Мыслить масштабно!

Гай Консолманьо, главный астроном Ватикана, рассуждает на тему о балансе между церковью и космосом. Этот выпускник Массачусетского технологического института рассказывает о том, как он стал изучать звезды для Католической церкви.

Брат Гай Консолманьо (Guy Consolmagno) является директором Обсерватории Ватикана и президентом Фонда Обсерватории Ватикана. Он вырос в Детройте, штат Мичиган, изучал науки о Земле и планетах в Массачусетском технологическом институте, где получил ученую степень бакалавра и магистра, а в Университете Аризоны ему было присвоена докторская степень. Во время перерыва в своем обучении он два года преподавал астрономию в Найроби, сотрудничая при этом с Корпусом мира (Peace Corps). Поскольку Консолманью учился в иезуитской школе, он несколько раз в течение своей карьеры рассматривал возможность примкнуть к церкви, и, наконец, присоединился к ней в 1989 году. Через два года он был направлен служить в Обсерваторию Ватикана, где с тех пор и работает.

Исследования Консолманьо всегда сосредоточены на самых маленьких телах в нашей солнечной системе, а его работа в Ватикане позволила ему внести значительный вклад в этой области в течение последних десятилетий. В 2014 году Американское астрономическое общество наградило его медалью Карла Сагана (Carl Sagan) за выдающуюся работу по объяснению планетарной науки широкой общественности. Вы можете познакомиться с мыслями Консолманью о его работе и жизни в Лаборатории Ватикана, если будете читать его блог, его сообщения в Twitter, а также смотреть его выступления на мероприятиях фонда Technology, Entertainment, Design (TED).

Я недавно побеседовал с братом Гаем о его жизни в науке и в церкви, а также о том, что ему удалось узнать, перемещаясь между эти двумя инстанциями.

Smithsonian: Как возник у вас интерес к науке? Или этот интерес постоянно присутствовал?

Гай Консолманьо: Я принадлежу к поколению, родившемуся в период резкого бума в области рождаемости. Я ходил в детский сад, когда был запущен спутник, и я учился в старших классах школы, когда мы высадились на Луну. Мы просто росли вместе со всем этим. Нужно быть там, чтобы понять, насколько интенсивно внимание было сфокусировано на науке и на школьниках. Кроме того, я получал значительную поддержку от моих родителей, особенно от моего отца. У меня очень близкие отношения с ним. Я самый младший из трех братьев, а ему сейчас 98 лет, и на здоровье он не жалуется. Он рано начал использовать компьютер, и поэтому мы все время имеем возможность общаться с помощью Skype или Facetime.

— А что касается планетарных наук? Почему вы выбрали эту область?

— Я хотел изучать все. Я был настоящим ботаном. Мой отец работал журналистом, и в какой-то момент он стал сотрудником отдела по связи с общественностью в компании Chrysler в Детройте. Так я заинтересовался журналистикой. У меня был интерес к законам, как у моего деда. Я интересовался всем. В результате я провел первый год в Бостонском колледже (Boston College), изучая историю как основной предмет, и в это время стал задавать себе вопрос о том, чем я буду заниматься в жизни. Мой лучший школьный товарищ учился в то время в Массачусетском технологическом институте, я ездил к нему в конце каждой недели, и это было как небо и земля. Массачусетский технологический институт — это то место, где было интересно находиться, там было интереснее, чем в Бостонском колледже, и поэтому я решил перевестись.

Когда настало время выбирать основную дисциплину, я увидел предмет под названием «Наука Земли и планет» и поставил там галочку, думая, что это и есть астрономия. И только потом я понял, что своим главным предметом я выбрал геологию! Но как только я узнал кое-что о метеоритах — о том, что существует камни, которые падают с неба и которые можно, на самом деле, подержать в руках, — у меня возник интерес. Назад я никогда не оглядывался.

— Как вы приняли решение о вступлении в Орден Иезуитов?

— Частично мое решение перебраться в Массачусетский технологический институт было связано с принятием решения о том, чтобы не становиться в тот момент моей жизни иезуитским священником. Я хотел покинуть Бостонский колледж, но присоединение к иезуитам как способ выбраться из общежития для студентов младших курсов нельзя было назвать хорошим планом. Я решил, что время еще не пришло.

