несколько недель Кремль предпринял поразительную «мирную инициативу» и попросил провести новый раунд переговоров об окончании войны в Корее. Маленков в своей речи провозгласил политику Советского Союза, «политику… длительного сосуществования и мирного соревнования двух различных систем — капиталистической и социалистической». Советы сделали примирительные шаги в Германии и в ООН. Кремль объявил о том, что история с заговором врачей была ошибкой, и что никакого преступного сговора не было — все это привело в замешательство общественность во многих странах. Михоэлс был реабилитирован, а миллионы заключенных освобождены из ГУЛАГа. На майские праздники Эренбург записал в своем дневнике: «Наступило время для диалога», для «перемирия» в холодной войне.

Либеральный настрой Кремля вызвал значительный интерес на Западе, но одновременно и некоторое подозрение. Может быть, речь идет о каком-то трюке? Черчилль призвал западные державы заключить соглашение с Советами, а Эйзенхауэр произнес речь с говорящим названием «Шанс для мира», хотя ее воздействие было ослаблено через несколько дней из-за агрессивных высказываний его госсекретаря Джона Фостера Даллеса. Даллес уже давно выступал против политики сдерживания Джорджа Кеннана. Глава Госдепартамента считал, что давление на Россию должно быть усилено до такой степени, чтобы «вызвать крушение кремлевского режима» — эти слова он произнес на заседании Совета национального безопасности. Эйзенхауэр с настороженностью относился к активизму Даллеса.

В своей речи «Шанс для мира» он попросил русских — что было нереалистично — позволить жителям Восточной Европы «сделать свободный выбор своей собственной формы правления», но ситуация обострилась в июне 1953 года во время восстания рабочих в Восточном Берлине, Соединенные Штаты предпочли сохранять дистанцию. Как и Россия, Америка опасалась возникновения нового мирового конфликта и поэтому воздержалась от того, чтобы бросить вызов господству Советов над своими сателлитами.

Советские мирные шаги не были стратегией, способной застать врасплох Запад, как того опасался Даллес и другие сторонники жесткой линии. Но Кремль также не собирался трансформировать коммунизм в либеральную демократию. Вместо этого несколько месяцев после смерти Сталина оказался частью того, что Исайя Берлин (Isaiah Berlin) назвал «искусственной диалектикой». После удушающего правления Сталина Кремль нуждался в ослаблении гнета; давление, направленное на достижение послушания, стало невыносимым, и заговор врачей стал причиной возникновения нового уровня страха и социального раскола. Система лагерей советского режима была и невыгодной, и деморализующей, а страх перед властью партии приводил к социальному параличу.

«В то время как крупномасштабный террор обеспечивает повсеместное подчинение и выполнение приказов, существует возможность слишком сильно запугать людей: если репрессии будут усиливаться, то дело может закончиться тем, что люди потеряют самообладание и впадут в оцепенение», — отметил Берлин. И поэтому Хрущев, который к 1955 году стал неоспоримым главой СССР, лавировал между вседозволенностью и подавлением. Эта модель просуществует до конца 1980-х годов, когда Горбачев в конечном итоге слишком далеко славировал в сторону либерализма, и Советский Союз превратился в руины.

«Всегда есть возможность связать чувством любви значительное число людей, — написал Фрейд в своей книге „Неудовлетворенность культурой“, — тогда как все остальные будут испытывать на себе проявление их агрессивности». Неслучайно и то, продолжает Фрейд, что идея мирового господства немцев породила как дополнение антисемитизм; и вполне понятно, что попытка установить новую коммунистическую цивилизацию в России должна была найти психологическую опору в преследовании буржуазии.

Фрейд был неправ, полагая, что Гитлер и Сталин использовали ненависть к внешнему врагу для сплочения масс. Немцы горячо любили своего фюрера, и эта любовь делалась прочной за счет их отвращения к евреям, к универсальному источнику зла. Однако сталинскую Россию в большей степени связывал страх, чем любовь. Каждый может стать классовым врагом. Крестьянин-середняк, достойный коммунист в любой момент может быть назван богатым крестьянином, кулаком, буржуазным паразитом, которого нужно расстрелять или депортировать. Призрак нелояльности постоянно маячил в воздухе, и его присутствие было тем большим, чем выше человек поднимался в партийных рядах. Как заметил историк Роберт Сервис (Robert Service), сталинская идея относительно политического действия, судя по всему, состояла в обнаружении заговоров внутри страны и за ее пределами.

Сталин сам, конечно же, был основным предателем, постоянно уничтожавшим своих последователей на всех уровнях. Микоян рассказывает об одном случае: когда он и другие члены политбюро приехали на дачу Сталина через несколько дней после начала немецкого вторжения, советский диктатор подумал, что они пришли его арестовывать. У Сталина были основания для того, чтобы не чувствовать себя в безопасности, и не только потому, что он совершенно неверно истолковал намерения Гитлера (Сталин совершил ошибку, поставив себя на место Гитлера, о чем позднее говорил сам советский диктатор; он сам сделал бы ставку на безопасность своих восточных границ — границ со своим союзником и торговым партнером Советским Союзом — для того, чтобы вести войну против Англии и обеспечить свои завоевания в Западной Европе).

В предполагаемом завещании Ленина — возможно, это была фальшивка, сделанная супругой Ленина Крупской, однако Сталин и другие советские лидеры считали его подлинным — содержится призыв к смещению Сталина с поста генерального секретаря. Это завещание на протяжении всей жизни Сталина было для него тяжким бременем: судя по всему, Ленин, непререкаемый большевистский авторитет, хотел его свергнуть. Абсолютная приверженность Гитлера делу уничтожения евреев не служила никакой практической цели, а его план относительно создания немецких колоний на востоке был абсурдной фантазией. Возможно, Гитлер был ненормальным, однако к Сталину это не относится. Вот почему тот мир, который он создал, пережил его, тогда как мир Гитлера перестал существовать.

Преступления Гитлера против евреев все еще непостижимы для нас, тогда как государственный терроризм Сталина с его миллионами жертв, умерших от голода, расстрелянных или обреченных на прозябание в трудовых лагерях, — все это слишком хорошо можно понять. Сталину был нужен террор для руководства страной, измученной его программой строительства заводов и коллективизмом, которые превратили Россию в важную промышленную державу за одно десятилетие — с 1928 года по 1938 годы. Сталин вел войну против собственной нации; а Гитлер, хотя он и несет ответственность за гибель миллионов немцев, направил свою агрессию вовне.

Как Стивен Коткин (Stephen Kotkin) показал в недавно опубликованной превосходной биографии, Сталин добивался успеха, поскольку его личность прекрасно вписывалась в параноидальный склад ума большевизма. Большевики пытались свергнуть иностранные правительства, и поэтому остальной мир им не доверял; для Ленина это означало, что мир пытается свергнуть большевизм. Сталин институционализировал паранойю Ленина и сделал ее основным инструментом государства. Сталин, который всю свою жизнь был книжным червем, внимательно изучил книгу Макиавелли «Государь», однако он намного превзошел Макиавелли в превращении страха в основной инструмент управления государством. В конечном итоге страх поглотит тех, кто им пользовался, и все станут его жертвами, включая «вождя всех народов, корифея всех наук, отца советских людей, великого и любимого Сталина».