Докторская программа в области планетарной науки в Университете Аризоны как раз только начиналась в тот момент, когда я в 1975 году окончил Массачусетский технологический институт. Я сразу ухватился за эту возможность и встретил замечательных людей. У меня были разного рода взлеты и падения, а также приключения, движение вперед и назад, и так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось 30 лет — к этому моменту я уже пять лет занимался исследованиями после защиты диссертации, и у меня было такое чувство, что я никогда не получу работу. В тот момент подобная перспектива никакой радости мне не доставляла. Я лежал в кровати и задавал себе вопрос: Почему я занимаюсь астрономией, когда люди в мире голодают? Тогда я решил все бросить и записался в Корпус мира (Peace Corps).

Итак, я стал работать в Корпусе мира, и люди в Кении спросили меня: «Вы астроном? Расскажите нам что-нибудь об астрономии! Можно посмотреть в ваш телескоп?» Они смотрели на кольца Сатурна и приходили в восторг. «Вот это да!» И, конечно, они были в восторге. Все приходят в восторг. «Потрясающе!» Вот это и означает — быть человеческим существом.

И в этот момент я вспомнил, чему меня учили иезуиты. «Не хлебом единым жив человек». Правильно? Вы должны иметь еще что-то, что может вас подпитывать. Если вы человеческое существо, то вы должны иметь причину того, что вы едите хлеб. В вашей жизни должен быть смысл, и частью этого смысла должно быть развитие чувства благоговения, ожидания чуда, чувства радости от того, что вы смотрите на небо. Все это вновь воспламенило мою любовь к астрономии.

Я вспомнил о том, что я хотел присоединиться к иезуитам, когда мне было 18 лет. «О’кей, я не будут священником. Но чем я тогда буду заниматься?» Такого рода были у меня мысли, но мне было известно, что у иезуитов есть братья. Если я буду братом, то я смогу быть профессором, смогу преподавать астрономию в иезуитской школе. Я был настроен на то, чтобы стать учителем, но вместо этого я получил письмо из Рима в котором было сказано, что меня направляют на работу в Обсерваторию Ватикана. Там было сказано, что я могу заниматься чем угодно в области науки. Кроме того, в письме сообщалось о том, что у них есть коллекция метеоритов, но нет куратора для нее.

— Как Ватикану удалось собрать такую поразительную коллекцию метеоритов?

— Во Франции в XIX веке жил джентльмен и ученый Маркиз де Моруа (Marquis de Mauroy). Он был крупным коллекционером. Он также активно поддерживал Ватикан и полагал, что в Ватикане должен быть музей естественной истории вместе с музеем искусств, однако места для них не было. Все это происходило на стыке веков. Он передал в дар некоторые экземпляры из своей коллекции, и они, в конечном итоге, оказались в обсерватории.

Затем, в 1930 году был подписан договор между Ватиканом и Римом, на основании которого была передана вся та территория, на которой мы находимся сейчас — Замок Гандольфо, расположенный примерно в 50 километрах от Рима — сегодня это летняя резиденция Папы. Обсерватория тоже сюда переехала, потому что никто не хотел жить здесь зимой, кроме астрономов, которые сказали: «Здесь хорошо и темно, мы согласны!» Супруге этого маркиза (к тому времени она уже была вдовой) все еще принадлежали все камни из коллекции. Я думаю, что она хотела освободить от них подвал, и поэтому передала в дар все метеориты, а также тысячи минералов.

— Как вы проводите свое время, выполняя обязанности астронома Ватикана?

— Это просто замечательно — быть здесь астрономом. Мне не нужно писать никаких предложений. Мне не нужно проявлять беспокойство и говорить: «Я должен получить результаты через три года для того, чтобы финансирование моей работы было продолжено». Мне не надо беспокоиться по поводу сроков пребывания в должности. Мне нравится, что все инструкции, которые я получил по прибытии в обсерваторию, свелись к следующей фразе: «Занимайтесь хорошей наукой».

В конечном итоге мы стали заниматься, в основном, долгосрочными проектами, которые, во-первых, не связаны со сроками пребывания в должности, поскольку они продолжаются слишком долго. И, во-вторых, такая работа не сделает никого известным, поскольку это не самый передовой край науки. Здесь нет самых современных инструментов, стоящих миллиарды долларов, но эта работа оказывает огромную поддержку остальным ученым, работающим в этой сфере. Когда я увидел метеориты, я спросил себя: «Что я могу сделать с этой небольшой коллекцией?»

В то время никто не занимался изучением плотности метеоритов. Никто не измерял их теплоемкость. Никто не измерял их теплопроводность или какие-то другие физические качества. Метеориты отличаются от горных пород. Они имеют другую структуру. И поэтому мы занялись изменением всех этих параметров наших экспонатов. Мы занимаемся этой работой вот уже в течение 20 лет, и полученные нами данные теперь используются всеми. И вдруг ты понимаешь, что те цифры, которые мы получили, могут использоваться для формулирования глубоких вопросов относительно образования планет и особенно солнечной системы.

— Когда вы только начали работать в Обсерватории Ватикана, не замечали ли вы странных взглядов или скептицизма со стороны ваших коллег, не являющихся иезуитами.

— На самом деле, постоянно повторялась одна и та же реакция. Мне спрашивали: «Вы ходите в церковь? И я тоже. Только никому не говорите», потому что, как им кажется, только они это делают. На самом деле, я могу привести список весьма известных людей в этой области, которые говорили мне о своей религии. На мой взгляд, пропорция людей в моей области, которые посещают церковь, соответствуют той культуре, которую в которой они сформировались.

Моя знакомая была в аспирантуре Корнелльского университета и занималась своей докторской диссертацией, когда Карл Саган был студентом, и она приводит такие его слова: «Атеист — это человек, который знает больше, чем я». Я беседовал со многими людьми, и я могу сказать следующее: тот факт, что человек не ходит в церковь, еще не означает, что он не проявляет интереса к более высоким вопросам, не восторгается ими или не ощущает тягу к ним. Но и одно то обстоятельство, что человек посещает церковь, не означает, что ответы на все вопросы получены, что он больше не задает вопросов, не проявляет беспокойства и, в какой-то мере, интереса. «Да, но…» Потому что мы человеческие существа, и я не хотел бы, чтобы было как-то иначе.

В конечном счете, речь идет не только о науке, но и о том, почему мы занимаемся наукой. Можно вернуться к тому вопросу, который я задал, когда мне было 30 лет: зачем мы этим занимаемся? Мы должны этим заниматься для чего-то большего, чем мы сами, для чего-то большего, чем наши карьеры или что-то другое, это просто становится обычной работой.

— Каким, на ваш взгляд, является возможный путь к тому, чтобы люди, представляющие крайние сегменты этих двух групп, начали бы между собой продуктивный диалог?

— Я считаю, что не надо бояться говорить с вашими друзьями о том, кто вы есть. Я не собираюсь заниматься прозелитизмом, потому что это никогда не работает, но я рекомендую людям начать с того, чтобы представить себе следующую ситуацию: вы ученый или инженер, посещающий церковь, и вы говорите с людьми в вашей церкви для того, чтобы у них не сложилось ложного представления о том, что значит быть ученым. Чтобы их картина ученого не ограничивалась только примером Нила Тайсона (Neil Tyson), но чтобы там был и Джо Шварц (Joe Schwartz), который каждое воскресенье сидит рядом с ними на церковной скамье. Это и есть личный контакт.

Это также означает, что люди в своих церквях, и такие люди, как я, должны быть видимы — нужно, чтобы люди видели: мы любим это занятие и это настоящая наука. Большой Взрыв — не атеистический заговор. Большой Взрыв был придуман католическим священником. Я просто хотел бы напомнить людям об этом!

Очень многие великие герои науки были глубоко религиозными людьми. Разной веры, а не только одной веры. Джеймс Клерк Максвелл был моим героем, а он был весьма набожным членом Англиканской церкви. Кто об этом знал? Об этом не говорили, потому что не было необходимости об этом говорить. Причина, по которой Ватикан имеет обсерваторию, состоит вот в чем: показать, что церковь поддерживает науку.

У нас есть также фонд, который проводит большую работу социального плана. Одна из начатых нами программ называется «Семинар астрономия и вера». Священники и дьяконы, а также другие люди, занимающиеся образованием в церковных приходах, приезжают в Тусон на неделю, они встречаются с астрономами и ведут беседы за кулисами. Эти люди затем возвращаются в свои приходы и рассказывают об этом. Надежда состоит в том, что с помощью этих приходов люди узнают о том, что астрономия — удивительная вещь. Ватикан это поддерживает. Нет, нам не нужно выступать против науки для того, чтобы быть добропорядочными христианами. Мы надеемся на мультипликационный эффект. Посмотрим.